Артур Кангин - ОстанкиНО
Он вновь увидел себя пацаном со сбитыми коленями, обнял мать с отцом, сострадал беспризорникам и старикам.
Тотчас рванулся к блокноту и начертал свою, может быть, лучшую песню.
Но вдруг он себе обманывает?
И новая песня хуже старых?
Олег поставил свои проверенные тексты и с ужасом приметил сонм недостатков.
В пьяном самообольщении он на все смотрел вприщурку, в полглаза, замечая лишь то, что грело душу.
За пару месяцев Олег написал альбом и решил с ним выйти к народу. «Возвращение легенды» – гласили афиши. И концерт прошел ничего, было телевидение. Правда, каналы второго эшелона.
Не успех и не провал. Публика реагировала вяло.
Олег не сразу понял, в чем дело. Потом осенило. Ну, не верит ему публика, такому здоровому, физкультурному, с сияющими радостью глазами.
Опять хлестать треклятое пиво? А на том свете глотать свинец? Не согласен! Тогда что? Имитация! Как чай вместо пива, только наоборот.
Он заперся у себя в студии, предварительно обзвонив знакомых журналистов с просьбой не беспокоить, мол, у него жестокий запой. На сколько? Эдак на месяц, не меньше.
Сам же пил только чай и писал тексты.
Когда же ему всё-таки кто-то звонил, он нарочно говорил голосом тормознутого алкаша: «Извините, пьян в сосиску!»
«Желтая» пресса возликовала.
«Олег Парамонов допился до чертей!» – орала на каждом углу.
Олег же затаился, не спешил, выжидая, когда его ангельский облик будет забыт.
Потом вдруг почувствовал всей кожей – пора!
Он объявил о новом концерте.
«Жизнь после смерти» – вещали глазастые афиши.
Пред самым выступлением Олег спохватился. Народ наверняка захочет увидеть следы похмельных мук. Поэтому веки намазал лиловой краской. На носу нарисовал багровые жилки. Вышел на сцену на полусогнутых ногах, по-старчески шаркая ступнями. Когда здороваясь со зрителями, говорил в микрофон, руки его крупно тряслись.
Публика замерла, выпучив глаза от ожидания.
И Олег запел. Начал он со старых песен, нарочито спотыкаясь, путаясь в словах. А потом, всё набирая силу, стал исполнять новое. Разогнул колени, расправил плечи.
В конце представления народ стал безумствовать.
«Браво!» – кричали со всех сторон. А дамы срывали с себя трусики и кидали к его ногам.
«Триумфальное возвращение Олега Парамонова» – под такими шапками вышли утром ведущие газеты страны.
Телевидение по всем каналам рассказывало о нем в новостях.
4.Он обманул народ, но не обманул себя. Точнее сказать, он стал презирать публику, которую легко обмануть.
Для такого народа и писать-то тошно.
Последний свой альбом он назвал «Старая пивная бочка».
Альбом разошелся, как горячие пирожки, но больше писать он не мог.
Тогда он полегоньку стал баловать себя пивом.
Не помогло!
Налёг на водочку.
Накропал пару-тройку проходных песен.
Публика его все любила. Тем более, больше ему не приходилось ее обманывать. Фиолетовые круги под глазами, красный рубильник носа были самые что ни на есть настоящие. От водки приобрели убедительный оттенок. А руки дрожали всерьёз.
На Пасху Олег пошел в Храм Христа Спасителя. Долго бродил меж икон. Одна крайне заинтересовала. На ней была Богоматерь с чашей, а в чаше младенец.
Парамонов спросил у служки об иконе.
– Неупиваемая чаша, – ответил юноша с козьим лицом и сквозящей бородой.
– Почему Неупиваемая? – опешил Олег. – Чтобы в доме вино не переводилось?
– Наоборот! – усмехнулся служка. – Она от алкоголя напрочь отвращает.
Олег поставил перед иконой красную пасхальную свечу, помолился что было сил. Вечером он не смог выпить ни рюмки. И завтра тоже.
Он завязал.
5.Вот уже полгода Олег Парамонов живет со старцами при Новоафонском монастыре.
Вырыл голыми руками себе землянку и питается исключительно акридами.
Он похудел и выглядит молодцом.
Вся прошлая жизнь ему теперь кажется странным маревом, тленом.
Да и было ли?
На очередную Пасху ходоки со всей России нанесли много даров. Крашеные яйца, куличи, красное вино.
Олег впервые за долгое время позволил себе выпить и закусить.
Кто-то из ходоков узнал в нем великого Парамонова. Сам уход его в монахи в Москве наделал много шума.
Нашлась гитара.
Олег сурово отнекивался, но ему доброжелательно кивнул самый знаменитый старец, Пафнутий:
– Можно! Играй! Бог не против веселия сердца.
И Олег заиграл.
Так, как не игрывал. Струны дрожали от боли и радости.
Он исполнил всю свою классику. Кое-кто из гостей на диктофон записал концерт.
В Москве тотчас был издан альбом «Классика барда-старца Олега Парамонова».
Диск вызвал феноменальный фурор.
Все российские жены, имеющие мужей алкоголиков, купили его своим горе-супругам.
Удивительные дела творятся на свете!
После одного прослушивания альбома алкоголь просто не лезет в рот, словно не водку пьешь, а раскаленный свинец.
Браво, Олег!
Кстати, кто-то видел великого старца недавно в Москве. И одет был Олежек не в рубище старца, а в элегантный европейский костюм.
И пахло от него коньяком.
– Надо самому сходить в храм. Помолиться той иконе.
– Так ты же, Сережа, не пьешь?
– А, порой так тянет! Ну, да ладно. По барду на каточке проехались. Теперь давай мне сатирика. Именно они, записные остряки, телеящику мастырят рейтинг.
Компромат № 45
Печальные глаза сатирика
Жил-был телевизионный сатирик с печальными глазами.
И ладно бы только с печальными, но и наделенными магической силой.
Посмотрит, скажем, он на трамвай, и тот с визгом валится на бок.
Взглянет мимоходом на шар воздухоплавателей, и в шаре тут же обнаруживается здоровенная дыра, и уже ничто не помогает – ни сброшенный балласт, ни знания смельчаков.
Особенным образом сатирик влиял на милиционеров. Покосится на служителя порядка, и тот сразу галопом летит в клинику, мужской пол менять на прекрасный.
Какое же после этого будет уважение к властям? Нехорошо!
Совсем измучился сатирик. Что ему делать со своими глазами?
Не повязку же носить?!
– Сидел бы ты дома! – говорила жена сатирику, мешая в кастрюльке гороховый суп.
– Да ведь и это опасно! – восклицал сатирик. – Телевизор уже перегорел. Штукатурка рушится. В кастрюлях – течь. Люстра раскачивается, того гляди рухнет.
Понурившись, вышел сатирик на улицу. И сам себе не рад. Кони падают замертво, ишаки с ума сходят, мерседесы врезаются в телеграфные столбы.
– Ну, почему я не родился лириком? – горестно восклицал мастер жестокого жанра, сплевывал в урну, которая тут же, на его же глазах, рассыпалась решительно в прах.
Зашел сатирик в лес и изумлением уязвлен был.
Природа вовсе на него не реагирует.
Нисколько!
Кукушка, голубушка, как куковала, так и кукует.
Медведь, подлец, как рыл берлогу, так и роет.
Ежик, сукин сын, как нес свое яблоко, так и несет.
– Вот место мое! – воскликнул сатирик.
Соорудил он шалашик и стал жить-поживать.
А в городе переполох форменный. Трамваи с рельсов не сходят. Лошади замертво не падают. Народ на выборы не идет. Мерседесы в столбы не врезаются. Газетам нечего писать. Телевидению нечего снимать. Скучища – смертная!..
В чем дело? Кинулся народ – сатирика нет. Собрали делегацию, шлют к нему в лес, к шалашику.
А сатирик, завидя делегацию, забаррикадировался, в окошко непотребно свернутые пальцы крутит:
– Фигушки! Как хотите, так и живите в городе. А я здесь останусь! – И так зло зыркнул сатирик в окошко, что куковавшая поблизости кукушка пала замертво, а косолапый сверзился в берлогу и сломал ключицу.
– Ах ты, как здорово здеся! – отреагировала толпа. – Ну, тогда и мы в лесу останемся.
Соорудила делегация шалашики, стала жить по соседству с сатириком. А скоро и остальной люд из города подтянулся.
Детишки, женщины, милиционеры в шотландских юбках.
– В тесноте, да не в обиде! – кричал народ в окошко сатирику.
А сатирик уж ничего не кричал в ответ. И дули не крутил. Лишь по ночам из его шалашика доносился протяжный вой.
– Петя, а мне его даже жалко. Мужская слеза набежала. Пусть в своем шалашике живет. Не тронь его. А примись-ка ты за телевизионных обозревателей. Вот где пашня-то не вспаханная. Целина, едрить налево!
Компромат № 46
Сладостный абсолют «Лукоморья»
Телевизионный обозреватель Иван Швецов прибыл в Великие Луки ранним утром. Ему было доверено подготовить телепередачу об известном нефтедобытчике Дмитрии Зябликове. Уроженце этих мест. На деньги магната поднимался центральный российский канал. На нём Швецов и работал.
Всё, как всегда… Пробежал на трёх ногах желтый пёс с вываленным в грязи боком. У привокзальной уборной, выстроенной в виде устрашающего дзота с бойницами, аппетитно завтракал бомж. Где-то заорал юный петух, сорвался на хрип. Чуть тронутые листвой березки шумели приветливо, мило.
