Пелам Вудхаус - Укридж и Ко. Рассказы
— Но… — начал я.
— Но, — сказал Укридж, — старушенция еще об этом в известность не поставлена, и всеми своими нервами, всеми фибрами моего мозга, старый конь, я ищу способов подластиться к ней. Вот почему я принес ей «Пеппо». Немного, скажешь ты, но и самая малость идет на пользу. Свидетельствует об усердии. А с усердием ничто не сравнится. Но конечно, в основном я полагаюсь на попугая. Он — мой козырной туз.
Я провел ладонью по бороздам моего лба.
— Попугай, — произнес я слабым голосом. — Объясни про попугая.
Укридж уставился на меня с искренним удивлением:
— Ты хочешь сказать, что до тебя еще не доперло? До человека с твоим интеллектом! Корки, ты меня поражаешь. Разумеется, я его слямзил. Вернее, мы с Милли слямзили его совместно. Милли — девушка одна на миллион, малышок! — как-то вечером, когда ее тетка обедала в гостях, засунула его в сумку и спустила мне из окна гостиной. И с тех пор я держу его за кулисами, пока время не созреет для эффектного возвращения. Вернуть без промедления было никак нельзя. Плохая стратегия. Умнее припридержать его несколько дней в резерве, демонстрировать усердие, подогревать интерес. Мы с Милли рассчитываем, что старушенция так ошалеет, когда птичка будет ей возвращена, что будет готова сделать для меня все, чего бы я ни попросил.
— Но с какой стати ты подсунул эту тварь мне? — гневно спросил я, вспомнив свое праведное возмущение. — Не знаю, как я справился с шоком, когда эта чертова шляпная картонка меня обругала.
— Извини, старичок, но так было суждено. А вдруг бы старушенции взбрело в голову посетить меня по той или иной причине? Я ведь не раз — это была ошибка, теперь я понял, — прозрачно намекал, как буду рад, если мне окажут честь выпить у меня чаю. А потому пришлось припарковать птичку у тебя. Заберу ее завтра.
— Заберешь сегодня вечером!
— Только не вечером, старичок, — взмолился Укридж. — Завтра с утра пораньше. Он тебе никаких хлопот не доставит. Ну, перекинешься с ним словечком-другим и дашь ему ломтик хлеба, обмакнутого в чай. Или что-нибудь еще, и не о чем беспокоиться. Пусть Небеса вознаградят тебя, малышок, за то, как ты поддержал меня сегодня!
Для человека, подобно мне нуждающегося по меньшей мере в восьми часах сладкого сна, чтобы сохранить цвет лица юной девы, ничто не могло быть более неудачным, чем соседство с Леонардом, попугаем, который оказался темпераментной птицей, легко теряющей душевное равновесие. То, что ему довелось перенести с тех пор, как он покинул родной дом, совершенно расстроило его нервы, как мне довелось убедиться на опыте. В часы, предшествовавшие отходу ко сну, он держался достаточно спокойно и погрузился в сладкий сон даже прежде, чем в него погрузился я. Однако в два ночи ему, несомненно, привиделся какой-то кошмар, так как меня от сонного небытия пробудил хриплый монолог на каком-то, насколько я мог заключить, туземном наречии. Монолог этот без малейшей паузы длился до четверти третьего, когда Леонард, несколько секунд погремев, как паровой молот, видимо, сам себя убаюкал и снова уснул. А меня сон сморил только около трех, но вскоре меня разбудили звуки забористой матросской песни. И с этого момента периоды нашего сна перестали совпадать. Ночь выдалась на редкость утомительной, и, прежде чем покинуть дом после завтрака, я проинструктировал Баулса предупредить Укриджа в миг его появления, что в случае, если в его планах относительно немедленного изъятия моего пернатого гостя произойдут какие-то изменения, кривая смертности среди попугаев выдаст резкий скачок вверх. Вернувшись вечером, я с удовлетворением убедился, что мое предупреждение было принято к сердцу. Шляпная картонка исчезла, а часов около шести явился Укридж, до того сияющий и брызжущий радостью, что я все понял, не успел он и рта раскрыть.
— Корки, мой мальчик! — воскликнул он с силой. — Это упоительнейший день счастливейшего Нового Года, и можешь ссылаться в этом на меня.
— Леди Лейкенхит дала согласие?
— Не просто дала, но с восторгом и благословениями.
— Ничего не понимаю, — сказал я.
— Чего ты не понимаешь? — вопросил Укридж, чутко уловивший режущую ноту.
— Ну, я не хочу ни на кого бросать тень, однако мне казалось, что она в первую очередь должна была бы навести тщательные справки о твоем финансовом положении.
— О моем финансовом положении? А какие могут быть претензии к моему финансовому положению? На банковском счету у меня заметно больше пятидесяти фунтов, и я с минуты на минуту извлеку колоссальное состояние из этого пойла, из «Пеппо».
— И это удовлетворило леди Лейкенхит? — недоверчиво спросил я.
Укридж секунду помялся.
— Ну, если сказать с полной откровенностью, малышок, — признал он, — то мне кажется, она практически уверена, что в смысле финансирования этого мероприятия моя тетка сплотится вокруг и будет держать нас на плаву, пока я не встану на ноги.
— Твоя тетка! Но твоя тетка окончательно и бесповоротно от тебя отреклась.
— Да, если быть совсем точным, то отреклась. Но старушенция про это не знает. Собственно говоря, я приложил некоторые усилия, чтобы сохранить покров тайны. Видишь ли, дело приняло такой оборот, что мне пришлось пойти с моей тетки, как с козырного туза.
— Ты мне говорил, что твой козырной туз — это попугай.
— Да, говорил. Но в последний момент всегда случаются накладки. Она просто кипела благодарностью из-за птички, но, когда я воспользовался случаем, чтобы испросить ее благословения, она, к моему ужасу, запрядала ушами и заартачилась. С мерзейшим своим стальным взглядом в глазах принялась говорить о тайных свиданиях, о том, что от нее все скрывают. Настал миг для молниеносных раздумий. И меня озарило: я пошел с моей тетки. Видишь ли, старушенция давно была поклонницей ее романов и всегда жаждала познакомиться с ней. И задрала лапки кверху, едва я ввел в разговор мою тетку. После этого у меня с ней полный тип-топ.
— А ты подумал, что произойдет, когда они встретятся? Как-то не верится, что твоя тетка осыплет тебя похвалами.
— Тут все в ажуре. Как ни верти, мне с самого начала сопутствует небывалая удача. Моей тетки сейчас в Лондоне нет. Отправилась в свой суссекский коттедж заканчивать роман, а в субботу она отплывает в Америку с лекционным турне.
— Как ты это узнал?
— Опять улыбка удачи. В прошлую субботу я столкнулся в курительной «Дикаря» с ее новым секретарем, типчиком по фамилии Уоссик. Им никак не возможно встретиться. Когда моя тетка дописывает роман, она не читает ни писем, ни телеграмм, и, значит, старушенции до нее не добраться. Сегодня среда, она отплывает в субботу и пробудет в отсутствии полгода. Черт дери, когда она про это услышит, я уже буду давно женат.
Во время предварительных переговоров между моей нанимательницей и мной было оговорено, что мемуарам я буду посвящать вторую половину дня и удобнее всего мне будет являться на Турлоу-сквер ежедневно к трем часам. И день спустя я только устроился поудобнее в кабинете на первом этаже, как туда вошла девушка Милли с большой пачкой бумаг в руках.
— Тетя просила меня передать вам их, — сказала она. — Это письма дяди Руперта домой в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году.
Я посмотрел на нее с интересом и даже с почтением. Передо мной была девушка, которая взяла на себя жуткую задачу пройти жизненный путь в качестве миссис Стэнли Фиверстоунхо Укридж — и более того, эта перспектива словно бы ей нравилась. Из такого теста пекут героинь.
— Благодарю вас, — сказал я, положив врученные мне бумаги на письменный стол. — И кстати, могу ли я… Надеюсь, вы будете… То есть я хочу сказать, что Укридж мне все рассказал. Надеюсь, вы будете очень счастливы.
Она просияла. И правда, я никогда еще не видел такой восхитительной девушки. Смотреть на нее было чистое наслаждение. И я не мог упрекнуть Укриджа за то, что он в нее влюбился.
— Большое спасибо, — сказала она и села в большое кресло, в котором выглядела совсем уж миниатюрной. — Стэнли мне рассказывал, какие вы с ним друзья. Он предан вам всей душой.
— Замечательный типус! — сказал я с чувством. Я бы и не такое сказал, лишь бы ее порадовать. Она была настоящей чаровницей, эта девушка. — Мы учились вместе в школе.
— Я знаю. Он все время об этом говорит. — Она поглядела на меня круглыми глазами, совсем как персидская кошечка. — Вы, я полагаю, будете его шафером? — Она весело засмеялась. — Одно время я жутко боялась, что в шафере нужды не будет. Вы считаете, мы поступили очень скверно, украв попугая тети Элизабет?
— Скверно? — ответил я с неколебимой твердостью. — Да нисколько. Какая странная мысль!
— Она так ужасно волновалась, — возразила милая девушка.
— И отлично, — заверил я ее. — Избыток душевного спокойствия ведет к преждевременной старости.
