Михаил Эдель - Чем вы недовольны?
– Что за фокусы?! Отвечай – деньги Тернюка?
– Да! – ответил озлобившийся Панков. Ответил без раздумий. Он кипел, уже не владея собой.
Заместитель председателя тяжело опустился в кресло и вытер пот… Тут же распорядился пригласить Полонского.
– Какой позор, – прошептал он и расслабил тал-стук.
– Товарищ Полонский, вот два распоряжения. Поглядите.
– На две тысячи кубометров подписал Прохоров. На втором подпись поддельная, – сказал Андрей.
– Вы уверены?
– К сожалению, Василий Васильевич.
– Не может быть! – прошептал Панков. Все поверили, что он не знал о подделке.
Панков сидел в кресле, подпирая левой рукой голову, и ясно слышал: «Что с тобой? Чем ты недоволен?..»
– Расскажи всё, – потребовал Новгородов и одновременно вручил Полонскому записку.
Андрей оставил кабинет бывшего начальника управления.
Панков рассказывал довольно складно, всё вышло случайно. Черт попутал, поддался минутной слабости.
Никогда так не поступал… Хотел помочь украинским колхозам…
– Поддался минутной слабости? А в Сухуми кто пьянствовал с Тернюком? Кто взял у Тернюка у подъезда гостиницы деньги, когда он усаживал тебя с дамой в машину?
Панков осекся. Об этом рассказывать мог только Тернюк. Замолчал. В дверь постучали.
– Войдите, – разрешил Новгородов.
Вошла следователь прокуратуры Турбина. Сопровождавший её лейтенант и сержант милиции остались в приёмной.
* * *Чтобы произвести на Валю Крылову неотразимое впечатление (при возможной встрече в ресторане «Северный»), Тернюк сбегал в парикмахерскую при гостинице «Интурист» и попросил «культурно» подстричь его. Из гостиницы «Северная» махнул в универмаг, купил белую рубашку, самый дорогой цветастый галстук и две пары носок со стрелкой. Шёл на всё, не жалея затрат и усилий. Дежурный администратор охотно перевела его в более «культурный» номер, имея в виду сувениры, преподнесенные ей. Тернюк надеялся на приход Вали Крыловой «в гости». Не сегодня, так завтра он подарит ей английскую чистой шерсти кофточку. Должна прийти. А как же.
Оставив покупки в гостинице, Тернюк направился к Полонскому за подписанными нарядами. У подъезда совнархоза Тернюк увидел Катю, лейтенанта и сержанта милиции, деловито подымавшихся по ступенькам. Екнуло сердце жулика. Двое из милиции?! Это неспроста. Отошёл подальше. Увидел телефонную будку. Зашёл и набрал номер секретаря Панкова.
– Говорят из милиции. Капитан Колесников. К вам уже явился наш лейтенант?
– Да, он здесь. И из прокуратуры пришли. Передать трубку? – спросила секретарь.
Тернюк бросил трубку на крючок, не попал – трубка повисла. С выпученными глазами Тернюк побежал к гостинице, но спохватился: «Дурень!»
Пощупал карман, слава богу! Паспорт при нём. Он его взял у администратора для получения денег на почтамте. Без оглядки пошёл к площади Победа, к стоянке такси. Сел в машину и приказал спешить к катерной гавани. Там умолил одного любителя перевезти его на тот берег, – он-де опаздывает, уйдет состав с лесом. Показал документ «Межколхозстроя». На левом берегу подговорил шофёра полуторки отвезти его за сто километров на узловую станцию. Через два часа пришёл пассажирский поезд. За эти два часа Тернюк много пережил. Расстался с шевелюрой, так «культурно» подстриженной в парикмахерской «Интурист». «Падают волосы», – объяснил он парикмахеру. Купил рабочую одежду – стеганку, сапоги, чемодан и, сетуя на судьбу, расстался с видом «представителя». Уложил в чемодан пальто, костюм, галстук, туфли и сел в поезд. Сошёл в Вологде. И опять поездом… на Киров.
* * *Джейран правильно оценивал Тернюка. Это был далеко не простачок. В начале войны Тернюк, окончив лесной техникум, поступил на завод помощником приемщика высокоценных лесоматериалов. Устроил его родной дядька Иван Юхимович Глущенко.
Ему и позвонил из Кирова Тернюк, – мол, вот в каком я, дорогой дядько, положении. Иван Юхимович, директор торга «Плодоовощ», мордастый мужчина с глазками цвета спелой ежевики, за всю жизнь ничего путного не делал. Ровно ничего. Начал свою бездумную жизнь секретарем сельсовета, потом стал председателем сельпо. Двигался вверх тихонечко – помаленечку. Других снимали, наказывали, судили – он всегда был чист. Твердо знал одно: ему положено жить хорошо. Принесут – возьмет. Попросят совершить неузаконенное, Иван Юхимович насупится. Сделает вид, что не понимает, о чем разговор идёт. Лично ничего не нарушал – боже упаси. Пусть другие. А только почует, что пахнет жареным, не моргнув глазом продаст любого, за чей счёт выпивал, от кого получал дары. Точно и вовремя шепнёт кому следует:
– Поглядеть надо. Нарушает. Жульничает.
Глядели и делали нужные выводы, Глушенко оставался хорошим, достойным. Говорил мало и считался человеком вдумчивым, «серьезным».
Дельцы в «Плодоовоще» творили что хотели. Переводили фрукты и овощи с первого сорта во второй, и наоборот. Бессовестно гноили их на базах, на станциях. Уцелевшие списывали, вновь «занаряжали», продавали, сбывали.
Иван Юхимович не вникал. Дела вели его заместители, товароведы. Он же регулярно наведывался в горисполком, в райком… «чтобы не отрываться». Преподношения принимала его жена, бывшая поповна из Очакова, Галина Мефодьевна. Тихо. Спокойно. Сколько дадут. Без запроса. Но наличными. Часть отвозила в Очаков престарелым родителям на сохранение.
Придя домой, Иван Юхимович надевал легкие полотняные штаны, вышитую рубашку и садился за стол. Съев миску борща (борщ Глущенко ел только из расписной миски), несколько штук котлет, пил ряженку или грушевый взвар из холодильника. В компании своих, проверенных людей запевал древние казацкие песни с самостийным душком. Не громко. Потихонечку. Иногда жена теребила его:
– Сходим в театр. Или концерт послушаем.
– Кого смотреть? Райкина? А?! Я бы таких райкиных… ого!
Юхим Тернюк вещи свои и деньги (ох, порядочно денег) хранил у дядьки Ивана. И дядька не был внакладе. Юхим вел дела с дядькиным торгом, неправедным путем поставлял лес для тары и вывозил на Север «левые» тонны фруктов.
Тернюк позвонил дядьке Ивану ночью. Иван Юхимович только-только крепенько закусил и собирался на покой. Звонок. Взял трубку из рук жены.
– Юхим звонит, – шепнула жена.
– Здорово, Юхим! Чего по ночам звонишь? Що тралилось?
Тернюк дал понять, что нуждается в приюте на время… И вообще хотел бы посоветоваться. Глущенко моментально потух, понял – племянничек горит.
– Хворый я. Доктора замучили. До телефона еле дошёл. Ты поезжай в Черкассы. Ага! До неё. Она одна живет. Отдохни сколько времени, – бурчал дядька Юхим.
Под Черкассами жила родственница жены Глушенко, муж её – участковый милиции. К нему и направил племянника, «горящего» жулика, Иван Юхимович.
– Сволота! – выругался Тернюк, после того как дядька повесил трубку.
Решил поехать в Москву, к Дымченко, и узнать, чем пахнет. Может, зря панику развел. Хотя чуял – пахнет пожаром.
А НЕ ВРЁТЕ?
Прибыв в Москву, следователь Екатерина Турбина явилась в управление и открыла дверь в кабинет Прохорова.
– Куда вы? – удивилась секретарь.
– Меня ждёт товарищ Прохоров.
Прохоров не ждал. Увидев Катю, заметно оживился – пришла интересная посетительница.
– Прошу, – любезно улыбаясь, указал Прохоров на кресло.
– Прошу, – сказала Катя и вручила Прохорову удостоверение и командировку.
Слово Ломоносовск вызвало беспокойство у начальника управления. Какая-то неприятность.
– Чем могу быть полезен?
Катя положила на стол два распоряжения на неплановый отпуск леса. Прохоров прочитал оба. Еще раз прочитал.
– Ваши подписи?
– Удивительно. И вторая как будто моя, но не помню… На три тысячи кубометров, кажется, не подписывал.
– Вы не ошибаетесь. На распоряжении, где три тысячи кубометров, подпись не ваша. Экспертиза установила.
– Да. Подпись явно не моя, – быстро согласился Прохоров.
– Кто мог, кому выгодно было подделать вашу подпись?
– Не скажу. Я этого Тернюка в глаза не видел.
– Можно установить, кто ему вручал оба распоряжения?
– Безусловно. Но… Я рекомендовал бы для пользы дела пока не обращаться к сотрудникам. Сам установлю. Как вы понимаете, я в этом заинтересован.
– Бумажки я оставлю у себя. Когда зайти к вам?
– Хотя бы завтра утром. Часов в двенадцать.
– Хорошо. Тут ещё подпись начальника отдела Дымченко.
– Его сейчас нет в управлении, будет к концу дня. Всё выясним, – уже далеко не веселым голосом произнес Прохоров.
Он тут же послал машину за Дымченко в Госэкономсовет.
– Мерзавец! – крикнул Прохоров, едва Дымченко вошёл и прикрыл за собой дверь.
У Дымченко затряслись губы, обвисающие щеки, коленки. Он почувствовал – что-то случилось, вероятно, с Тернюком.
– Подделал мою подпись на три тысячи кубометров и продал распоряжение какому-то Тернюку.
