Дэвид Лодж - МИР ТЕСЕН
— Вы не представляете, сколько почетных званий я получил, с тех пор как стал референтом генерального директора, — сказал Текстель.
— И вы находите эту работу интересной?
— Как антрополог — да. Штаб-квартира в Париже — это своего рода клан. Со своими ритуалами, табу, порядком соблюдения старшинства… Удивительно. Но от административной работы голова идет кругом. — Текстель одной рукой ловко
поставил на поднос проходящего официанта пустой бокал, а другой — взял с него полный. — Вот, например, эта должность профессора-литературоведа… — Что это за должность?
— Вы ничего не знаете? Странно. А Зигфрид фон Турпиц уже прослышал о ней — позвонил мне в полвосьмого утра. Я как раз с трудом заснул после возвращения из Токио…
— Так что это за должность? — настойчиво повторил Редьярд Паркинсон.
Текстель ввел его в курс.
— Заинтересовались? — спросил он в заключение.
— Отнюдь нет, — сказал Редьярд Паркинсон, с улыбкой покачав головой. — Я вполне доволен тем, что имею.
— Приятно слышать, — сказал Жак Текстель. — Однако, как показывает мой опыт, высокопоставленные ученые — самые недовольные люди в мире. Им всегда кажется, что на чужом поле трава зеленее.
— Не думаю, что где-то трава зеленее, чем в профессорском садике Колледжа Всех Святых, — самодовольно заявил Редьярд Паркинсон.
— Готов в это поверить, — сказал Жак Текстель. — Однако тому, кто получит эту должность при ЮНЕСКО, не обязательно двигаться с места.
— В самом деле?
— Поскольку должность чисто номинальная. Чего нельзя сказать о зарплате, которая составит около ста тысяч долларов.
В эту минуту распорядитель пригласил всех к столу. Редьярда Паркинсона посадили поодаль от Жака Текстеля, который сразу по завершении обеда заспешил на самолет, чтобы успеть на конференцию по историческим памятникам инков в Перу. Столь быстрая разлука обеспокоила Редьярда Паркинсона, который теперь не отказался бы от возможности изменить оставленное им впечатление, будто его совершенно не интересует профессорская должность при ЮНЕСКО, на противоположное. Чем больше он думал о ней — а думал он на протяжении всего полета в Лондон, — тем заманчивей она ему казалась. Он
порций джина с тоником, а потом большого графина итальянского вина за обедом. В такси по дороге из ресторана Феликс распустил руки и не встретил сопротивления со стороны Глории — напротив, она была женщина пылкая, а ее муж, инженер лондонской электросети, работал в ночную смену. Поэтому в издательском лифте Феликс нажал кнопку «вниз», а не «вверх». Книжный склад, как догадалась Глория, и раньше использовался им для подобных целей, однако она оставила свое наблюдение без комментариев. Место для романтических свиданий было не самое подходящее — бетонный пол был грязный и холодный, — поэтому выбранная поза устроила обоих: Глории не были видны страшные клыки Феликса и не было слышно, как от него разит чесноком, в то время как он мог любоваться ее пухлыми белыми ягодицами, торчащими из-под пояса с резинками для чулок.
— Чулки! — простонал он. — Откуда ты знала, что я тащусь от чулок с подвязками?
— Я этого не зна-а-а-а-ла! — задыхаясь, ответила Глория. — О! А! О! — Она почувствовала, что стопка коробок под ней зашаталась и стала разваливаться, по мере того как Феликс ускорял движения. — Осторожнее! — крикнула она.
— Что? — спросил Феликс, закрыв глаза и готовясь к последнему рывку.
— Я падаю!
— А я кончаю!
— Ох!
— Ах!
Они синхронно кончили и повалились на пол, на груду смятого картона и рассыпавшихся книг. В воздух взметнулось облако пыли. Феликс перевернулся на спину и испустил удовлетворенный вздох.
— Это было дьявольски здорово, Глория. Как говорят, земля качнулась у них под ногами.
Глория чихнула.
— Не земля, а картонные коробки. — Она потерла колено. — У меня на чулке спустилась петля! — пожаловалась она. — Как теперь людям показаться?
Ожидая ответа, она взглянула на Феликса, но он отвлекся на выпавшие из коробок книги. Стоя на четвереньках в спущенных штанах, он изумленно вглядывался в обложки — они были одинаковые, ярко-голубого цвета. Феликс раскрыл одну из книг и вытащил оттуда маленький листок бумаги.
— Боже мой, — сказал он. — Теперь понятно, почему бедняга Лоу не увидел ни одной рецензии на своего Хэзлитта.
За день до отъезда в Ванкувер Редьярд Паркинсон получил от Феликса Скиннера письмо и экземпляр книги «Хэзлитт и просто читатель». «Уважаемый Редьярд, — говорилось в письме, — мы опубликовали эту книгу в прошлом году, но пресса оставила ее без внимания — на мой взгляд, незаслуженно. Поэтому на этой неделе мы заново решили разослать экземпляры для рецензий. Я был бы признателен Вам, если бы Вы нашли возможность поместить где-либо свой отзыв на эту книгу. Я знаю, что Вы очень заняты, но у меня есть предчувствие, что она может показаться Вам любопытной. Всегда к Вашим услугам. Феликс».
Прочитав письмо, Редьярд Паркинсон скривил рот и без особого интереса взглянул на книгу. Он никогда не слышал о Филиппе Лоу, и первая книга профессора провинциального университета многого не обещала. Листая ее, он наткнулся на цитату из очерка Хэзлитта под названием «О критике»: «Сегодняшний критик считает своим долгом извлечь из всякой недвусмысленной фразы тысячи значений… Его настоящая цель — отнюдь не воздать должное автору, которого он третирует без всяких церемоний, но расхвалить самого себя и продемонстрировать, насколько хорошо он овладел всем арсеналом литературной критики». Хм-м-м, подумал Паркинсон, а ведь отсюда можно кое-что позаимствовать для атаки на Морриса Цаппа. И он опустил книгу в портфель, где уже лежал его паспорт, а также авиабилет в красно-бело-синей обложке.
Перелет из Англии в Ванкувер был утомителен. Приглашающая сторона оплачивала билет первого класса, но Редьярд Паркинсон, поскаредничав, поменял класс на экономический.
И понял, что совершил ошибку. Все началось в Хитроу с препирательств с дерзкой девицей при регистрации, которая не позволила ему взять в кабину чемодан. Затем, взойдя на борт самолета, Редьярд Паркинсон обнаружил, что соседнее кресло занимает мать с младенцем, который всю дорогу верещал, вертелся у нее на коленях и к тому же заплевал его детским питанием. Он уже горько корил себя за тщеславие, которое потащило его за пятнадцать тысяч километров ради совершенно бесполезной степени и сомнительного удовольствия, обрядившись в странные одежды, выслушать посвященный ему полный ошибок панегирик, а затем обменяться пустыми фразами с канадской шушерой на отвратительном банкете, на котором все подряд будут хлестать ржаное виски.
Между тем за обедом после торжественной церемонии подали отличное белое французское вино к рыбе и красное к бифштексу из вырезки. Разговор, как и следовало ожидать, был банален, однако на приеме перед обедом Редьярд Паркинсон обменялся парой слов с другим получателем почетной степени, швейцарским антропологом и чиновником из ЮНЕСКО Жаком Текстелем, который поднял в его честь бокал сухого мартини.
— Мои поздравления, — приветливо сказал он. — Я знаю, что меня пригласили, потому что университет надеется выжать деньжат из ЮНЕСКО, а вас оценили за ваши труды.
Другой бы на месте Редьярда Паркинсона ответствовал: «Да что вы, я не сомневаюсь, что вы заслуживаете самой высокой награды», однако он, будучи Редьярдом Паркинсоном, лишь самодовольно ухмыльнулся и распушил бакенбарды.
— Вы не представляете, сколько почетных званий я получил, с тех пор как стал референтом генерального директора, — сказал Текстель.
— И вы находите эту работу интересной?
— Как антрополог — да. Штаб-квартира в Париже — это своего рода клан. Со своими ритуалами, табу, порядком соблюдения старшинства… Удивительно. Но от административной работы голова идет кругом. — Текстель одной рукой ловко
поставил на поднос проходящего официанта пустой бокал, а другой — взял с него полный. — Вот, например, эта должность профессора-литературоведа… — Что это за должность?
— Вы ничего не знаете? Странно. А Зигфрид фон Турпиц уже прослышал о ней — позвонил мне в полвосьмого утра. Я как раз с трудом заснул после возвращения из Токио…
— Так что это за должность? — настойчиво повторил Редьярд Паркинсон.
Текстель ввел его в курс.
— Заинтересовались? — спросил он в заключение.
— Отнюдь нет, — сказал Редьярд Паркинсон, с улыбкой покачав головой. — Я вполне доволен тем, что имею.
— Приятно слышать, — сказал Жак Текстель. — Однако, как показывает мой опыт, высокопоставленные ученые — самые недовольные люди в. мире. Им всегда кажется, что на чужом поле трава зеленее.
— Не думаю, что где-то трава зеленее, чем в профессорском садике Колледжа Всех Святых, — самодовольно заявил Редьярд Паркинсон.
