Феликс Кривин - Гиацинтовые острова
А вот желудок Морская Звезда имеет, причем отличный желудок, такой желудок, который может сам себя прокормить. Морской Звезде стоит только бросить его на проплывающий мимо продукт, и он там куховарит себе, переваривает. Это очень удобно, когда кухня отдельно.[84] Прекрасный желудок у Морской Звезды, он переваривает даже морского ежа, добираясь до него сквозь иголки. А головы у Морской Звезды нет. Пять печеней у нее, пять щупалец, пять жабр, пять глаз. А головы нет. И никакие мысли ей не приходят в голову. И ни о чем у нее не болит голова. И это тоже очень удобно.
А когда ей мешает какая-нибудь деталь, она просто отбрасывает ее, как что-то ненужное. И из этой детали, пусть даже самой маленькой, вырастает целая Морская Звезда, уже новая Морская Звезда, во втором поколении.
И у новой этой Морской Звезды пять печеней, пять щупалец, пять жабр, пять глаз и отдельная кухня. А головы нет. И соседи Морской Звезды, которым не нравится ее кухня, живут только надеждой: может быть, у Морской Звезды вырастет голова? И может быть, тогда Морская Звезда одумается?
Но голова не вырастает. Все вырастает, а головы по-прежнему нет.
И нечем одуматься Морской Звезде. Нечем даже задуматься.
Скорпионы в атомном веке
Что такое для Скорпиона радиация? Ничего, ровным счетом.
Дайте ему дозу, в двести раз большую, чем способен вынести человек, и он даже не поморщится. Привычка.
Рассказывать — долгая история, а Скорпион мог бы рассказать. Она и вправду очень долгая — история Скорпиона.
Началась она сто пятьдесят миллионов лет назад, в самый разгар мезозоя. В геологии мезозой означает эру Средней Жизни, и жизнь тогда была средняя. В среднем — средняя: для одних хорошая, для других — плохая. Для Скорпиона она была не то чтобы плохая, но и не слишком хорошая.
А чего хорошего? Время ящеров, динозавров. Время первых млекопитающих, первых птиц. Одни хотят жить по-новому, другие хотят жить по-старому, а чего хочет он, Скорпион? Для чего он, собственно, появился?
Появился бы он динозавром, он бы знал, чего ему в этом мире хотеть. Или появился бы птицей… А так…
Потом была вся эта история: юрский период, меловой… Кончилась мезозойская, началась кайнозойская эра. Эра Новой Жизни, как говорится. А чего в ней для Скорпиона нового? Ну, вымерли ящеры. Ну, птицы стали выше летать. Ну, чего-то там достигли млекопитающие.
Успехи успехами, но в общем были трудные времена. Для Скорпиона не то чтобы трудные, но и не слишком легкие, чего там скрывать. Землетрясения, пожары, ледники, всемирные потопы — чего только не было за последние сто пятьдесят миллионов лет, — и все это на него, на Скорпиона…
Поэтому что для него атомный век? Как говорится, не такое пережили.
И радиацию переживем. И цивилизацию. Привычка.
Язык животных
Панголин Кокороко присел на хвост, уставился носом в землю и задумался. На этой земле всегда найдется, о чем задуматься, и не только задуматься, но и высказаться начистоту. Но панголин Кокороко предпочитает не высказываться, он предпочитает подумать и промолчать.
Злые языки говорят, что Кокороко подражает пресмыкающимся, которые, как известно, всю жизнь молчат. Когда пресмыкаешься, тогда удобней молчать, но Кокороко, учтите, не пресмыкается. Хоть он и молчит всю жизнь, хоть он и с виду похож на пресмыкающееся — до того похож, что его, панголина, иногда называют ящером, — но он не пресмыкается, нет, потому что он млекопитающий и никогда не изменит своему классу.
Пускай называют. Разве дело в названии? Бабочку-Монашку назвали в честь какой-то монашки, хотя среди бабочек сроду монашек не было. Вот и панголина назвали ящером в честь… хотя какая там честь? Правда, раньше, когда ящеры были живы, каждому хотелось назваться ящером. Вот тогда это была честь! Ящеры были огромные, страшные, и все ими восхищались. А потом они вымерли, оставив только имена в свою честь… Хотя какая там честь!..
Об этом частенько подумывает панголин Кокороко. Подумывает, но предпочитает молчать. Он потому и предпочитает молчать — чтобы иметь возможность подумать. Те, которые много говорят, обычно мало думают, — ведь нельзя же говорить и думать одновременно. Либо ты говоришь, либо думаешь, одно из двух.
И вообще стоит ответить на вопрос: для чего дан язык животным?
Попугаи-неразлучники Розеколла и Агапор без умолку трещат о том, какие они неразлучные и как они любят друг друга, и у них нет времени подумать, что никакая это, в сущности, не любовь. Потому что настоящая любовь возможна только в разлуке. Панголин Кокороко питает настоящую любовь к муравьям лишь тогда, когда находится с ними в разлуке. А когда они вокруг в изобилии, тогда ему стоит лишь протянуть язык…
Да, это существенно важный вопрос: для чего дан язык животным?
Ягуар, например, постоянно рычит, и всем кажется, что он сердится. Каждый день начинается с вопроса:
— Какое у Ягуара настроение? Не рычит?
И ответ всегда, один и тот же;
— Рычит. Как проснулся, так с тех пор и рычит.
И целый день все ходят на цыпочках, стараются не стучать копытами, не скрипеть зубами и вообще не попадаться Ягуару на глаза. Ему лучше не попадаться на глаза, когда у него плохое настроение. А когда у него хорошее настроение? Никогда. Так думают те, которые ходят на цыпочках.
Но они ошибаются. Те, которые ходят на цыпочках, чаще всего ошибаются. Ягуар не потому рычит, что у него плохое настроение, просто он так разговаривает. Какая-нибудь птичка, допустим, щебечет, но это совсем не значит, что у нее хорошее настроение. У нее настроение, может быть, еще хуже, чем у Ягуара, но она не умеет рычать, она умеет только щебетать, и все думают, что у нее отличное настроение. Хотя — кого интересует ее настроение? Всех интересует настроение Ягуара.
У каждого своя манера разговаривать. Одни себя сдерживают, и даже если у них внутри все рычит, они приветливо и любезно щебечут. А другие высказываются более откровенно: они рычат. Рычат даже тогда, когда внутри у них все щебечет. Вы думаете, у Ягуара внутри не щебечет? Может, еще больше, чем у птички, потому что Ягуару никто не портит настроение. Ему все боятся испортить настроение, а птичке никто не боится, и портит каждый, кому не лень. Так у кого же, скажите, больше испорчено настроение? Но Ягуар все равно рычит. Даже в хорошем настроении он рычит и всем остальным портит настроение.
А вот Агапор и Розеколла мило щебечут, хотя внутри, возможно, друг на друга рычат. Но вслух они щебечут:
— Как неразлучны два крыла… Так и мы с тобой неразлучны, моя Розеколла, моя весна!
Всем известно: весна — дело временное. Встретились, разошлись и — до будущей весны. Конечно, Кокороко об этом молчит, чтоб иметь возможность подумать.
Неразлучники! Посадили бы их на одну воду, а еще лучше — оставили и без воды, вот тогда бы они поняли, что такое настоящая разлука!
И до чего эти попугаи любят поговорить! Им хоть целый день говорить — лишь бы не думать!
Да разве только попугаи любят поговорить?
Известное дело — язык животных!
Ягуар рычит — вместо того чтобы думать.
Бык мычит — вместо того чтобы думать,
Птички щебечут — вместо того чтобы думать.
А кто думает?
Только тот, кто умеет молчать.
Нет, вы подумайте сами. Одну минутку не поговорите, а подумайте: язык у животных — это что? Средство общения? Или средство насыщения?
Не спешите говорить, что то и другое: одно всегда бывает в ущерб другому… Либо ты больше говоришь, либо — что?
Думайте, думайте!
Язык животному дан один, два дела — это для него многовато. Либо он помогает говорить, либо… Вот-вот, вы правы… Поэтому тот, кто молчит, обычно лучше питается.
Бражники и Жужжалы
Жужжала-Печальница, небольшая, но весьма печальная муха, настолько печальная, что казалось, она вобрала в себя всю мировую скорбь, после чего все остальные мухи должны жить беззаботно и весело, — так вот, эта самая Жужжала-Печальница, которую иногда называют и Траурницей, нисколько не заботясь о том, чтобы отличить ее от бабочки Траурницы, а может быть, специально для того, чтобы спутать ее с бабочкой Траурницей, хотя спутать муху с бабочкой можно в состоянии уж слишком большой печали, — так вот, наконец эта Жужжала-Печальница, муха, а, уж конечно, не бабочка, в один печальный, тоскливый, совершенно несчастный день повстречала Бражника-Языкана.
Этот Бражник был, конечно, не мухой, а бабочкой, хотя в настоящее время это было ему безразлично. Он не видел разницы между чешуекрылыми и двукрылыми, и это его не смущало и нисколько не портило ему настроения. Наоборот, это сближало его со всем миром — чешуекрылым, двукрылым, перепончатокрылым, с миром жестко- и полужесткокрылым, прямокрылым, и равнокрылым, и сетчатокрылым, — мать честная, до чего он разно- и вместе с тем однообразен, этот мир! Бражник-Языкан развел крылья, чтобы обнять этот мир, и спросил у него:
