Дмитрий Ненадович - Анти-Духлесс
— Полный бред! Какие-такие «световые лета»? Понятно, что летом солнечного света всегда больше. Но при чем здесь это? Вы мне дурочку-то тут не валяйте. О-со-ба! Это вас Изабель сюда подослала? Не хочу про эту курву больше ничего слышать! Пусть сама своих зверей выращивает. Я к этому не имею никакого отношения. От меня такого не могло народиться! От моего здорового семени!
— Да нет, что вы! Я совершенно не по этому делу, — протестующе машет руками незнакомец, затем задумывается, — хотя, может быть, отчасти и по этому. Но особу я имел в виду совершенно не ту, о которой вы сразу подумали.
— Не ту? А какую же?
— Особа очень значительная, но для вас почему-то пожелала отрекомендоваться Васей. Сам не знаю почему, я ведь простым истопником работаю. Так прямо и сказано было: «Если сразу не поймет он, от кого ты, тогда так и скажи: «От Васи, мол». Но он должен понять и так, у него есть дополнительная система сигнализации». Наше дело маленькое. За что купил, как у вас обычно говорится, за то и продаю.
— Так, так, так, — шепчет Жека, — начинается: Вася, истопник, сигнализация… Сигнализация — это ведь мой второй пах, наверное, имелся ввиду. А его уже и нет. Кровинушки. Нет его с сегодняшняго дня! Будь он проклят. Этот несчастливый день.
— Что-что вы там говорите? А-а-а, не мне. Так вот особа эта (язык не поворачивается назвать ее Васей) просила напомнить вам о трех предупреждениях-знаках. Вы ведь, кажется, так договаривались? Напомнить и поставить вас в известность, что с моим появлением ваш лимит полностью исчерпан. Что это означает — сие мне неведомо. Счастливо оставаться. Мне уже пора в обратную дорогу. Печи уже, наверное, совсем подостыли. А температурку скоро видимо придется повышать (произнося последнюю фразу, истопник как-то по особенному, как-то уж очень хитро посмотрел на Жеку).
В этот момент призывно покачивая бедрами в павильон вошла Марго. Глаза ее плотоядно сверкали. «Honey мой боровок! I love you, sucking pig» — страстно зашептала она с порога. «Т-с-с, — зашептал Жека, приложив палец к губам, — у нас гости!» Глаза похотливой The Mokroshelki на мнгновение изменили оттенок и стали плотоядно-удивленными: «Что с тобой, нoney? Какие гости? Мы разве кого-то звали?» И игриво извиваясь: «Нам разве сейчас нужен кто-то еще? Или у нас сегодня по плану групповичок? Хи-хи-хи!» Жека с недоумением оглядывается и видит что взъерошенный человечек уже куда-то исчез. «Где же вы? Я хотел задать вам всего один вопрос!» — кричит Жека вглубь павильона. Ответа нет, зато раздается омерзительный в издевательстве своем смех этой наипаскуднейшей The Mokroshelki: «Honey, хи-хи-хи, когда ты уже успел так наклюкаться?! Тебя нельзя уже оставить и на пять минут!» Марго обнимает Жеку и обрушивает на него каскад возбуждающих движений своего гибкого нарочито не податливого тела. Жека отчаянно сопротивляется начинающей нарастать в нем страсти. «Это что же получается, если лимит исчерпан, значит в любую секунду все может прекратиться? Когда у этого придурка печка до указанной Васей температуры прогреется? Или же это означает, что еще один грех и все???!!! В кипящее масло???!!! Или смолу???!!! (Кстати, а что лучше? Надо было тогда еще спросить об этом Василия, когда насчет температуры договаривались), — заметались грустные мысли в пьяной Жекиной голове, — а может один разок еще все таки можно? Напоследок? Напосошок, так сказать? И ничего за это не будет? А может я вообще на этой Марго сегодня же женюсь и венчаюсь. Тогда-то ведь все можно? С законной-то женой? Ну и выпить, наверное, теперь уже будет можно. А как на свадьбе-то и не выпить?» И придумав на ходу вот такую вот грандиозную для себя отмазку, Жека нажимает на тормоза останков своей воли и, наконец-то, полностью отдает себя на волю стихии волн разбушевавшейся в нем штормом страсти. Но глумливая и как обычно изобретательная в искусстве любви The Mokroshelka, как всегда, задумала что-то новенькое. Горячим, страстным, переходящим в повизгивание шепотом она умоляет Жеку сделать минутную паузу, в течение которой она будет ожидать его в сладостном томлении за загадочной дверью завершая последние приготовления к восхитительно— сказочному вечеру. «Всего одна минута, honey. Выдержи. Я тебя умоляю!» — уже хрипит в своей страсти она и исчезает в темном дверном проеме. Жека возбужденно раздевается, раздирая на себе самые непрочные детали своего туалета и остается, наконец, только при паре своих любимых часов, понтово болтающихся на истонченных иглой запястьях. На правом запястьи с понтом болтался «Франк Мюллер». На левом болтается по-понтовому «тикая» — «Патек Филип». Жека отслеживает по ним окончание этой изматывающей, рвущей на куски останки его души, гребанной минуты. Сюрпризы, мать ее так! Тут как бы эякуляция не подвела! Чтобы вовремя все случилось! Пятьдесят девять. Шестьдесят. Все!!!!!!!!!! Жека с призывным воем невостребованного по весне самца бизона распахивает настеж проклятущую дверь и затяжным кенгуринным скачком преодолевает дверной проем. Что это?! Первое время он скачет цирковым козлом ослепленным светом многочисленных рамп по какому-то занозистому паркетному полу. Скачет, надо отметить, очень даже вдохновенно. Вдохновенные скачки сопровождаются страстными повизгиваниями быстро взрослеющего порося. А как еще? Есть ведь свои правила у этих любовных игрищ. И такой вот образ придумала для него в этот раз эта изобретательнейшая из The Mokroshelоk («Honey боровок! I love you, sucking pig»). Но где же эта баловница? Через некоторое время немного подуставший Жека, наконец, останавливается, с ищущим прищуром оглядывается вокруг. Ничего не видно! В уши лезет заглушаемый прежде визгами и прыжками какой-то посторонний шум. Шум негромкий и напоминает сдавленное рыдание многих лиц. Свет по-прежнему резко бьет в глаза. «Некстати она все это придумала, — думает постепенно остывающий от страсти Жека и в нем просыпается рационализм маркетолога, — жечь столько электричества одновременно! Катастрофически растет энергоемкость запланированного мероприятия! Падают показатели окупаемости!» Жека по-прежнему не может ничего различить в округе и театрально трубит разбушевавшимся в страсти слоном: «Honey зайка! I love you. Где ты? Ау!» Зайка не отвечает. Шум нарастает. Все более отчетливо слышны всхлипы и стоны многих лиц. Очень эротично. В Жеке опять начинает просыпаться страсть. Медленно растет эрекция. Положительная динамика Жекиных переживаний неожиданно стопорится из-за раздавшегося прямо над Жекиным ухом голоса. Голос был женским, но не принадлежавшим Марго. И в то же время это был очень знакомый в игривости своей голос: «А какую из ваших «заек» вы сейчас имеете в виду?» Со всех сторон доносятся уже отчетливо сладострастные стоны многих лиц. Сексуальность ситуации нарастает. «Вот сволочь, — думает Жека, — мало того, что решила при таком ярком освещении все устроить (знает ведь, курва, что не люблю я этого), так еще и не поленилась, падла, именно сегодня этот групповичок организовать! В такой и без того тяжелый для меня день!» На Жеку падает грустно-пьяное настроение. Эрекция медленно идет на спад. Из ступора его выводит тот же знакомо-игривый голос. Он вновь настойчиво проникает в оглохшее было ухо. На этот раз голос приобретает более требовательные оттенки: «Ну, что же вы, Дюринг? Говорите, вы находитесь в прямом телевизионном эфире! Программа «Три шага в ад» и я, потрясающая все вокруг и лучшая в стране телеведущая — Лолита! Вау! (Звучат вымученные аплодисменты нанятых за бабло «зрителей»-лузеров).
Жеку поначалу охватает оторопь, быстро переходящая в истереку: «Какакой на фуй прямой эфир! Уроды! Где эта б… а, Марго?!!! Немедленно прекратите это безобразие! Я вам покажу «групен-секс»! Это аморально! Я не допущу этого промискуитета! Это вопиющий беспредел, в конце концов! Я вам всем устрою щас «траххен зи поппен»! Где же ваши хваленые нравственные устои, наконец! Три шага! Я еще не превысил своего лимита!» И еще чего-то долго и громко кричит Жека, пока окончательно не садится его нетренированный на митингах голос и он перестает слышать даже самого себя. Во время его неизвестно к кому обращения часть самых ярких рамп испуганно гаснет. Вглядываясь в постепенно проявляющееся отображение окружающей действительности Жека вдруг замечает прямо перед собой известную телеведущую Лолиту, восседающую на высоченной кафедре и облаченную в судейскую мантию. За ее мощной спиной похолодевший Жека видит содрогающихся в конвульсиях хохота отстойных напрочь зрителей-лузеров-лохов. Сверху на Жеку испытующе смотрят многочисленные телевизионные камеры, подмигивая ему своими красными глазками. «Ух ты! Это со мной впервые такое происходит! На всю страну меня транслируют. Кажись, мечты понемногу начали сбываться!» — проносится тщеславным пунктиром в Жекиной начинающей уже трезветь голове. На первом ряду Жека с удивлением замечает корчащихся в лошадином оскале своего абсолютно тупого смеха всех когда-то обожаемых им The Mokroshelоk. Жека видит, как взвизгивает и подпрыгивает Изабель, брызжет слюнями Марго, гавкающее икает Изольда, квакающее агонизирует Эсмеральда, судорожно глотая воздух, всасывающее всхлипывает Азазель. «Подставили, б… ги, сговорились. И чего им только не хватало? Тусовались и тусовались бы себе на халяву, — с огорчением думает Жека, — но ничего, еще, как говорится, не вечер. Доберусь я до вас. Ужо я вам матки повыдергиваю… Повыворачиваю с корнем! Каждой в отдельности. Индивидуально, значит. Вот надо только отсюда достойно выбраться. Скандалить на всю страну как-то не совсем удобно. Не с руки как-то. Не позволяет гуманитарное образование. Только вроде бы стал известным на всю страну и узнаваемым всеми маркетологом, а тут на тебе — удаление маток в прямом эфире без наркоза, в отсутствии Кашперовского, да еще и не совсем хирургическим путем. Это конечно же будет справедливым актом возмездия. Но широкой общественностью это может быть понято не правильно. Поэтому надо бы повременить с этой вендеттой по люберецки».