Сергей Стукало - Страна Дураков
Картину довершали пышная вьющаяся шевелюра и свалявшаяся испанская бородка в стиле а-ля Крамской. Глаза художника сияли нездешней отрешенностью. Короче, выглядел он очень колоритно.
Занятые руки мешали обмену рукопожатиями, и поэтому художник, долго не думая, бросил палитру и мешавшую ему кисть прямо на пол в прихожей, а затем отпихнул их ногою к ближайшей свободной стене.
– Прошу! – пригласил он и распахнул дверь в студию.
Судя по всему, на полковника внешний вид художника произвел самое благоприятное впечатление. Во всяком случае, в студию он вошел приободрённый, с ожиданием чуда в широко распахнутых глазах.
Но жизнь – штука подлая. И чудеса в ней случаются крайне редко, и то – только за большие деньги. За сто долларов чуда не произошло.
Видели ли вы чудесный фильм Евгения Татарского по мотивам рассказов Р.Л.Стивенсона – «Приключения принца Флоризеля» с несравненным Олегом Далем в главной роли? Помните ли в этом фильме тот эпизод, когда группа граждан-уголовников участвует в опознании рецидивиста «Клетчатого»? В этом эпизоде Даль-Флоризель, он же принц богемский, срывает покрывало с картины художника-авангардиста, и изумленные зрители видят пред собою несусветную мешанину из квадратов, треугольников, вытаращенных глаз, цветных пятен, линий, теней и т. д. Ирония создателей эпизода как раз в том и состоит, что далёкие от живописи рецидивисты моментально узнают в более чем абстрактном портрете своего давнего приятеля – Клетчатого. Мало того, опознав искомого фигуранта, они настолько энергично шарахаются от картины, что недоумевающим зрителям остается лишь гадать: то ли так страшен Банионис-Клетчатый, то ли это естественная реакция уголовного мира на абстрактную живопись?
Воздействие написанных Дарином картин на полковника было куда более ошеломительным, чем воздействие плаката с образом сеятеля на небезызвестного распорядителя лотереи из бессмертного романа Ильфа и Петрова. Помните, там, при виде монстра, разбрасывающего облигации государственного займа, на берегу наступает мёртвая тишина, которую потом нарушает собачий вой? Причём здесь Ильф и Петров, спросите вы? Да ни при чём, но, глядя на внебрачного сына румынского милитаризма, майору почему-то вспомнился совсем другой внебрачный ребёнок: сын турецко-подданного – Остап Берта-Мария-Соломон Бендер. Выйдя из состояния недолгого замешательства, майор вдруг вспомнил и о том, что пребывает в мастерской знакомого художника в качестве эксперта в области живописи. Вспомнил, и потому, после некоторых размышлений и колебаний, пальму первенства в области изящных искусств отдал "Сеятелю" Оси Бендера. Это произведение он счёл более близким к классическому реализму.
Майор вообще уважал реализм. Альтернативное искусство его не торкало.
А на картинах художника…
Чего только на них не было.
Реализм с представленными на полотнах персонажами и сюжетами – и рядом не лежал.
Исполненные в ядовитых тонах квадратные головы плакали обильно сочащимся из треугольных глаз зелёным гноем. Некоторые из них пускали из ноздрей сиреневый дым. Огуречной пупыристости туловища представленных на картинах персонажей бодро скакали на колченогих трёхпалых ножках, а такие же худосочные трёхпалые ручки были пришпандорены у героев картин куда попало в совершенно произвольных количествах. Те из них, которые были "мальчиками", цветом и размером первичных половых признаков могли посрамить изготовленные на американском "Локхиде" американские же крылатые ракеты. Окружающий пейзаж и вовсе описанию не поддавался. Минуты через три ошеломлённого созерцания этого великолепия академик пришёл в себя.
Для разминки он довольно чувствительно заехал адъюнкту кулаком в бок.
Кулак у военного академика был полковничьего размера.
Адъюнкт ёкнул селезёнкой и посмотрел на своего начальника вопросительно.
В глазах академика плескалась паника.
– Блядь! – одними губами сказал академик, и к панике в его глазах добавилась тоска.
– Ну, как? – спросил полковника Дарин.
Судя по всему, он понял, что пауза затягивается. А это всегда чревато.
– А у вас что-нибудь ещё есть?.. В реалистической манере?.. – поинтересовался полковник. – Лесок там, какой? Прудик?..
Судя по всему, он уже ненавидел себя за эти вопросы.
– В реалистичной?.. – надолго задумался художник. – Нет. В реалистичной, пожалуй, что и нет… Понимаете? – вдруг совсем уж жалобно добавил он. – Я так вижу!
– Блядь! – шепотом прокомментировал такое видение полковник, но вслух довольно спокойно уточнил: – И что? Никак нельзя ничего реалистичного?
– Никак нельзя… – эхом отозвался уже всё понявший художник.
Объявить о том, что он ничего брать не будет, полковнику что-то мешало. Наверное, это было сострадание.
– А у вас это, – и он обвел рукою вокруг, – часто покупают?
– В Америке… Три выставки… Все картины… – заученно залепетал уже ни на что не надеющийся художник.
Полковника его ответ не удовлетворил. Абсолютно.
– Нет! А здесь, в России, часто покупают?
– Ну, да… американцы, японцы, недавно два полотна голландец взял…
– Да нет же! – потерял терпение полковник. – Наши! Наши часто ваши картины покупают?
– Наши?.. – опять надолго задумался художник. – Наши не покупали. Ни разу…
Услышав его ответ, полковник торжествующе выдохнул. Судя по всему, именно этих слов он и ожидал, но как теперь сформулировать отказ – по-прежнему затруднялся.
На помощь академику пришел адъюнкт:
– Дарин! Всё просто замечательно, но мы немного подумаем. Нам ещё к парочке твоих коллег надо заехать. Обещали. Опять же рынок… Хочется посмотреть, сравнить…Сам понимаешь.
– Конечно, понимаю! – с облегчением подхватил Дарин. – Может быть, кофе?
– Нет!!! – моментально отреагировал полковник.
Перспектива остаться в студии ещё на несколько минут испугала его до последней крайности. Когда офицеры вышли от художника, полковник заметно повеселел.
– Где ты с этим чудиком познакомился-то? – спросил он адъюнкта, вставляя ключ в замок зажигания.
– На крестинах… Год назад, в тридцать три, меня крестили. Так вот, его гражданская жена – моя крёстная.
– Крёстная – это хорошо! – одобрил полковник. – Это кума получается… А что значит – "гражданская жена"? Любовница, что ли?
– Когда вместе живут – это уже гражданская жена, – нахохлился адъюнкт.
– Ну, ладно. Жена, так жена. Она у него хоть ничего? В этом смысле? – вяло поинтересовался полковник и, ухватившись за фаллосообразный наконечник рычага переключения скоростей, переключился на четвёртую передачу.
– В каком смысле "ничего"? – насторожился майор.
– Ну… – полковник поводил раскрытой ладонью перед своим лицом. – В смысле – очень красивая эта твоя кума? Или, так себе?
– Кума, как кума. Человек, конечно, хороший. Веселая и лёгкая тётка. А в остальном, – адъюнкт ненадолго задумался. – Белокожий вариант Вуппи Голдберг!
После этой фразы полковник замолчал, и некоторое время ехал сосредоточенно и без комментариев.
– Тогда понятно! – вдруг заметил он каким-то своим мыслям.
До академии адъюнкт и академик доехали не в пример быстрее.
– Кто мне теперь за сожжённый бензин заплатит? – спросил полковник, въезжая на территорию академической стоянки. – Сальвадор Дали?
Адъюнкт полковнику не ответил. Он не имел привычки отвечать на риторические вопросы.
25.03.2006 г.
Застрахуй
Всё что вы ни скажете, будет использовано против вас…
Из голливудских фильмов– Привет, Алина! Ты дома? Я забегу «на минуточку»? Есть интересные новости!
– Конечно, забегай! Интересным новостям всегда рада! Жду!!!
С небольшими вариациями этот телефонный разговор повторялся несколько раз в неделю на протяжении уже более двух месяцев. Новая подруга навещала Алину с периодичностью хорошо отлаженного часового механизма.
То, что в народе эту подругу уже давно зовут "Застрахуй", Алина была не в курсе.
Впрочем, об этом всё же можно было догадаться. Например, по тому, что обещанные "новости" Застрахуй никогда не рассказывала. Наверное, за неимением таковых. Зато она исправно наворачивала жареную картошку и борщец со сметаной. Борщец со сметаной Застрахуй любила особенно. Больше, чем борщ и картошечку, Застрахуй обожала лишь одно-единственное дело – "разводить лохов".
Их она просто обожала!!!
Мир вокруг Застрахуя был прост донельзя и делился на "говнюков" и "лохов". "Говнюки" – это те, кто отказывался страховаться в "АБВГД" и неохотно лез за кошельком, оплачивая сделанные Застрахуем покупки. "Говнюки" были непонятны и непредсказуемы. "Говнюков" Застрахуй не любила. И в самом деле – за что их любить?
Впрочем, и "лохи" у Застрахуя в любимчиках не значились.
Обожание, это ещё не любовь – верно?
Она вообще любила немногое: прежде всего саму себя, и ещё, чтобы всё было тип-топ. Всё, что не вписывалось в эту схему, Застрахуй была готова порвать как Тузик грелку.
