Борис Привалов - Надпись на сердце
Вася подошел, сел на скамейку рядышком с парнем. Под ногами пострадавшего на земле краснели круги. Одной пуговицы на пальто не было.
— Ну, чего смотришь? — пробасил парень, завязывая веревочку кокетливым бантиком.
— Это... ваше? — Вася вынул из кармана шнурок, пуговицы и кусок подкладки.
— А что? — подозрительно оглянулся парень. — Тебе какое дело?
— Я думал... кровь... — смутился бригадмилец, — вас резали...
— Меня-то? Охо-хо! — парень хохотнул так громогласно, что все дети на скверике замерли. — Это ботинки — видишь? — мажутся, разрази их! Догадались тоже, подметки красить! А пальто? Разве это товар? Линяет, как шелудивая кошка! Подкладка — вся ползет... А шнурки на ботинках? Пуговицы? Куда ОБХСС смотрит? За такую работу ноги вырывать надо! Выдавать по двадцать пять лет с поражением в правах — как одна копейка. Ну, ладно, сиди дыши воздухом, а я пошел... На вокзал прямо, что ли?
Парень вскочил, огляделся и, оставляя за собой красные следы, похожие на запекшуюся кровь, быстро зашагал к выходу из сквера.
Раскрытие кошмарного преступления не состоялось. Вася тяжело вздохнул и направился в отделение. Еще одна мечта юности погасла, как спичка на ветру.
В отделении к Васе подошел сержант Гвоздиков и сказал:
— Милованов, собирайся со мной. Выставку товаров обокрали. Как раз тот единственный отдел, который не охранялся, — отдел производственного брака. Взяли комплект — костюм, пальто, шляпу, ботинки. Ощущаешь смысл, Милованов? Преступник там же переоделся! Его старая одежда — ватник и сапоги обнаружены в мусоросбросе.
— Брак? — повторил Вася, как во сне. — Рыжие ботинки, черное пальто, голубая шляпа?
— Ощутил смысл! — довольно сказал Гвоздиков и вдруг спохватился: — Откуда приметы знаешь? Я ж тебе еще описание показать не успел?
— Знаю, знаю! — закричал Вася. — Он на вокзал пошел! Я его чуть не задержал.
...Всю остальную историю Вася рассказал Гвоздикову и другим оперативникам, уже сидя в милицейской машине, которая во всю прыть мчалась на вокзал.
Грабитель был задержан и даже не пытался бежать: его ботинки уже развалились, а лишенные пуговиц брюки сползали при каждом шаге.
Это был, пожалуй, единственный случай, когда бракованная продукция принесла государству хоть какую-то пользу.
ЧУДО-АЛЬПИНИСТ
Альпинистский лагерь, как известно, не то место, где процветают различные суеверия и волшебства. Смельчаки, вокруг палаток которых бродят стада облаков, спортсмены, давно уже не считающие верблюжьи горбы Эльбруса серьезным объектом для восхождения, — эти люди, разумеется, не верят в чудеса.
Но события последнего месяца все глубже и глубже погружали альпинистов в болото мистицизма.
Посудите сами: идет штурм труднейшего пика. Достоверно известно, что последние десять лет на него не ступала нога человека. Вот наконец-то все трудности подъема позади! Альпинисты кричат «ура» и... тут-то и начинается сверхъестественное.
Прежде всего бросается в глаза аккуратно выложенная пирамидка — знак того, что кто-то опередил восходителей. Из нее извлекается непременная консервная банка с запиской:
«ДОРОГАЯ ГАЛЯ! Посвящаю покорение этой вершины тебе одной. Целую тебя с 5100 метров над уровнем моря. Остаюсь твоим на любой высоте. Костя Ерошкин. Толя тоже передает привет».
Все это еще, однако, можно было бы с грехом пополам перенести. Даже то, что опытных восходителей опередил человек, несведущий в альпинистских законах: ведь ясно, таким слогом можно писать записки о назначении свидания, а не о покорении сурового пятитысячника!
Но дата! Восхождение Ерошкина и какого-то Толи свершилось всего две недели назад! Поразительно!
— Ерошкин... Ерошкин... — долго морщил лоб руководитель восхождения, заслуженный альпинист. — По-моему, такого мастера спорта у нас нет... И откуда он шел? И кто ему разрешил подъем, если он, судя по записке, в горном спорте человек малоопытный?.. Да, братцы, задача...
Новость распространилась по лагерю. Ерошкин, его друг Толя и пресловутая Галя стали известны каждому альпинисту.
Но что-то вроде тихой паники началось немного позже, когда после очень трудного траверза группа знаменитых мастеров спорта братьев Облаковых пришла в лагерь. Первыми словами братьев было:
— Товарищи, кто такой Ерошкин? Какой-то чудо-альпинист!
Оказывается, история повторилась: на всех трех вершинах, где пришлось побывать Облаковым и их друзьям, найдены были записки Ерошкина. Все такого же лирического характера, как первая. И что самое странное: судя по датам, от покорения одной вершины до другой проходило очень мало времени.
«Виднеющийся вдали горный хребет напоминает мне твой профиль, Галочка...» — было найдено на высоте 4 тысячи метров.
«Что мне горные вершины, если с них я не вижу твоего родного села Кузьминки...» — этот текст спортсмены обнаружили на пике 4 589, одной из самых грозных и неприступных вершин.
Из лагеря полетели телеграммы в Москву, в секцию альпинизма (кто такой К. Ерошкин?), к знакомым (сенсация!), даже в справочное бюро (где находится село Кузьминки?).
Прошло больше месяца. На нескольких труднодоступных вершинах были обнаружены новые ерошкинские записки.
Судя по ним, отношения между Костей и Галей заметно испортились: девушка из Кузьминок, несмотря на содействие неведомого Толи, очевидно, считала своего поклонника отчаянным хвастуном.
Тайна оставалась тайной.
И вот однажды, когда вновь ушедшая в горы группа братьев Облаковых сделала привал возле водопада, в чудесной ласковой долинке, решение тайны «Кости и Гали» буквально свалилось альпинистам на головы.
На отвесной скале висел прозрачный ручей. Он, словно мечтая о том, как его скоро запрягут в работу, уже гудел по-гидротурбинному. Прозрачные мускулы водопада играли, переливались на солнце.
Из-за шума воды никто не слышал, как с неба спустился вертолет.
Он повис над полянкой, и оттуда по веревочной лестнице спустился к спортсменам молоденький паренек в летном шлеме и альпинистском костюме.
— Конструктор Ерошкин! — стараясь перекричать водопад, представился он. — Испытываем новую конструкцию вертолета для полета в горных условиях!
Конструктор был очень удивлен, когда его засыпали вопросами о здоровье Гали, о жизни в Кузьминках, о Толе...
— А я думал, что, кроме меня, на такую высоту никто и не заберется больше, — с уважением оглядывая альпинистов, молвил Ерошкин. — Вот и откровенничал... Вы уж простите!
— Нет, уж это вы простите, что мы стали невольно читателями ваших записок! — сказали альпинисты. — Но у нас такой порядок: взошел, прочел записку предшественников, сам написал...
— Да я уж сообразил, что недоразумения могут произойти, — засмеялся Ерошкин. — - Принял меры... Теперь свои записки буду в конверты класть и марки «Авиапочта» наклеивать. А уж вы, пожалуйста, эти письма с собой захватывайте в лагерь. Там, на обороте конверта, несколько слов черкните: мол, найдено там-то, дескать, тем-то и тем-то. И обязательно чтоб печать. А то Галин папа — такой въедливый старик! — ну ни одному слову моему не верит... «Не может, — говорит, — Костька на гору влезть даже с помощью авиации... Краснобай он — вот кто...»
РЕШАЮЩИЙ ГОЛОС
Конечно, если рассматривать производство кваса в сравнении, скажем, с производством гидротурбин, то квас покажется такой несущественной мелочью, такой микроскопической деталью нашей жизни, что и говорить о нем не захочется. Но в квасном производстве тем не менее тоже имеются различные животрепещущие проблемы. Есть там и передовые квасоводы и, наоборот, квасологи-консерваторы. Так, например, на одном комбинате фруктовых и газированных вод группа рационализаторов усовершенствовала бутылочный квас хлебного происхождения. В результате резко улучшились вкусовые качества этого популярного напитка. Казалось бы, все в порядке. По тут-то и начались дискуссии. Одни деятели фруктово-водного фронта настаивали на немедленном выбросе нового кваса в торговую сеть. А сами изобретатели, зная беспокойный характер своего детища и его, так сказать, легкую возбудимость, не соглашались на это. Они требовали заменить старую укупорку новой, способной совладать с квасом-буяном.
— Загнать в бутылку его легко, — утверждали изобретатели, — а вот удержать там продолжительный срок — дело трудное. Тут старая жестяная нашлепка не годится.
И вот вокруг вопроса об укупорке развернулись творческие дебаты. Было созвано специальное производственное совещание. После двухчасовых прений страсти так накалились, что пришлось объявить перерыв, и все направились в буфет — смочить горло.
А там, в буфете, продавался новый квас. Так как он еще не был официально утвержден, то его выпускали только для внутрикомбинатского потребления — бутылок сто в день. И надо отметить, пользовался он среди сотрудников выдающимся успехом — расхватывался молниеносно. Даже тот, кто всю свою жизнь активно презирал безалкогольные напитки, и то брал сразу по нескольку бутылок.
