Андрей Рябов - Где-то в Краснобубенске... Рассказы о таможне и не только
— К ЛОРу? Завтра в час дня вас устроит?..
Бросив на меня проницательный взгляд, пожилая докторша сразу же отправила на рентген. Диагноз оказался неутешительным — острый двусторонний гайморит.
— Срочная госпитализация! — докторша была неумолима. — Ещё чуть-чуть и доигрался бы ты, дружок, до менингита!
Досморкался!
Больница… На память сразу приходили не самые радужные воспоминания. Лет двадцать назад я уже имел сомнительное счастье посетить одно лечебное учреждение. Исправлял кривизну носовой перегородки. Собственно, сей недостаток меня не очень беспокоил. Подумаешь, какая-то перегородка! Не язва желудка и не коронарная недостаточность. Так что, несмотря на настойчивые уговоры врачей (им бы только резать!), исправление своего кривого носа я собирался отложить на неопределённое будущее. Но тут, как назло, случился некий казус…
К концу смены в аэропорту осталось четверо. Я, Вовка Егоров, Слава Авдеенко и Лёха Савёлов. Ничего, вроде бы, не предвещало беды, но на предпоследнем рейсе из Амстердама прибыл экипаж разудалых моряков. Моряки, отболтавшись полгода в негостеприимных северных морях, долгий путь на Родину не могли не отметить жестким алкогольным возлиянием. Мы, знатные российские таможенники, ожидаемо оказались вовлечёнными в орбиту моряцкого праздника. Ах, если бы рейс из Амстердама был последним на сегодняшний день! К последнему, практически, ночному рейсу из Франкфурта, наша смена представляла жалкое зрелище. На ногах держался один Егоров. Савёлов, пуская слюни на общественный дерматиновый диван, безмятежно спал, а Авдеенко приставал ко мне с требованием немедленно продемонстрировать в действии недавно приобретённый мною газовый револьвер. Да, «газовики» тогда только входили в моду и, следуя этой капризной даме, я немедленно обзавёлся «пугачом» итальянского производства. Уже не припомню, зачем я принёс эту пукалку на работу, но факт есть факт. Когда Вовка Егоров пытался, с трудом попадая личной печатью в установленные приказом графы таможенной декларации, оформить прибывших туристов из опоздавшего Франкфурта, я вырвался из дежурки на волю и с криком: «А-а! Вас, фашистов, мы давно ждали!», произвёл несколько выстрелов в воздух. Законопослушные немцы, закрыв головы руками, немедленно легли на холодный мраморный пол «прилёта». Дальнейшее я помнил плохо. Вроде бы, меня скрутили, отобрали грозное оружие и отволокли на диван, где я составил компанию улыбающемуся во сне Савёлову.
На следующий день, предусмотрительно взлохматив грязные волосы на голове и интенсивно кашляя, я добился от районного терапевта спасительного больничного на три дня. Появляться на службе мне явно не следовало. Вечером раздался телефонный звонок.
— Сергеев, ты? — голос начальника отдела Серёги Мазаева не предвещал ничего хорошего. — Да, Михалыч, — я прикинулся бодрячком. — Прихворнул тут немного. Так что, одну смену пропущу…
— Прихворнул? — Мазаев с трудом сдерживал ярость. — Ты только выйди, только выйди, гад!
— А что случилось? — мой голос предательски задрожал.
— Не догадываешься? — Мазаев дал волю своему гневу. — Стрелок хренов! Вильгельм, понимаешь, Телль! Начальство беснуется, я уже за тебя кренделей огрёб!
— Кто донёс?
— Погранец один. Сука ещё та! Да ты его знаешь. Прапорщик Миша Гутов, ну, жирный такой!
— Чтоб он похудел! А как быть-то, Михалыч?
Мазаев вздохнул:
— Не знаю. Но лучше бы тебе исчезнуть.
— Как, исчезнуть?
— Не навсегда. На время. Боюсь, иначе тебя здесь на ремни покромсают.
Легко сказать! Куда же мне деваться? И тут я вспомнил о своей вовремя искривлённой носовой перегородке. Вот же он, выход! Уже на следующий день, я с направлением от районного врача несмело тёрся в приёмном покое больницы военно-медицинской академии.
— Давно нужно было к нам обратиться! — расплылся в плотоядной улыбке худой молодой врач в несвежем халате. Его впалые щёки украшала модная трёхдневная щетина. — Операция плёвая. Чик — и порядок!
Я подобострастно захихикал. Нельзя злить этого доктора Менгеле. А вдруг он и будет меня оперировать? Нашим доморощенным Гиппократам лишь бы резать, резать, резать! Маньяки!
«Менгеле» действительно оказался специалистом по выпрямлению носовых перегородок у обнаглевших таможенников.
— Наркоз будет местным, — хирург едва сдерживал распиравшую его радость.
— Почему же местным? — жалко проблеял я. — Разве нельзя меня того, под общим…
— Нельзя! — поморщился доктор. Кажется, я помешал его сюрреалистическим видениям. — Как ты будешь под общей анестезией кровь сглатывать? Так и захлебнуться недолго!
Я охнул. Копошившаяся в покое во время нашего разговора дородная медсестра оперативно поднесла к моему носу ватку с нашатырём.
— Не бойся, служивый! — хлопнул меня по нервно подрагивающему плечу любимый врач фюрера. — От этого ещё никто не умирал!
«Похоже, я буду первым!» — пронеслось в голове…
Описывать свои впечатления во время проведения операции я не буду. Исключительно из цензурных соображений. Особо падких на острые ощущения могу порадовать парочкой душераздирающих фраз. Как вам, например, такое — страшный хруст, отдающийся во все клеточки мозга? Или счастливый окрик «Менгеле»: «Глотай кровь, мать твою, не спи! Глотай, кому говорю!»…
В палату меня привезли незнакомые люди. Перекинули на койку. Врачиха с добрыми глазами матери измерила давление. Что-то ей очень не понравилось и мне, по её настоянию, наконец, вкатили какой-то укол. Мучения закончились. Я провалился во мрак…
Очнулся я от ужасного скрежета. Вокруг чёрным сгустком лежала непроглядная темнота. Скрежет доносился прямо из её левого предсердия. Там какой-то жестокий монстр медленно водил ржавой тупой ножовкой по осколку стекла. Весь мой слух сосредоточился на этом медленно вытягивающим жилы звуке, поэтому неожиданный шумовой удар справа застал меня врасплох. Я вздрогнул. На меня наползал предсмертный вопль бившегося в железном капкане дикого зверя. Я буквально физически ощущал его мучения. Видел несчастное существо, могучая лапа которого превратилась в кровавое месиво из раздробленных костей, шерсти, земли…
Господи, что это? Почему я здесь? Пот обильно смочил мой лоб, затёк в глаза, нещадно их разъедая. С моих обветрившихся губ уже готов был сорваться вопль ужаса…
И тут зажёгся свет.
— Мальчики, просыпайтесь! Ставим градусники! — посреди огромного помещения стояла давешняя медсестра. В её твёрдой руке была зажата потрескавшаяся стеклянная банка, из которой бесстыдно торчали многочисленные термометры. — Гулямходжаев, кому сказала, ставь градусник! Куда ты его суёшь, горе луковое! Я же тебе вчера показывала куда!
Вокруг, ворочаясь и кряхтя, просыпались пациенты военно-медицинской академии.
«Что же мне вкололи? — думал я, оглядываясь по сторонам. — Видать, наркотик какой-нибудь!» Вряд ли, конечно. Хотя не исключено. Иначе, почему на меня такое действие оказал элементарный храп товарищей по несчастью?
Огромная палата, заставленная одинаковыми кроватями с провисшими металлическими сетками, напоминала казарму. Собственно, большинство пациентов, как я узнал впоследствии, имели прямое или косвенное отношение к Вооружённым силам.
Десять суток, отпущенных мне доктором «Менгеле» на реабилитацию, пролетели незаметно. По ночам палата сотрясалась от какофонии всевозможных звуков. Днём она наполнялась спорами, неспешными беседами, жалобами, беззлобным ворчанием медсестёр. Особенно больные любили послушать рассказ молоденького ефрейтора Севки Жукова. Чуть не каждый день кто-нибудь приступал к Севке:
— А ну, боец, поведай, как там тебя оперировали?
Севка лицемерно вздыхал, мол, сколько можно! Затем поудобнее устраивался на своей койке и начинал:
— Не поверите! Едва не кончился в руках этих… убийц в белых халатах!
У Жукова во время службы в рядах Российской армии разболелась голова. Отцы — командиры на такой пустяк, естественно, не обратили внимания. Мало ли, что и у кого болит. Их головы, к примеру, раскалывались с похмелья практически каждый день! Посему, пока у ефрейтора температура тела не скакнула за сорок градусов, он официально считался симулянтом. А симулянтов, как известно, в армии не любят…
У спешно эвакуированного в городскую больницу провинциального Кингисеппа Севки Жукова обнаружили гной в лобных пазухах или что-то в этом роде. Севку доставили в Питер, где его уже ждала операционная. Набиравшая силу платная медицина ефрейтора из маленькой деревеньки Синюхи, что на Брянщине, за приличного клиента не считала.
Отсюда, всевозможные траты на такие глупости как наркоз, полагались излишними. Севке сделали какой-то маловразумительный укол в задницу (подозреваю, что это был банальный анальгин) и с помощью страховидного прибора продырявили лоб. После чего выкачали гной, а Севку пинком выгнали в общую палату.
