Леонид Лиходеев - Я и мой автомобиль
— Не трогай его, — заступилась Катерина, — что тебе от него нужно? Квартира будет снова твоя. Мне же полагается дополнительная площадь…
— Паша, — добавил я, — вдовий кошт не так уж… Женщина — большая сила… Катерина исправит мою ошибку и соберет квартиру воедино…
— Я не хочу рассчитывать на женщин! — закричал Петухов.
— Но их нельзя снимать со счета… Лучше скажи, как государство богатеет, и чем живет, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет?
— Не цитируй, чего не понимаешь! Деньги подкрепляются тем, что можно сожрать и без чего нельзя жить! Хлебом, одеждой, счетами за газ! Они подкрепляются тем, что необходимо покупать каждый день! Если купить нечего, это бумажки. А для того, чтобы было что купить, нужна производительность труда. А золото не едят!
— Помоги мне расстелить скатерть, — сказала Катерина.
Я поспешно поднял кувшин с розами и вспомнил Раздольнова с его пионами… «Вот тебе и вся производительность труда».
— Значит, соседняя комната уже ваша?
— Почти, — сказала Катерина.
Пашка улыбнулся:
— Наконец можно делать ремонт… Я думаю, что тот негоциант, который приобрел мое родовое, лучше тебя разбирается в средствах обращения…
Я не ответил.
Пашка набил трубку, посмотрел в окно. За окном оседал первый слякотный снег.
— Между прочим, — сказал он как всегда неожиданно, — что поддерживает порядок на дорогах? Что создает безопасность езды?
Я не понял вопроса.
— Ну что? — пояснил Пашка. — Правила движения? Исправность транспорта? Строгость инспекторов?
— Вероятно, и то, и другое, и третье, — ответил я.
— Нет, — сказал Петухов, — безопасность езды создает единственный фактор, который мы не берем в расчет.
— Какой же?
Петухов выпустил дым.
— Взаимоуязвимость автомобилей. Фактор чисто психологический. Ты не можешь разбить чужую машину без риска разбить свою. И поэтому ты осторожен… Если на дороге появится всего одна неуязвимая машина, езда станет невозможна…
Я удивился:
— К чему относится эта доктрина?
— Она относится ко всему на свете… Безопасность каждого держится взаимоуязвимостью всех… Между прочим, тебе придется выпить шампанского, несмотря на то, что ты за рулем…
Проглотив Пашкин посошок в честь возвращения прекрасной дамы к семейному очагу, я осторожненько выехал из дворового колодца сквозь туннель и повернул направо по скользкой гололедной мостовой. Уличный фонарь золотил изморось, фары не помогали ему. Нервная слякоть путала все вокруг. Я выехал ощупью, стараясь не буксовать, хотя это было трудно.
Сначала меня удержал сноп света, а вслед за ним автомобиль мой принял на себя железный звучный удар. Все было понятно…
Дверцу заклинило, пришлось вылезать направо. Может быть, если бы мой выход из машины не был замедлен обстоятельствами, может быть, если бы я увидел сразу следы аварии, я бы и вел себя иначе. Но переползание по сиденью замедлило действие, и я успел отчетливо сообразить, что это конец.
Горячая «Волга» вгрызлась в мой бок тусклыми никелированными зубами. Она как-то привстала на задние лапы, и морда ее была усыпана собственным стеклянным крошевом. Было тихо, из-под «Волги» дымилась радиаторная водица.
Я посмотрел на машины и удивился. Стекла моего автомобиля были целы. Хозяин «Волги» — небольшой плотный человек в очках и без шапки — суетливо кинулся ко мне. Он понимал, что был виноват.
— Слушай, — сказал он, — давай обойдемся без милиции, я заплачу… Ну, сколько тебе?
Он стоял около меня на пустынной улице, и в моросящем свете я видел на лице его испуг. Я ничего не сказал. Мы не могли разъехаться, нас надо было растаскивать.
— У вас разбит радиатор, — сказал я, отворачиваясь, — как выпоедете?
Он мгновенно пропал под своей машиной и вынырнул.
— Да… Течет… Как же я… Ничего не видел…
— Попробуйте завести, — сказал я.
Он влез в машину, мотор завелся, но он сразу заглушил его и вылез.
— У вас на руке кровь, — сказал я.
— Это стеклянная крошка… Все сиденье в крошке… Так вы согласны? Я заплачу вам за ремонт…
— Я согласен, отъезжайте… Но как вы сами доедете без воды?
— Что-что? — вдруг спросил он и приблизил ко мне свои большие очки, распластанные на носу.
— Как вы сами доедете? — спросил я громче. — Вам нужен тягач… Трос у вас есть?
Он улыбнулся зловещей радостью:
— Ты, оказывается, наддал? Повезло мне, ничего не скажешь. Это меняет положение. Оказывается, платить буду не я тебе, а ты мне?
— Отъезжайте, — сказал я. — Вы же видите, что сами виноваты.
Но он уже был главнее меня. Он перерос меня в течение одной секунды, когда ноздри его уловили запах предательского Пашкиного посошка. Это было похмелье в чужом пиру.
— Я никуда не уеду, — сказал он играющим, высоким голосом. — Я был виноват до выяснения особых обстоятельств… Я вижу, вы интеллигентный человек. В одной пьесе, если помните, говорится: «Стой! Власть переменилась!» Так это сказано о нашей встрече…
— Не говорите глупостей, — сказал я.
— Интересно, сколько держится запах? — веселился он. — Додержится ли он до приезда автоинспектора?
Мне стало противно.
— Вы довольно мелкий подлец… Я ухожу. Дожидайтесь инспектора сами. Интересно, что вы ему скажете? Что наехали на машину, стоявшую у бровки?
Он ответил железным голосом:
— Вы никуда не уйдете. Я вас не пущу.
— Как же вы меня не пустите?
— Милый, — сказал он, — я занимался боксом.
— Мне кажется, вы занимались шантажом.
— И это было! Стукнуть пьяного сгоряча за аварию? Это же так естественно!
Нет, ему не пришлось меня задерживать. Я оттолкнул его и пошел по скользкому тротуару, он схватил меня за рукав. «Сбить у него очки?» — подумал я. Нас осветила инспекторская коляска.
— Товарищ инспектор! — закричал он.
Инспектор слез с седла, подошел к машинам, поглядел.
— Чья «Волга»?
— Моя, — сказал он.
— Так чего вы кричите? Надо ездить аккуратнее. Документы… Он протянул документы, как будто держал их наготове.
— Вы разберитесь сначала. Он пьян! Инспектор подошел ко мне.
— Он пьян! Он подсек меня!
— Инспектор, — сказал я, — вы же видите, что это неправда…
— Документы, — сказал инспектор.
Я знал, что все пропало. Я знал, что не вырвусь из цепких рук этого страшного типа, нечаянно нашедшего свою радость. Он нашел свою яркую радость на железном дереве закона. Закон распростер над ним свои охранительные ветви и защищал его от меня. Я знал, что мне придется платить. Предательский запах Пашкиного посошка обойдется мне так дорого, что едва ли я подниму эту тяжесть. Я понимал, что под этот запах он сменит мотор, трансмиссию — все что захочет, потому что закон на его стороне. Я понял, что пришла пора прощаться с моим автомобилем. Есть время садиться в машину и есть время вылезать, отдавая ее за долги.
И это время пришло.
— Инспектор, — сказал я, — вот мои документы. Ключ в машине… Я очень устал…
— Пить надо меньше, — сказал страшный тип, но я не ответил ему. Я пошел по скользкому тротуару домой. Инспектор крикнул:
— Водитель, стойте! Я не остановился.
— Я вам приказываю, стойте! — крикнул инспектор и свистнул. Ночная изморось секла мое лицо и беспомощно стекала по нему.
Я шел домой, понимая, что у каждого взрослого человека бывает свое Ватерлоо, и этим он как две капли воды похож на Наполеона.
С такими бонапартистскими мыслями я отпер свою дверь, зажег свет и увидел верного своего маршала, который мне не изменил.
— Филька, — сказал я, — прошу прощения. Я задержался, а тебе пора гулять. Ты ведь нигде не напачкал, Филька? Я это знаю. Ты терпел и дотерпел бы до страшного суда, потому что ты благородный пес. Пойдем, Филька, выполнять веление природы.
Он посмотрел на меня честно и радостно. И радость его была мужественна, ибо вот уже несколько часов благородство его брало верх над естеством. А может, не брало? Может, естеством его и было благородство?
Пес протянул мне умную голову, ожидая ошейника.
Мы спустились вниз и направились к своей загородочке. Дворовые фонари освещали наш путь, изморось светлела и робко переходила в снежок. Я открыл собачью калиточку и отцепил поводок. Филька отряхнулся, глянул на меня, подошел к столбику, понюхал его и поднял ногу. Это было по правилам.
Дом наш, похожий на корабль, плыл через косой снежок, окна его светились теплым домашним вечером. На кухне у Сфинкса горел приглушенный свет.
— Филька, — сказал я, — ты ведь не потеряешь морального облика, хорошая собака? Ты ведь никогда не поднимешь ногу где попало?
Пес бегал по площадке, нюхая, фыркая и делая стойку.
