Джером Джером - Досужие размышления досужего человека
© Перевод М. Клеветенко
О материнском инстинкте человечества
Это был обычный осколок — судя по форме и цвету, от флакона дешевых духов. Лежа в траве, осколок сверкал в лучах восходящего солнца и был совершенно неотразим.
Он дернул головкой и посмотрел на осколок правым глазом. Посмотрел левым. С любой точки осколок выглядел на редкость привлекательно.
Я забыл упомянуть, что он юный неопытный грач. Птица постарше даже не взглянула бы в сторону осколка. Кажется, инстинкт должен был подсказать юному грачу, что битое стекло — не лучшее украшение для гнезда. Но осколок ярко лучился, и грач не устоял, что дает мне основания предположить мезальянс в почтенном грачином роду. Примесь сорочьей крови, вероятно. Всем известны повадки сорок, их характер, а верней — бесхарактерность. Впрочем, я не стану развивать эту рискованную тему, мое предположение всего лишь гипотеза.
Юный грач запрыгал к осколку. Уж не иллюзия ли этот сияющий кусочек радуги? Прекрасное видение, которое исчезнет, стоит приблизиться, необъяснимое, как многое в грачиной жизни? Птица зажала осколок клювом — тот и не думал исчезать, отличный кусок битого стекла, ценная находка для грача, недавно свившего семейный очаг. Ей понравится. Намерения птицы были чисты, о чем свидетельствовал гордо поднятый хвост.
Грач перевернул осколок. Непросто удержать такой в клюве. Наконец он нашел способ и устремился к гнезду, не желая вступать в дискуссии с сородичами относительно своей находки.
Второй грач, наблюдавший за ним, сидя на липе, завидев третьего, позвал его. Даже моих скудных языковых познаний хватило, чтобы понять их разговор.
— Иссахар!
— Что?
— Вообрази, Завулон потащил в гнездо кусок битого стекла.
— Да ну?!
— Господом клянусь. Вон он, гляди, зажал стекло в клюве.
— Вот умора!
И грачи разразились хохотом.
Впрочем, Завулон был уже далеко, а если бы услыхал сородичей, решил бы, что они завидуют его везению. Он летел прямо к гнезду. Прижав щеку к оконному стеклу, я следил за ним взглядом. Мне хотелось знать, что скажет его молодая жена.
Жена встретила юного грача молчанием. Он осторожно положил осколок на ветку рядом с недостроенным гнездом, она вытянула шею и покосилась на блестящий предмет.
Затем перевела взгляд на мужа. Ситуация накалялась. Наконец грачиха открыла клюв и небрежно спросила:
— Что это?
Муж явно струхнул. Я уже упоминал, что он был молод и неопытен, женат первым браком и благоговел перед супругой.
— Э, видишь ли, я понятия не имею, как эта штука называется.
— Хм…
— Зато смотри, какая симпатичная!
Грач пошевелил осколок, пытаясь заставить грани играть. В тени вещица во многом лишалась своей привлекательности.
— Симпатичная, не спорю, но зачем ты ее сюда притащил?
Вопрос поверг грача в еще большее смущение. Он начал подозревать, что дал маху.
— Это, конечно, не ветка…
— Вижу, что не ветка.
— Понимаешь, гнездо и так состоит из веток, и я подумал…
— Ты подумал?
— Да, дорогая, я подумал, что эта вещица — если, конечно, ты не сочтешь ее слишком вычурной — может на что-то сгодиться.
Грачиха не выдержала:
— Сгодиться? Похоже, меня угораздило выскочить за болвана. Тебя не было двадцать минут, а вернувшись, ты принес кусок зазубренного стекла, который, видите ли, может на что-то сгодиться! В гнезде! Хочешь, чтобы я целый месяц высиживала на нем яйца? Думаешь, из него выйдет мягкая постелька для детишек? Принес бы еще коробку булавок, авось на что-то сгодились бы. Ступай прочь! Я сама закончу гнездо.
Грачиха привыкла не церемониться с мужем.
Подхватив клювом осколок — и впрямь довольно увесистый кусок стекла, — она со всей силы швырнула его прочь. Осколок упал, с треском расколотив стекло на седьмой за неделю раме в огуречной теплице.
Эта парочка была хуже всех. В жизни не видал таких расточительных строителей. Наверх они поднимали в десять раз больше материала, чем требовалось. Можно подумать, грачиная семейка хотела выстроить многоквартирное гнездо и сдавать свободные закутки сородичам.
Разумеется, все, что не шло в ход, выбрасывалось. А если бы люди строили таким способом? Представьте человеческое семейство, задумавшее возвести дом, скажем, на Пиккадилли. От зари до зари муж усердно поднимает по лестнице кирпичи, ни разу не удосужившись спросить у жены, занятой кладкой, не довольно ли материала, а она безропотно принимает все, что он принес. Наступает вечер; оглядевшись, они замечают на подмостках двадцать лишних тележек с кирпичами и начинают швырять их на Ватерлоо-плейс. Наверняка кто-нибудь возьмется их урезонить. А ведь грачи занимаются тем же — и ни слова попрека со стороны сородичей.
Полагаю, у грачей есть свой президент. Сидит себе на верхушке тиса за окном гостиной. Хотелось бы мне знать, чем он там занят? Уж я бы нашел ему применение. Попробовал бы он поклевать червяков под тем деревом, когда грачиное семейство наводит в гнезде чистоту! Со своей стороны я сделал все, что мог. Швырял в гнездо камнями, которые, следуя законам притяжения, падали на землю и разбивали стекла оранжереи, палил в него из револьвера. Однако обитатели гнезда воспринимали мои эскапады как беззлобные выкрутасы, очевидно, принимая меня за жителя Аравийской пустыни, которому свойственны непосредственные проявления чувств. Отлетев на безопасное расстояние, грачи наблюдали за мной, вероятно, досадуя на скудость пантомимы, ибо я не оглашал воздух воплями и не пускался в пляс между выстрелами. Я ничего не имею против их гнезда, но надо же знать меру. Должен же кто-нибудь объяснить им, что они не правы!
По вечерам грачи обсуждают дневные труды.
— Хватит работать, — говорит грач супруге, принеся очередную ветку, — ты совсем себя не жалеешь.
— Пожалуй, я и впрямь устала, — отвечает грачиха, распрямляя спину.
— И проголодалась к тому же, — замечает заботливый муж. — Пора нам подкрепиться.
— А что делать с этим? — спрашивает грачиха, чистя перышки. — Нельзя оставлять его так, неприбранным.
— Не беда, я в два счета разберусь с мусором, перекидаю все вниз.
Грачиха берет в клюв сучок, но грач выхватывает его.
— Не спеши, посмотри, какой увесистый. Как думаешь, попаду я в того старика?
Попадает, и весьма ловко. Представляете реакцию садовника?
Если судить по тому, как устроена грачиная семья, они недалеко ушли от людей. Хотя глянешь, как ведут себя иной раз мои знакомые семейные пары, возникают сомнения, кто из нас умнее. Грачиные разговоры исполнены смысла. Любой, кому доведется наблюдать за стаей в течение получаса, со мной согласится. Не готов утверждать, что грачи всегда являют собой образцы красноречия и мудрости, однако в большинстве случаев так и есть.
Знакомый француз, изучавший в Англии язык, однажды признался мне, что, попав впервые на лондонский прием, решил, что очутился в птичнике. Впоследствии он научился ценить глубину и искрометность диалогов, которыми славятся лондонские гостиные. Как и с грачами, тут нужна привычка.
Однажды мне довелось обсуждать светскую жизнь с приятелем-мизантропом, который терпеть не может ходить на званые приемы.
— А что вас удивляет? Я знаю примерно дюжину мужчин и женщин, общение с которыми мне в радость; им есть что сказать, и они не боятся высказывать свои мысли. Перекинуться с ними парой слов на досуге — редкое удовольствие; я благодарю Бога за нашу дружбу и не ищу способа расширить круг знакомств. А что представляет собой ваше светское общество? Я исследовал его и остался недоволен.
Какие-то малознакомые люди приглашают меня, как говорят, бывать у них. И вместо того чтобы после честно отработанного трудового дня провести вечер по своему усмотрению: в театре, на концерте, со старым приятелем или лежа на диване, — я делаю над собой усилие, наряжаюсь и еду. Когда я снимаю пальто и шляпу, входит человек, с которым я встречался несколько часов назад в клубе. Я почти его не знаю, он понятия не имеет, кто я. Нам нечего обсуждать, — но приличия требуют разговаривать, и я сообщаю, что вечерок выдался теплый. Так это или нет, он соглашается. Затем я спрашиваю, хотя мне нет никакого дела до его планов, собирается ли он в Аскот. Он отвечает, что еще не решил, и интересуется, каковы, по моему мнению, шансы Страстоцвета против Тысячи Гиней. Естественно, мое мнение для него пустой звук — нужно быть полным идиотом, чтобы довериться мне в этом вопросе, — но я отвечаю максимально серьезно, словно от моего ответа зависит его благосостояние. Мы поднимаемся на второй этаж, где и расстаемся, с облегчением вздохнув про себя.
Я ловлю взгляд хозяйки, утомленной и осунувшейся. Сейчас ей гораздо лучше было бы в своей постели. Хозяйка мило улыбается мне, однако, совершенно очевидно, не имеет ни малейшего понятия о том, кто я такой, и ждет подсказки дворецкого. Я шепчу ему свое имя. Возможно, он расслышал верно, возможно, переврал, разницы никакой. Они принимают двести сорок человек, семьдесят пять из которых помнят в лицо, остальным достаточно, как пишут в театральных программках, «вести себя как подобает джентльмену», чтобы сойти за своих. Порой я удивляюсь, зачем вообще нужны пригласительные? Человек с рекламными плакатами на груди и спине, мнущийся у двери, подойдет ничуть не хуже.
