Пелам Вудхаус - Укридж и Ко. Рассказы
Я принес свои соболезнования и поздравления.
— Особенно грустно то, — сочувственно сказал Укридж, — что это случилось именно вчера и помешало тете Элизабет побывать на банкете Клуба Пера и Чернил.
— Как! — К счастью я уже поставил свою чашечку на стол вместе с блюдечком.
— Да, — с сожалением сказала леди Лейкенхит. — А я так предвкушала, что познакомлюсь там с тетушкой Стэнли. С мисс Джулией, романисткой. Я уже многие годы ее горячая поклонница. Но пока Леонард оставался в этом ужасном состоянии, я, естественно, не могла его покинуть. Его нужда была превыше всего. Мне придется подождать до возвращения мисс Укридж из Америки.
— В следующем апреле, — вздохнул Укридж.
— Если вы извините меня, мистер Коркоран, я, пожалуй, пойду погляжу, как там Леонард.
Дверь за ней закрылась.
— Малышок, — торжественно начал Укридж, — разве это не свидетельствует со всей определенностью, что…
Я укоризненно посмотрел на него:
— Ты отравил этого попугая?
— Я? Отравил попугая? Конечно, я не отравлял этого попугая. Все объясняется добрым, но необдуманным поступком, совершенным из чистого альтруизма. И, как я собирался сказать, разве это не неопровержимо свидетельствует, что ни единый добрый поступок, сколь мал бы он ни был, никогда не пропадает втуне в великом плане Творения? Когда я преподнес старушенции эту бутылочку «Пеппо», можно было предположить, что все исчерпается несколькими тривиальными выражениями благодарности. Но заметь, малышок, как все слагается к лучшему. Милли — а она, между нами говоря, одна девушка на миллион — вчера показалось, что птичка вроде бы приуныла, и по доброте душевной попробовала ей помочь — дала ей ломтик хлеба, смоченный «Пеппо». Думала, это ее немножко взбодрит. Ну, я не знаю, старичок, чего они там намешивают, но факт остается фактом: птичка почти немедленно окосела. Ты выслушал рассказ старушенции, но, поверь мне, она и десятой доли не знает. По уверениям Милли поведение Леонарда не поддается никакому описанию. Когда старушенция спустилась к нему, он уже практически впал в пьяное забытье и весь день сегодня страдал от жуткого похмелья. И если он действительно способен теперь связать пару слов на суахили, это просто означает, что ему удалось избавиться от рекордного похмелья века. Пусть это послужит тебе уроком, малышок: не давай дню кончиться, не совершив доброго поступка. А который сейчас час, старый конь?
— Скоро пять.
Укридж что-то прикинул, и его лицо озарилось счастливой улыбкой.
— Примерно сейчас, — сказал он радостно, — моя тетка плывет где-то в Ла-Манше. А в утренней газете сообщили, что с юго-востока надвигается свирепейший шторм!
Мейбл крупно повезло
— Жизнь, малышок, — сказал Укридж, — престранная штука.
Он возлежал на диване лицом к потолку и так долго не прерывал молчания, что до этой секунды я пребывал в уверенности, будто он спит. Теперь же выяснилось, что погружен он был не в сон, а в размышления, чем и объяснялась его столь нетипичная молчаливость.
— Престранней некуда.
Он приподнялся, сел и уставился в окно. Окно гостиной в коттедже, который я снял за городом, было обращено к лужайке с рощицей на заднем плане, и тут на него из пробуждающегося снаружи мира повеял тот первый прохладный ветерок, который возвещает, что в свои права вступает новый летний день.
— Черт подери! — вскричал я, поглядев на часы. — Ты отдаешь себе отчет, что своей болтовней продержал меня тут всю ночь?
Укридж не отозвался. Его лицо приняло непонятно отрешенное выражение, и он испустил звук, подобный последнему бульканью выдохшегося сифона с содовой. Видимо, так он представлял себе вздох скорби. Я понял, что произошло. В начале дня есть час необъяснимой магии, распечатывающий родники чувств даже у сваренных вкрутую. В этот час, когда солнце подергивает румянцем восточный горизонт и самая ранняя пташка щебечет над своим законным червячком, Стэнли Фиверстоунхо Укридж, сей закаленный в боях с Роком муж гнева, взял и рассиропился. Из чего следовало, что вместо постели меня ожидает какая-то история из его темного прошлого.
— Потрясенц, одно слово, — сказал Укридж. — Как и судьба. Странно подумать, Корки, старый конь, что, не сложись все так, как сложилось, я бы, возможно, сейчас был наивлиятельнейшей шишкой, предметом уважения и подражания для всего Сингапура.
— Но с какой стати тебя зауважали бы в Сингапуре?
— Купался бы в деньгах, — продолжал Укридж тоскливо.
— Ты?
— Да, я. Ты хоть раз слышал про типчика с Востока, который не нажил бы там несметных богатств? Еще бы! Ну так представь, чего бы достиг я с моим-то мозгом и прозорливостью. Отец Мейбл нагреб в Сингапуре те еще кучи золота, а не думаю, чтобы у него была хоть крупица какой бы то ни было прозорливости.
— Что еще за Мейбл?
— Неужели я тебе не рассказывал про Мейбл?
— Нет. Мейбл — а как дальше?
— Имен я не буду называть никаких.
— Терпеть не могу безымянных историй.
— Скушаешь эту историю безымянной. И не подавишься! — с силой сказал Укридж и опять вздохнул. Чрезвычайно противный звук. — Корки, мой мальчик, — продолжал он, — понимаешь ли ты, на каких тонких нитях подвешены наши жизни? Понимаешь ли ты, какими ничтожными могут быть камни, о которые мы ушибаем большие пальцы ног, шагая через этот мир? Понимаешь ли ты…
— Переходи к делу.
— В моем случае это был цилиндр.
— Чем был цилиндр?
— Камнем.
— Ты ушиб большой палец на ноге о цилиндр?
— Да, фигурально выражаясь. Именно цилиндр изменил ход всей моей жизни.
— Так у тебя же никогда не было цилиндра.
— Нет, у меня был цилиндр. И с твоей стороны идиотизм делать вид, будто у меня никогда не было цилиндра. Ты прекрасно знаешь, что я, когда живу у моей тетки Джулии в Уимблдоне, просто-напросто купаюсь в цилиндрах — буквально купаюсь.
— Ну, да, когда живешь у своей тетки.
— Так я как раз жил у нее, когда познакомился с Мейбл. Ну, а история с цилиндром…
Я снова поглядел на часы.
— Могу уделить тебе полчаса, — сказал я. — А потом пойду спать. Если ты способен уложить Мейбл в тридцатиминутный набросок, валяй.
— Совсем не то сочувствие, какого я вправе ждать от старого друга, Корки.
— Но единственное сочувствие, на какое я способен в половине четвертого утра. Приступай.
Укридж задумался:
— Даже не представляю, с чего начать.
— Ну, для начала, кто она была такая?
— Она была дочкой типуса, который заправлял каким-то колоссально богатым чем-то в Сингапуре.
— Где она жила?
— На Онслоу-сквер.
— Где жил ты?
— У моей тетки в Уимблдоне.
— Где ты с ней познакомился?
— На званом обеде у тетки.
— Ты влюбился в нее с первого взгляда?
— Да.
— И некоторое время казалось, что она может ответить на твою любовь?
— Вот именно.
— А затем в один прекрасный день она увидела тебя в цилиндре, на чем все и кончилось. Вот так-то. Вся история за две минуты пятнадцать секунд. А теперь пойдем-ка спать.
Укридж помотал головой:
— Ты все напутал, старый конь. Ну ничего похожего. Лучше уж позволь, я расскажу с самого начала.
После этого обеда (сказал Укридж) я первым делом отправился с визитом на Онслоу-сквер. Собственно говоря, в первую неделю я возникал там три раза, и мне казалось, что все идет лучше некуда. Ты же знаешь, Корки, каким я бываю, когда гощу у моей тетки Джулии. Элегантен, одно слово. Изыскан, безупречно одет. Учти, я не говорю, что мне нравится, как она принуждает меня одеваться, когда я гощу у нее, но факт остается фактом, выгляжу я сногсшибательно. У видев, как я небрежной походкой иду по улице при перчатках, трости, штиблетах с гетрами и в старине цилиндре, ты мог бы запнуться, решая, маркиз я или герцог, но знал бы твердо, что я либо маркиз, либо герцог.
Для девушки это значит много, но еще больше — для ее матери. К концу недели ты не попал бы пальцем в небо, сказав, что на Онслоу-сквер я стал всеобщим любимцем. А затем, заглянув как-то раз на чашечку чая, я был потрясен, увидев, что в моем любимом кресле угнездился другой типус, да с таким видом, будто он чувствовал себя абсолютно как дома. Матушка Мейбл хлопотала вокруг него так, точно он был давно пропавшим без вести любимым сыном. И Мейбл он словно бы очень нравился. Но самый тяжкий удар я получил, когда выяснилось, что этот типус — баронет.
Ну, ты не хуже меня знаешь, Корки, что простому трудяге тягаться с баронетами не так-то просто. Что-то в баронетах имеется такое, чем они прельщают девушку даже самой высокой души. Ну, а что до маменьки средней руки, так она пожирает их живьем. Даже баронету в годах с двойным подбородком и лысиной во всю голову и то пальца в рот класть не стоит, а этот был молодым и редкостным экземпляром. Классическое слегка прыщавое патрицианское лицо, и, что еще хуже, он служил в Колдскримском гвардейском полку. Ты наверняка согласишься со мной, Корки, когда я скажу, что даже простенький гражданский баронет — это уже гвоздь в сапоге. Но баронет, по совместительству еще и гвардеец, это соперник, при виде которого даже самый твердокаменный типчик имеет полное право содрогнуться.
