Джозеф Хеллер - Уловка-22
— Мне хотелось, чтобы щеки были, как яблоки.
— Щеки, как яблоки? — изумился Йоссариан.
— Да, мне хотелось, чтобы щеки у меня были, как яблоки. Я старался изо всех сил. Клянусь богом, я здорово работал и своего добился. А удалось мне это сделать потому, что я носил за каждой щекой весь день по лесному яблочку. — Он опять хихикнул. — По дичку за щекой.
— Зачем тебе понадобились щеки, как яблоки?
— Мне не нужны были щеки, как яблоки, — сказал Орр. — Я просто хотел, чтобы у меня были большие щеки. Меня не столько интересовал их цвет, сколько размер. Я работал над своими щеками в точности, как эти чокнутые ребята, о которых пишут, что они постоянно сжимают резиновые мячики, чтобы руки стали сильнее. Фактически я тоже был чокнутым. Я тоже обычно ходил весь день с резиновыми мячиками в руках.
— Зачем?
— Что зачем?
— Зачем ты ходил весь день с резиновыми мячиками в руках?
— Потому что резиновые мячики… — начал Орр.
— Лучше, чем лесные яблоки?
Орр хмыкнул и покачал головой:
— Я ходил с мячиками, чтобы сохранить свое доброе имя, в случае если бы меня увидели с лесными яблоками за щекой. А когда в руках мячик, можно сказать, что никаких дичков за щекой нет. И если меня кто-нибудь спрашивал, зачем я ношу за щекой лесные яблоки, я разжимал руки и показывал, что хожу с мячиками, а вовсе не с яблоками, и в руках, а не за щекой. Интересно получалось. Но я так до сих пор и не знаю, удалось мне кого-нибудь провести или нет. Трудновато заставить людей понять тебя, когда ты разговариваешь, держа за щеками пару лесных яблок.
Йоссариан подумал, что Орра и сейчас трудновато понять, — может быть, он, говоря с ним, подпирает кончиком языка одну из своих яблочных щек?
Йоссариан решил не издавать больше ни звука. Все равно ничего не добьешься. Он знал Орра и понимал, что никакими силами ада не удастся выжать из него, зачем ему понадобились большие щеки. Проку будет не больше, чем спрашивать, почему та девка лупила его туфлей по голове.
Дело было в Риме, утром, в переполненном холле публичного дома, напротив открытых дверей комнаты, где жила младшая сестренка шлюхи, с которой путался Нейтли. Они тогда подняли такой шум и гам, что все обитатели дома сбежались в холл посмотреть, в чем дело. Девка вопила, а Орр хихикал. Каждый раз, когда каблук опускался ему на макушку, Орр хихикал еще громче, отчего девка разъярялась еще пуще и еще выше подпрыгивала, чтобы покрепче ударить его по башке. Но вот она, взвизгнув, всадила ему каблук в висок с такой силой, что он перестал хихикать. Его доставили на носилках в госпиталь с дырой в голове, не столь уж, впрочем, глубокой, и с легким сотрясением мозга, так что он не воевал всего только двенадцать дней.
В тот раз никто не мог понять, что случилось. Когда после этого девка встречала Орра, она с презрением поносила его разными нехорошими словами, а когда он, боязливо хихикая, прятался за спину Йоссарнана, она закатывалась хриплым смехом. Что он там ей сделал, или пытался сделать, или, наоборот, не смог сделать за закрытыми дверями комнаты, по-прежнему оставалось тайной. Девка не говорила об этом ни нейтлевой подружке, ни другим проституткам, ни самому Нейтли, ни Йоссариану. Орр мог бы пролить свет на это дело, но Йоссариан решил больше ни о чем не спрашивать.
— Так ты хочешь знать, зачем мне были нужны большие щеки?
Йоссариан не разжимал рта.
— А ты помнишь, как тогда, в Риме, эта девка, которая тебя ненавидит, лупила меня туфлей по голове? Сказать тебе, за что она меня била?
Непостижимо, чем он мог разозлить ее до такой степени, что она молотила его по голове чуть ли не двадцать минут. Правда, ярости ее не хватило, чтобы взять его за лодыжки, приподнять и вышибить дух вон. А ей это было под силу: девица была долговязой, а Орр коротышкой. Торчащие вперед зубы Орра и глаза навыкате как нельзя лучше соответствовали его толстым щекам, а ростом он уступал даже молодому Хьюплу, тому, что жил в палатке, поставленной в неположенном месте — в административной зоне, по ту сторону железнодорожного полотна. Хьюпл жил в одной палатке с Заморышем Джо, еженощно оравшим во сне.
Административная зона, где по ошибке поставил свою палатку Заморыш Джо, находилась в центре расположения эскадрильи, между выемкой, по дну которой тянулось ржавое железнодорожное полотно, и черным асфальтированным шоссе, сбегавшим с возвышенности. На шоссе иногда можно было встретить девок — простых, улыбчивых, грудастых, правда, частенько с неважными зубами. Пообещаешь подвезти, куда им надо, а там съезжай с дороги в сторону и — прямо на травку. Йоссариан так и делал, когда представлялся случай, но это происходило не так часто, как того хотелось бы Заморышу Джо, постоянно умолявшему Йоссариана отправиться «на охоту». Джо ничего не стоило в любое время раздобыть джип, но водить машину он не умел.
Палатки сержантско-рядового состава эскадрильи стояли по другую сторону дороги, рядом с летним кинотеатром, где по вечерам развлекалось мужественное, но невежественное воинство, для увеселения которого теперь прибыла еще одна труппа ОСКОВ.[3]
Эта труппа была прислана генералом Пеккемом, который перевел свой штаб в Рим и не придумал ничего лучшего, чем строить оттуда козни против генерала Дридла. С таким генералом, как Пеккем, требовалось аккуратное обхождение. Это был эрудированный, воспитанный и педантичный генерал, который знал длину окружности экватора и писал «численно возросли» там, где другой написал бы «увеличились». Вообще-то, конечно, он был порядочной дубиной, и никто не знал этого лучше, чем генерал Дридл, взбешенный последним приказом генерала Пеккема.
Согласно этому приказу, все палатки на Средиземноморском театре военных действий надлежало ставить параллельными рядами, с таким расчетом, чтобы вход каждой палатки гордо глядел в сторону памятника Вашингтону. Генералу Дридлу, как командиру боевой части, это показалось бредом собачьим. Тем более, что вовсе не его, генерала Пеккема, дело — указывать, как ставить палатки в авиабригаде Дридла. Между двумя сюзеренами разыгрался бурный политический диспут, закончившийся в пользу генерала Дридла. Одержать победу ему помог экс-рядовой первого класса Уинтергрин, писарь из штаба двадцать седьмой воздушной армии. Уинтергрин решил исход дела тем, что стал бросать всю корреспонденцию от генерала Пеккема в корзину, так как счел ее слишком многословной. Зато письма генерала Дридла, написанные куда менее напыщенным слогом, пришлись по душе Уинтергрину, и он передавал их на доклад в точном соответствии с уставом. Таким образом, генерал Дридл победил ввиду неявки противника.
Чтобы вновь утвердить свой утраченный престиж, генерал Пеккем начал посылать больше концертных бригад ОСКОВ, чем когда-либо прежде, и поручил полковнику Карджиллу под личную ответственность обеспечить энтузиазм зрителей.
Но в полку Йоссариана энтузиазма не наблюдалось. Энтузиазм в полку Йоссариана наблюдался только в одном направлении: все больше и больше рядовых и офицеров по нескольку раз в день с торжественным видом шествовали к сержанту Таусеру, чтобы узнать, не поступил ли приказ об отправке их домой. Эти люди сделали по пятьдесят вылетов. Сейчас таких ходоков к Таусеру стало еще больше, чем раньше, когда Йоссариан уходил в госпиталь, и они по-прежнему ждали и надеялись, волновались и грызли ногти от нетерпения. Всем своим видом они напоминали лишних людей времен экономического кризиса. Они расползались по лагерю, как полчища крабов, и ждали приказа об отправке домой, в безопасные края, подальше от штаба двадцать седьмой воздушной армии в Италии, а пока им не оставалось ничего другого, как нервничать, грызть ногти и торжественно шествовать по нескольку раз в день к сержанту Таусеру, чтобы узнать, не пришел ли приказ об отправке их в тихие родные края.
Все это походило на скачки с препятствиями, ибо летчики по горькому опыту знали, что полковник Кэткарт может в любое время еще раз увеличить норму вылетов. И им не оставалось ничего другого, как ждать. Только Заморыш Джо, отлетав положенное, умел найти себе занятие. С фотоаппаратом в руках он усаживался в первом ряду на каждом представлении ОСКОВ и нацеливал объектив под юбку желтоволосой певице в усыпанном блестками платье. Снимки у него никогда не получались.
Полковник Карджилл, напористый, розовощекий человек, был личным порученцем генерала Пеккема. До войны он работал агентом по сбыту и зарекомендовал себя как расторопный, беспощадный и агрессивный делец. Он был очень скверным агентом. До того скверным, что за ним гонялись фирмы, желавшие потерпеть убытки, чтобы платить поменьше налогов. Во всем цивилизованном мире, от Баттери-парка до Фултон-стрит, он пользовался репутацией надежного человека, на которого можно положиться, если нужно быстро списать налоги. Он брал дорого, поскольку частенько не так-то легко было довести фирму до полного краха: ведь ему приходилось браться за дело, когда фирма процветала, и вести ее к разорению, а это иногда оказывалось не таким уж простым делом, особенно при наличии влиятельных доброжелателей в Вашингтоне. Требовались месяцы напряженной работы для тщательной разработки порочных в своей основе планов. Человек путал, дезорганизовывал, делал просчеты и просмотры всего и вся, распахивал все шлюзы для утечки денег, и в тот момент, когда он считал, что дело сделано, правительство подбрасывало фирме озеро, или лес, или нефтеносный район, и все шло насмарку. Но даже при таких помехах на Карджилла можно было положиться, если требовалось разорить дотла самое преуспевающее предприятие. Этот человек достиг всего в жизни своими руками, он был кузнецом собственных несчастий и за отсутствие успехов мог благодарить только самого себя.
