Тоон Теллеген - Две старые старушки
Это были весьма тяжелые мысли, с которыми они тщетно пытались бороться. Они как можно чаще старались говорить друг другу о своей бесконечной любви. Они и кричали об этом, и нашептывали неожиданно на ушко. Трясущимися руками писали они друг другу записки, которые посылали по почте и распечатывали дрожащими пальцами, а по ночам притворялись, что разговаривают во сне, и сквозь сумятицу неразборчивых фраз бормотали: «Я люблю тебя».
Это было чересчур. Они знали, что это было чересчур. Они чувствовали, что их любовь ускользает от них, как скользкая рыбка из их неловких старых рук.
Они крепко прижимались друг к другу, целовались, поглаживали друг друга, покусывали за ушко.
До тех пор, пока силы их не иссякли и они не поняли, что любви больше нет.
Тогда они уселись на лавочке. Вид у них был усталый и бледный. Они обняли друг друга за плечи, понурились, покачали головами и сказали:
— Стало быть, мы больше не любим друг друга.
— Стало быть.
Они долго молчали. Потом одна старушка сказала:
— Но мы-то в этом не виноваты.
— Да нет, конечно, — сказала другая старушка. — Конечно, нет.
— Как это странно, — прошептала первая старушка немного погодя, — что мы больше не любим друг друга.
— Не говори, — прошептала вторая старушка.
Они потрепали друг друга по плечам, утешая, и на них снизошло странное чувство тепла и умиротворения, какого они до тех пор еще никогда не испытывали.
— Я думала, что теперь буду чувствовать себя совсем по-другому, — сказала одна.
— Я тоже, — сказала другая.
Так сидели они часами, в сумерках, ноябрьским вечером, незадолго до смерти.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ так долго жили вместе, во втором этаже, в унылой мрачной округе, что исхудали и иссохли.
Они перестали выходить на улицу. Соседи делали за них покупки, а то и вовсе забывали про них.
Спали они мало, потому что во сне им непременно являлись толстые, лоснящиеся мужчины, которые бормотали вздор и грозили им пальцем. Старушки предпочитали бодрствовать.
Днем они усаживались рядышком на подоконнике, болтали ногами, перебирали свои воспоминания и говорили: «Ах да!» или «Это уж точно».
В молодости они обе были влюблены в одну большую толстую нерешительную женщину, и только потом друг в друга.
В один прекрасный день они сделались такими худыми и легонькими, что ветер подхватил их и смел с подоконника. Он раздул их юбки, и, медленно кружась, старушки опустились на землю.
Они уже так долго не выходили за порог, что с изумлением указывали друг другу на разные диковинки.
— Смотри, смотри!
— А вон там!
Они уселись на тротуаре, подобрали под себя ноги и разгладили юбки.
Какой-то старичок шел по улице и разбрасывал перед собой хлебные крошки. А кто-то другой говорил: «Кыш, кыш!»
Они подтолкнули друг друга локтями, потерли руки и просияли от удовольствия. Старые-престарые старушечки. Осенним днем.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ жили в домике в центре города.
Этажом выше поселился маленький толстый человечек. Он был лыс, от него исходил запах сыра.
Когда ночью старушки укладывались в постель и принимались ласкать друг друга, человечек колотил в пол и кричал:
— А ну тихо!
Когда же они потихоньку целовались, он не унимался: бум! бум! — и раздавался его голос:
— Я все слышу! Прекратите наконец шуметь! Староваты вы уже для таких-то штучек!
Старушки перешептывались: «А что, в самом деле мы уже стары для любви?» Сами они этого не знали.
Всякая ласка, всякий поцелуй были слышны человечку.
И порой даже посреди ночи, когда они уже давно лежали рядом без движения, он кричал:
— Так-то оно лучше!
Они надеялись, что он умрет.
Заниматься любовью днем они не умели, как-то не выучились. Малейший лучик света раздражал их.
Однажды ночью они решили не обращать на него внимания.
Они поцеловались.
Бум-бум.
— Прекратите!
Они не прекратили.
Минуту спустя человечек вломился к ним и возник перед ними в своей желтой пижаме.
— Совсем, что ли, из ума выжили? — закричал он с пылающими щеками.
Старушки перепуганно взглянули на него.
— Я вас предупредил! — сказал он. Его голос сорвался.
После этого старушки уже не занимались любовью и спали как можно дальше друг от друга на разных краях постели.
Человечек при встрече здоровался с ними удовлетворенно.
— Добрый день, сударыни.
— Добрый день, сударь.
Он не умер. Умерли они, одна за другой.
Их похоронили без особой суеты. Дальний племянник одной из старушек в одиночестве следовал за гробами в дождливые дни похорон.
А со старушками случилось вот что.
Как-то раз среди ночи, когда они обеспокоили толстого коротышку-соседа своими ласками, он выломал им дверь, смахнул со стола вазу и плюнул им в лицо.
Они были потрясены и вскочили с постели.
Человечек ушел.
И тогда старушки обменялись быстрым поцелуем, таким сильным и страстным, каким только могли, и целовались, пока он не вернулся в свою комнату и вновь не прижался ухом к полу, чтобы подслушивать за ними.
Это был незабываемый поцелуй, решили они.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ, всю жизнь любившие друг друга страстной любовью, оставались ревнивы до седых волос. Ревность следовала за ними по пятам, терзала их. Когда одна из них выходила из дому, вторая приникала к окну: не заговорил ли кто с той, не улыбнулась ли она кому, не сунул ли ей кто в руку секретную записочку?
Жизнь казалась им тяжелой, почти невыносимой. Мучения и тревоги наконец одолели их, и одна из старушек умерла.
«В этом нет ничего страшного», — частенько говорили они друг другу. Они были неверующие, эти старушки. «После смерти ничего нет», — так они всегда думали. Хотя никогда об этом не говорили, считая подобные разговоры пустословием. Однако, к своему удивлению, первая старушка заметила, что и собственная смерть не разлучила ее со второй старушкой. Тело ее унесли и похоронили. «И все-таки она оставалась там — моя душа, что же, назовем это моей душой, — думала она, — и могла слышать и видеть, и даже читать мысли. Как странно, как странно!» Ей казалось, что ее несправедливо обидели, — выходило, что правда была за верующими, а не за ней!
Но поделать было ничего нельзя. Она следовала за другой старушкой, как привязанная. Ей не удавалось ни улететь, ни раствориться в небытии.
К ее вящему удовлетворению, глаза у второй старушки частенько бывали на мокром месте, особенно в первые несколько недель, и она всхлипывала и взывала:
— Где ты? И почему я только не умерла первой? Ох, как же я тебя любила! Ну почему тебя здесь нет?!
«Поймешь когда-нибудь», — думала первая старушка.
Потом на первую старушку посыпались упреки, которые она находила несправедливыми: «Ты вечно думала только о себе»; «Иногда я тебя просто ненавидела!» И однажды: «Собственно, я даже рада, что тебя больше нет».
Первая старушка приходила в ярость, металась по комнатам. «Что же, это теперь вечность будет продолжаться?» — думала она. Ее трясло, — по крайней мере, ей так казалось. Но пощады не было.
Однажды, в полуденный час, вторая старушка встретила в парке другую маленькую одинокую старушку.
Через некоторое время старушки уже ежедневно навещали друг друга, обнимались и нежно покусывали друг друга за ушко.
Вторая старушка утверждала, что еще никогда не была так счастлива.
«Смерть ужасна, ужасна! — думала первая старушка. — Знал бы кто-нибудь!»
Но она понимала и то, что при жизни никому таких вещей постичь не дано и что верующие, скорее всего, просто верно угадали.
Она замирала рядом со второй старушкой при каждом ее поцелуе, прислушивалась к стонам наслаждения и чувствовала себя опустошенной, заброшенной. И не знала, куда деваться.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ.
Одна старушка сидела у смертного одра другой старушки.
Вторая старушка велела ей уходить.
В отчаянии стояла первая старушка за дверью. Она сжала руки так, что ногти одной руки вонзились в ладонь другой, закусила губу и вновь вошла в комнату.
— Я хочу посидеть с тобой, — сказала она.
— А я хочу быть одна, — возразила вторая старушка.
— Я буду тихо.
— Нет! Дай ты мне умереть спокойно.
— Я тебя люблю.
— Оставь меня одну! Это слова умирающей, понимаешь ты это или нет? Ступай же!
Она выкрикнула это из последних сил.
Первая старушка вышла из комнаты разбитая, с пульсирующей в висках головной болью. Она прижалась ухом к двери и прислушалась. Вскоре она услышала медленное, размеренное дыхание и легкий храп. Очень осторожно, на четвереньках, она вползла в комнату. Иначе она поступить не могла. Сжавшись в комок, она уселась в ногах кровати.
