Владимир Бабенко - Записки орангутолога
Но все же нас приютили. Отношение к нам резко изменилось после того, как мы, услышав, что их единственный катер не на ходу, потому, что на его винт намотался канат, вызвались помочь. Полчаса мы с Игорем поочередно ныряли в ледяную беломорскую воду под ржавое днище суденышка и обрезали ножом толстенные кольца веревки с гребного вала. За это нас не только покатали по заливу, но и рассказали, как добраться до жемчугоносной речки, и на всякий случай дали рекомендательные письма во все филиалы Кандалакшского заповедника. Даже в те, которые находились далеко на севере — в Баренцевом море. И, как оказалось, не зря.
Мы переночевали в конторе заповедника, а наутро пошли на восток — туда, где у озера Колвица текла речка, полная жемчуга. Все шло хорошо. Была идеальная погода для пеших переходов: безветренная, прохладная, пасмурная, но не дождливая.
Дорога цвета беж (от взорванных скальных пород, которыми она и была посыпана) то взбиралась по холмам вверх (тогда мы видели море), то опускалась в распадки — тогда мы шли рядом с утопающими в болотах редкими, низкими, увешанными лишайником-бородачом елями и соснами.
Мы прошли полдня по этой абсолютно безлюдной дороге и только однажды, ближе к вечеру, нас обогнало транспортное средство.
Это был древний мотоцикл, который с грохотом, усиленным абсолютной тишиной беломорской тайги, промчал мимо нас двух счастливчиков — то ли рыбаков, то ли охотников, то ли грибников — так как у них было все — и удочки, и ружье, и огромная корзина. К тому времени мы уже здорово притомились, первый приступ романтики был слегка охлажден 20-ти километровым переходом с полной выкладкой. Мы с Игорем понимающе посмотрели друг на друга, молча завидуя всадникам железной лошади.
Но наша зависть сменилась злорадством уже за следующим поворотом. Там, у своего ИЖа, разобранного до основания, сидели два мотоциклиста. Удочки, корзина для грибов и ружье были забыты, а они самозабвенно по очереди продували ртом какую-то деталь.
Мы с Игорем, громко разговаривая о чем-то совершенно возвышенном, нарочито бодрым шагом прошли мимо них.
В этот день в Москве в нашей подгруппе начинался курс лекций по зоологии. Читал этот курс знаменитый профессор. Свою первую лекцию он очень торжественно начал так:
— Если кто-нибудь, когда-нибудь спросит вас, чему же вас за время учебы научили на биофаке, вы тому тогда ответствуйте, что артогон в отличие от эндона суть дериват диффузного плексуса.
К концу дня я настолько вымотался, что поймал себя на мысли о том, что автоматы с газированной водой ставят вовсе не там где нужно. Ведь в городах ими почти никто не пользуется. Зато как бы кстати они пришлись на таежных тропах, где утомленному путнику настоятельно требуется утолить жажду.
Я посмотрел на моего приятеля. У него по бокам носа и под глазами были белые пятна. Я сказал ему об этом. Он ответил, что у меня такие же. Я провел ладонью по лицу, потом поднес ее к глазам и увидел маленькие белые кристаллики. Я попробовал их на вкус — соль! И мы поняли, что сегодня нам до озера не дойти и надо останавливаться на ночлег.
Палатки у нас не было, потому что, во-первых, на нее не было денег, а во-вторых, все палатки в то время были брезентовыми, а значит тяжелыми, а у нас и так было полно с собою барахла. Поэтому вместо палатки мы взяли большой кусок полиэтиленовой пленки.
Мы решили, что заслужили не только отдых для тела, но и для души. А поэтому свернули с дороги и по тропке прошли около километра — до самого Белого моря, любуясь чудесными приморскими пейзажами.
К вечеру похолодало. Мы, еще в Москве наслушавшись рассказов опытных путешественников, решили переночевать как бывалые таежники — на кострище.
Для этого мы нарубили красным трофейным топором с десяток невысоких сухих елей и запалили огромный костер.
Пока он разгорался мы распаковали рюкзаки. Игорь потянулся было к мандолине, но материальная мотивация, то есть чувство голода пересилило духовное, то есть его страсть к музыке. Мой друг вздохнул взял котелки и пошел за водой. А я в крышке от котелка стал мять брикет полуфабриката — который назывался «Каша гречневая с копченостями».
Скоро пришел Игорь с двумя котелками. В обоих была вода цвета хорошей чайной заварки. Игорь объяснил, что оказывается единственный ближайший водоем с неокрашенной водой — это Белое море, а все остальные — болота, поэтому придется пить это. Я согласился, пальцами выловил из котелков пряди сфагнума, поставил сосуды на огонь и стал в одном помешивать кашу с копченостями (по инструкции именно так надо было делать).
Игорь сел на бревно, достал из мыльницы свой радиоприемник-эгоист и вставил в ухо. Он полчаса вертел колесико настройки, а потом — как это делал в военных лагерях — стал крутить и головой. Но до Москвы было далековато, а кроме того, мешали Хибины, так что он ничего не поймал. Но в это время каша поспела, и мы мгновенно опорожнили котелок. Игорь закурил ментоловую, а я встал и пошел к Белому морю — мыть посуду.
Был отлив, и я около 20-ти метров шел словно по огромной свалке при рынке: весь берег был усыпал маленькими скользкими бурыми «виноградинами» фукуса, которые с громкими хлопками отзывались на каждый мой шаг.
Я встал на камень и опустил в море котелок. От него в совершенно прозрачной воде в разные стороны разлетелись четыре бледно-зеленые искры — испуганные моим вторжением ночесветки.
На волнах невдалеке качалась огромная морская чайка, а дальше в туманной дымке, пролетела вереница гаг.
Я протер котелок холодным песком, потом — скользкими листьями фукуса, ополоснул его (пустив по воде жирное пятно и еще раз взбудоражив ночесветок) и побрел к нашему лагерю, откуда слышались звуки настраиваемой мандолины.
А когда я подошел к костру мой друг уже вовсю отрабатывал первый «блатной» аккорд.
Это продолжалось часа два — пока дрова не прогорели. Потом мы сапогами раскидали тлеющие угли подальше. А потом смотрели, как в сентябрьских густых сумерках — в этих реликтах летних белых ночей в сырой траве с легким шипением медленно умирали целые галактики. Лирическое настроение у нас быстро прошло — Игорь взял топор и нарубил несколько охапок елового лапника, а я постелил эти ветки на очищенном кострище.
Мы легли на лапник, накрылись шинелями и полиэтиленовой пленкой и мгновенно заснули.
Проснулся я от того, что сильно першило в горле. Было сумрачно. Я посмотрел на мои часы. Светящиеся стрелки показывали без четверти три.
Разбросанные нами вокруг лагеря угли потухли, но запах дыма был нестерпимым. Я повертел головой, потом случайно взглянул вниз. И там, сквозь переплетение еловых ветвей я увидел целые созвездия малиновых углей.
Мы, оказывается, не все учли при выборе места для нашего ночлега. Под нами был торфяник, который сейчас слабо тлел и снизу вместе с вполне комфортным теплом шел влажный дым. Несмотря на дым, покидать такую лежанку не хотелось. Всю ночь мы провели, то впадая в недолгий сон, то просыпаясь. Мы судорожно раскапывали под собой лапник, кашляя заплевывали наиболее крупные фумаролы и снова засыпали.
Снились мне земляные печи полинезийцев.
К утру мы оба были хотя и тепленькими, но совершенно сырокопчеными — от конденсировавшейся под пленкой воды и от дыма тлеющего торфяника.
Утром первой парой в нашем институте был семинар по гистологии. Никто из студентов не мог толком рассказать о процессе гаструляции. И тогда раздосадованная преподавательница начала на себе демонстрировать, как во время формирования зародыша ведут себя листки эктодермы, мезодермы и энтодермы, при этом поочередно поднимая полы белого халата, затем кофты и даже, увлекшись, расстегнув несколько пуговиц на блузке. И студенты поняли.
* * *
До озера оставалось немного — пара часов ходьбы по чудесной ровной дороге в сосновом бору. По ней давно никто не ходил, и она сплошь поросла молоденькими боровиками. На севере уже полмесяца стояли прохладные погоды, поэтому все грибы были как на подбор — ровные и ни одного червивого.
Мы около часа шли, топча густую грибную поросль. Потом мой друг не выдержал снял с головы свою вязаную шапку и тут же отстал от меня.
Так я в одиночестве прошагал еще около пяти километров и наконец добрался до озера и до стоящей на его берегу охотничьей избушки. Невдалеке от берега плавал крохаль. Я, спрятавшись за бревенчатой стеной, снял рюкзак, вытащил из него ружье, собрал его, долго искал на дне рюкзака патроны, а среди них сухие, не раскисшие после вчерашней ночевки. Наконец нашел один, зарядил ружье и, выглянув из-за стены избушки, выстрелил. Потом я уселся на пороге и стал смотреть, как легкий ветерок медленно гонит к берегу наш ужин.
