Борис Ласкин - Друзья и соседи
Утехин налил рюмку. Выпил.
— «Недостойное поведение, недостойное поведение»! Что, человеку уж и выпить нельзя? Что я, алкоголик?
Задушевную беседу с салатницей прервал высокий хрипловатый голос:
— Извиняюсь, разрешите к вашему столику?
Утехин обрадовался. Наконец-то появился желанный собеседник. Смахнув со стола крошки, а заодно и пустую тарелку, он встал и широким жестом указал на стул:
— Прошу.
Сосед оказался на редкость общительным человеком. Опрокинув стопку, он бодро сказал:
— Я почему к вам за столик сел — вижу, культурный человек сидит, не скандальничает, ожидает, пока ему ремонт сделают. Я таких заказчиков очень уважаю.
— Почему вы меня заказчиком называете? — удивился Утехин.
— Раз я мастер ателье «Ремонт обуви», значит, для меня все люди заказчики. На общем основании. В порядке живой очереди. И конец. И точка. И всё. И будь здоров.
— Простите, ваше имя-отчество?
— Хлобыстов Елизар Иваныч.
— Очень приятно. Если не возражаете, я вас буду звать просто Вася.
— Пожалуйста. Об чём разговор. — Великодушию Хлобыстова не было границ.
Друзья заказали водки и полдюжины пива. Через полчаса они уже были на «ты». Держа собеседника за пуговицу, Утехин облизывал губы и говорил:
— Вася, ты меня уважаешь?
— Уважаю. А ты меня уважаешь?
— Уважаю. В состоянии ты понять, что я обиженный человек? Тарасов Николай Григорьевич — начальник главка. А Утехин кто? Утехин рядовой работник. А если рядовой работник желает выпить, может начальство запретить?
— Не имеет полного права.
— Но он же меня на прошлой неделе вызвал и говорит: «Товарищ Утехин, на вас жалуются сотрудники, мне звонила ваша супруга. Вы, — говорит, — работать стали хуже и пьянствуете, ведёте себя недостойно». Ну ты мне скажи, Миша, могу я это спокойно слушать?
Наречённый Мишей Хлобыстов покачал головой.
— Ты ж не на производстве пьёшь, правильно?
— Ясное дело.
— Значит, конец. И точка. И всё. И будь здоров.
— Главное дело, — взорвался Утехин, — если вы, говорит, не прекратите это безобразие, нам придётся расстаться.
Он стёр рукавом слезу и грохнул по столу.
— Ты не расстраивайся. Давай выпьем. — Хлобыстов налил Утехину. — В случае чего оформляйся к нам в ателье. Подучишься и будешь работать как человек.
— Не могу я в сапожники идти, — скорбно сказал Утехин, у меня среднее техническое образование. Знаешь что, Вася, давай куда-нибудь уедем от начальства.
— Куда?
— В Курск.
— Договорились. Тем более Курск моя родина. Я сам в Краснодаре родился. Сядем на поезд и уедем. Пусть Егоров рыдает, волосы на себе реет, что такого работника потерял.
— Не Егоров, а Тарасов.
Они чокнулись и выпили.
— У тебя Тарасов, у меня Егоров. Директор ателье. Только от него и слышишь: «Хлобыстов, ты мне план срываешь!.. Хлобыстов, ты не нынче-завтра алкоголиком заделаешься!» Что твой начальник, что мой директор — одного поля ягоды. Поехали, и конец. И точка. И всё. И будь здоров.
На Казанском вокзале, куда приятели прибыли на такси, билетов в Курск почему-то не оказалось. Пришлось тут же изменить маршрут.
— Поедем в Раменское, — сказал Хлобыстов, — тоже будет неплохо…
Стоя в вагоне электрички, Утехин и Хлобыстов, с трудом сохраняя вертикальное положение, нежно смотрели друг на друга и порывисто обнимались.
В вагоне было по-субботнему тесно. Нагруженные корзинками и свёртками москвичи торопились за город, на дачи.
Утехину опять стало грустно, и он предложил спеть. Его дружок не возражал, и они запели. Громкий дуэт их не отличался стройностью. Видимо, сказывалось отсутствие школы. А может быть, виною этому было то, что Утехин пел «Спи, моя радость, усни», а Хлобыстов «Из-за острова на стрежень». На этот разнобой в репертуаре указал сотрудник железнодорожной милиции, который к полному удовлетворению слушателей высадил солистов из вагона.
Оставшись на платформе, Утехин плюнул вслед ушедшему поезду, а Хлобыстов выразил своё неудовольствие в таких непарламентских выражениях, что, будь они услышаны милиционером, ателье «Ремонт обуви» надолго лишилось бы одного из своих сотрудников.
Шатаясь по платформе, приятели завернули в буфет, взяли ещё по стопке и по кружке пива. Потом Утехин купил в киоске все шесть экземпляров книги «Спутник ветеринарного фельдшера». Три книги он вручил Хлобыстову, две оставил себе, а одну решил преподнести ожидавшей поезд даме в соломенной шляпе. Однако дама от подарка почему-то отказалась и, отбежав в сторону, всплеснула руками.
— Боже мой, еле на ногах стоят. И ведь, наверно, оба семейные. Позор!..
Прочитав название станции — «Быково», Хлобыстов обрадовался.
— Друг! — закричал он. — У меня ж тут зять живёт, в Быкове. Сейчас зайдём к нему, выставим его на пол-литра.
— Нет, — неожиданно заартачился Утехин, — не пойду я к твоему зятю. Не нуждаюсь. Я сегодня зарплату получил.
Пошарив в карманах, Утехин пожал плечами. Странно — столько было днём денег — и где они? Осталась самая малость.
Адреса зятя Хлобыстов не знал. Он смутно помнил, что тот живёт где-то здесь, в Быкове.
Держась за Утехина, Хлобыстов повёл приятеля в неопределённом направлении.
Спотыкаясь о корневища сосен, пугая громким пением дачников, оба шагали по просеке, смело форсируя лужи.
— Ты дороги не знаешь, — заметил Утехин, ударяясь в темноте о сосну, — дурак ты, вот ты кто!
— Знаю, будь спокоен, — сказал Хлобыстов и тут же рухнул в лужу, увлекая за собой Утехина.
— Это какая река? — осведомился Утехин, делая безуспешную попытку выбраться на сушу.
— Лично я не знаю. Зять знает.
Они поплелись дальше.
— Вася, давай загорать, — предложил Утехин, стаскивая с себя пиджак.
— Ночью загорать вредно, — авторитетно заявил Хлобыстов.
Освещённое луной, в стороне сверкнуло зеркало пруда.
— Давай искупаемся, — подал идею Утехин и, сев на землю, снял туфли.
Хлобыстов взял утехинские туфли, окинул их профессиональным взглядом и бросил их в пруд
— Барахло это. Понятно?.. Я тебе завтра новые сделаю.
Утехин сказал «большое спасибо», махнул рукой и, не раздеваясь, полез в пруд.
— Утонешь, чёрт окаянный, — покачнулся Хлобыстов и, сняв полуботинки, небрежно швырнул их в воду. Потом, подумав, туда же бросил и кепку.
— Купайся скорей, а то зять спать ляжет.
— А мы его разбудим, — вылезая на берег, сказал Утехин, — скажем: вставай, встречай дорогих гостей!
Сразу за прудом начиналась улица. В густой зелени стояли аккуратные дачки. Откуда-то доносились звуки рояля.
— Где твой зять живёт? — властно спросил Утехин. Продрогший, грязный и босой, похожий на водяного из детской сказки, он шёл, цепляясь за заборы, провожаемый заливистым лаем собак.
Хлобыстов изрядно осовел и устал. Ткнув пальцем в сторону, он сказал:
— Всё. Вот она, дача. Дальше не пойдём. Конец.
— Тогда споём, чтобы зять был в курсе дела, — сказал Утехин и лихо затянул:
— Ты жива ещё, моя старушка….
Хлобыстов подхватил тенором:
— Жив и я, привет тебе, привет.
На террасе появились люди. Послышался встревоженный женский голос:
— Сева! Запри калитку. Николай!..
— Руки вверх! — не своим голосом заорал Утехин. — Руки вверх, гости пришли!
— Караул! — завизжал Хлобыстов. — Спасайся кто может!
С террасы по лесенке спустился плечистый человек в полосатой пижаме.
— Кто тут хулиганит? — спросил он строго и до удивления спокойно.
Утехин замер. Какой знакомый голос! Неужели это он — Тарасов, начальник главка!.. Он. Он самый!
— Виноват, — закрывая лицо рукой, пролепетал Утехин, — ошибка, не туда попали… И, подавшись назад в темноту, поволок за собой Хлобыстова.
Наступая босыми ногами на колкие сосновые шишки, не чувствуя боли, не видя ничего вокруг, Утехин тащил за собой собутыльника и лихорадочно думал: «Узнал он меня или не узнал? Узнал или не узнал?»
Утехин проснулся рано утром в поселковом отделении милиции. Тупо оглянувшись по сторонам, он потёр ладонью лицо. Где он? Куда он попал? Кто этот тип на соседней койке? Какой сегодня день? Среда, а может быть, воскресенье? Да, воскресенье. Значит, вчера была суббота. А что вчера было?..
В комнату вошёл лейтенант милиции, свежевыбритый, в сверкающем белизной кителе. Брезгливо поморщившись, он распахнул окно и достал из ящика стола бланк протокола.
С трудом приходя в себя, Утехин виновато посмотрел на лейтенанта, потом взглянул в окно.
За окном синело небо… На ветках качались паутинки, лёгкие и блестящие, словно сотканные из дюраля. Наперебой щебетали птицы, и голоса их показались Утехину строгим, нескончаемым милицейским свистком.
