Елизавета Михайличенко - Гармония по Дерибасову
— Не обгонять! — приказал генерал.
Евдокия, которую, как всегда, укачало, обижалась на Гиви за то, что он сел впереди.
Когда кортеж из двух машин подъехал к «Ночному», Дуня всем телом рванулась на землю, но генерал велел:
— Сиди.
И Дуня увидела, как из газика выскочил растерянный офицер, метнул взгляд на «Волгу» и, убедившись, что инструкций не последует, прорвался мимо швейцара.
— Так это ж наш Виталий Петрович, — узнала Дуня и удивилась: — Вы его тоже пригласили?
Гиви загадочно улыбнулся:
— Нет, дорогая Дунико. С подчиненными я пил только на фронте. Просто в авангарде нашего похода в ресторан должен идти квартирьер. Не люблю стоять в проходе.
— Неудобно как-то…
Гиви вздохнул:
— Э, дорогая Дунико! Разве не видишь — генерал Курашвили прощается с армией.
Когда взмыленный штрафник облегченно доложил, что столик ждет, генерал строго уточнил:
— Угловой?
И, только убедившись, что все будет соответствовать его генеральскому достоинству, кивком позволил офицеру открыть Дунину дверцу.
Ресторанный чад в целом соответствовал экранным представлениям Дуни о ресторанах. Так что утверждение о незнании жизни нашими теле- и киномастерами сильно преувеличено. Некоторые стороны жизни они знают и отражают вполне адекватно. Поэтому освоилась Дуня достаточно быстро, а вот Гиви был немало смущен шестым экземпляром меню, которое в полумраке при начавшейся дальнозоркости прочесть было невозможно. Пришлось Дуне читать его вслух с выражением протеста против фигурировавших в нем цен.
— Цифры опускай, — приказал генерал.
Но все равно стоимость каждого блюда можно было с точностью до двугривенника определить по Дуниному тону. Генералу Гиви, никогда не считавшему денег, это неожиданно понравилось. Признание же Дуни, что она в ресторане впервые, его вконец очаровало. «Вот что такое истинная невинность», — подумал он.
После пары рюмочек Дуня плавно прошлась с Гиви в танго, а потом, раззадорившись, уже сама вышла в круг на быстрый танец. Она плясала крепко, собранно, словно месила тесто. И Гиви это тоже понравилось.
Можно представить, как бы удался вечер, не окажись официант грузином, причем настолько обрусевшим, что разговорившийся с ним Гиви не выдержал и перешел на русский:
— Ладно, Арсен. Раз так, я в следующий раз Дунико в ресторан в Тбилиси позову. А то что у вас за ресторан?! Язык копченый — нет. Крабы — нет. Котлета по-киевски — нет. Грибов обычных и то нет.
— На грибы раньше надо было ехать, — вздохнул официант. — Почти год грибы ели — шампиньоны!
Дуня дернулась.
— Нам их один возил, — продолжал Арсен. — Каждый вечер вот за этим самым столиком гулял. Кооператор, но с придурью — просил в водочный графинчик воды наливать, а женщин коньяком спаивал. Сразу нескольких, самую шваль подбирал. Потом плейер завел — оркестр играет, а он под свой плейер пляшет. Каждый день гулял, а летом исчез. Посадили, наверное… В газете еще про него писали… Феномен, в общем, из деревни.
Так горбоносый Арсен с длинной кадыкастой шеей оказался для Дуни верблюдом, оплевавшим ее от золотистых волос до золотистых туфель. Она озиралась и, видя пьяные размалеванные потные женские лица, представляла пачки ассигнаций, превращающиеся в бассейн с шампанским, куда с визгом плюхались эти девки. Качество предпочтенных ей женщин требовало такой самоуценки, с которой Евдокия, как торговый работник, согласиться не могла. И не хотела. И вообще она больше ничего не хотела. Вернее, только одного — вырваться отсюда, уткнуться лицом в подушки и так захлопнуть форточку, чтобы на другом конце дома было слышно!
Захлопнув дверцу машины, как форточку, Дуня поняла что худшее еще впереди — после ресторанного ужина ее замутило уже от одного запаха бензина. Когда машина тронулась, Дуня поклялась, что будет употреблять алкоголь только на расстоянии пешего перехода от дома.
Конечно же, разведчик Курашвили знал о Дуне гораздо больше, чем она предполагала. То есть все то, что отец Василий, иначе говоря, почти все. Он ругал себя за неподобающую званию общительность и, глядя на мелькающие за окном сгустки ночи, с горечью думал о вызывающей зависть преданности этой гордой женщины своему ничтожному мужу. Он понимал, что давно пора прекратить обманывать начальство, вернуться в Москву, перестать быть посмешищем для подчиненных и не пытаться угнаться за отцом, но… Вот от этого «но» ему стало по-настоящему страшно. И ведь действительно страшно в шестьдесят с хвостиком ощутить свою обреченность на безумства.
У доползшей до кровати Дуни сил на форточку не осталось. Зато она мгновенно провалилась в черный колодец, который расширился в бассейн с шампанским. Нежданно из недр бассейна выплыла черная подлодка, открылся ржавый люк, и из него вылез голый чахлый Мишель с мегафоном на шее, трубкой в зубах и в адмиральской фуражке. На груди его было вытатуировано «Дунька — дура» и куча русалок. Неожиданно они спрыгнули с груди в шампанское, выросли до пятьдесят шестого размера и стали резвиться.
Дерибасову подали из люка ведро с пачками ассигнаций, он доставал их по одной, и русалки высоко выпрыгивали из воды, обдавая Дуню брызгами от мощных ударов пухлых хвостов. Черные хвосты были узорчатыми, как колготки. Русалки рвали деньги из рук и. удовлетворенно прятали их под чешую.
Пустое ведро Мишка швырнул Евдокии, оно плотно нахлобучилось на голову, и Дуня, задыхаясь, пыталась его стащить, но из этого ничего не выходило. Потом дышать стало легче, потому что в ведре появились жабры, а дно его разверзлось беззубым ртом.
Дуня снова прозрела, но зрение оказалось рыбьим. Грудь и живот покрылись чешуей. Видеть это стало невыносимо, но век не было, и ладони судорожно били по шампанскому на слишком коротких плавниках.
— Черт, — сплюнул Мишель и пожаловался в мегафон: — Одна пара ног на весь фонтан, и то — щиколотки, как колонны!
— Ничё, Мишка! — крикнули из подлодки. — Не привередничай! Ты ж плакался, что эти только икру мечут, а тебе наследника надо, чтоб все увидели! Сейчас мы ее загарпуним, и размножишься!
— Да неохота мне с ней, — кобенился Мишка. — Она ж холодная!
— Зато у нее дом! — напомнили снизу.
Дерибасов задумался, потом обиделся:
— Что ж вы, гады, меня дурите! Я ведь ее знаю! Бесплодная она! Я ее лучше для зоопарка словлю. Она одна такая дура!
Из трюма подали вилы на веревке, и Дерибасов метнул их в Дуню. Вилы, пробив чешую, скользнули по коже, Дуня, застонав, проснулась в поту и услышала удаляющееся: «Миллион, миллион, миллион алых роз…»
Так долго и горько Дуня не плакала никогда. На рассвете слезы иссякли. В зыбком утреннем свете заполонившие комнату розы разной степени увядания напоминали о скоротечности молодости, настраивали на философский лад и заставляли думать о непреходящих ценностях. И можно ли осуждать Евдокию за то, что непреходящей ценностью был для нее прежде всего Дом. Мысль о нем заставила Дуню подняться, пройти меж ощетинившихся цветочными шипами бутылок, банок, ведер, склянок, кувшинов, ваз, лейки, резинового сапога, пивной кружки и отправиться на кухню, чтобы приготовить Гиви Отаровичу на завтрак знаменитую назаровскую лапшу.
За весь день ямочки ни разу не появлялись на Дуниных щеках. На обед генерал не явился, и совестливая Евдокия скормила похлебку по-дерибасовски Виталию Петровичу.
После обеда Дуня затеяла сердитую стирку, а когда развесила во дворе белье, прилетел Гиви. Вертолет опустился на грядки, а стая белья улетела за забор.
Сияющий Гиви, пригибаясь и придерживая генеральскую фуражку, подбежал к застывшей Евдокии и, перекрывая шум винтов, прокричал:
— Дунико! Дорогая! Тебе нравилось грузинское пение? Ты говорила, я помню! Сегодня услышишь самое лучшее грузинское пение! Двадцать пять минут на сборы! Летим в оперу! В Тбилиси!
Дуня уже летала на вертолете по настоянию своего первого жениха, пилота сельхозавиации, Павки Назарова. После этого она не могла видеть не только вертолеты, но и первого парня в Назарьино — Павку.
Рок вновь приближался к Дуне тяжелыми неотвратимыми шагами Командора. Но цельная назарьинская натура не пожелала уступать романтичного генерала-строителя року.
Евдокия Назарова молча взяла Гиви за руку и повела в дом, в свою спальню, откуда не было видно вертолета. Там она закрыла форточку и близко подошла к Гиви, старательно отводившему взгляд от по-армейски безукоризненно застеленной пышной постели.
— Гиви Отарович, — внятно и со значением сказала Дуня. — Ну что мы с вами, в самом деле, будем летать туда-сюда… Давайте лучше, как нормальные люди, проведем вечер вместе, дома. У меня и наливочка припасена. А если вы непременно хотите куда-нибудь сходить, то пойдемте в клуб… А если вам в клуб неудобно, то можно прогуляться к Назарке.
