Вячеслав Верховский - Я и Софи Лорен
Послушный как не знаю, я отправился по этим гумам-цумам, от изобилья просто оцумев. Я все купил! Я в эту сумму – уложился на ура!
Хотел я не забыть и про себя, но кроме трех оставшихся рублей… А что я мог себе за три рубля, кроме как сохранить их в память о Лорен…
И я оставил.
А на следующее утро…
Нет, не так, а по-иному.
Мы смелые люди: каждый день, выходя на улицу, мы подвергаемся опасности – и ничего, выходим все равно. Это первое.
А это во-вторых: есть на свете люди, которые в толпе могут безошибочно вычислить безусловно счастливого человека – и провести с ним разъяснительную работу. И свет померкнет…
А вот теперь: на следующее утро…
Я еду на очередной кинопоказ, а Дворец молодежи – это станция метро «Фрунзенская», что на юго-западе столицы. Миную эскалатор. И уже на выходе я, хоть и в сутолоке, вижу: от колонны отделяется фигура – и стремится мне наперерез. И вот тут я узнаю…
Э, да это же вчерашний «о, счастливчик», у меня купивший эти губы. Но, Боже, это что с ним? Ну и ну! От неизбывного горя под глазами бессонные тени и одновременно – его лицо от гнева перекошено.
И мне встречаться с ним вдруг страшно расхотелось. А пришлось.
Он встает передо мной – мне хода нет – и (клянусь, не вру) говорит мне следующим текстом:
– Какая сволочь! – и: – Паскуда! Ненавижу!
Откуда?! Ну откуда за такой короткий срок он обо мне узнал уже так много?!
Я ошарашенно молчу. Он развивает дальше и свою тираду завершает на словах:
– Проклятая чистюля!
Я был неприятно удивлен: это – я-то? Это я – чистюля? В гостинице «Восток» (метро «Владыкино») неделю без воды я себя чувствовал… Как рыба, но которая в воде…
– Так вот, Чижарин из Мытищ, при чем здесь я? Вы с «чистюлей» явно не по адресу. Неделю не купался!..
А он, с досадой:
– Да при чем здесь вы?! Жена… – и он запнулся: – Ненавижу!
Я, озабоченно:
– А что жена?
Он сглотнул слезу.
– Чистюля этакая!
А дальше он сообщил невероятное. Далекая от интересов мужа… а он оставил без присмотра… а она посуду мыла, а заодно и вымыла стакан с бесценными губами, каково?
Как отмыть деньги, я бы еще догадался, а вот губы – как отмыть?! И ладно губы, но самой Лорен! – и вот это уложиться в голове, извините, не могло уже никак.
И мало смыла. Так еще устроила скандал: «Скажи спасибо, что отмыла, а не разбила на твоей гулящей голове!»
– Что я по бабам… – завершил Чижарин.
Он завершил – я вспомнил, у Войновича: «Моя жена Циля очень ревнива. И если увидит губную помаду, получится целый гвалт и разлад семьи», примерно так.
Увы, все женщины ревнивы одинаково!
А Чижарин из Мытищ вдруг по-мужски уткнулся мне в плечо и зарыдал. Я проникся:
– Бедный, бедный, что же… Как теперь?!
Он отпрянул и, глядя на меня так, будто вопросы жизни и смерти на земле решаю я, глотая слезы, прошептал:
– Вы не могли б его принять обратно?
И вытаскивает, прости Господи, стакан с губами, но уже без губ.
Ага, куда он клонит. Извините!
И я так отстраненно, очень сухо:
– Так, эту дискуссию обсуждать я больше не намерен!
Чижарин бухается в ноги:
– Умоляю!
Я:
– Уважаемый, а неужели вы не знаете правил советской торговли, что купленный товар? Обмену и возврату? А власть советскую пока еще никто не отменял!
(Однако не прошло и месяца, как путч… И в пропасть времени все ухнуло и рухнуло. Выходит, я накаркал… И по счету тот кинофестиваль, он у Советского Союза был последним…)
Он заканючил:
– Ну хотя бы половину! – чтоб половину денег я вернул.
Нет, мало что он глупый, так он еще к тому же и неумный: отдать ему «хотя бы половину»!..
А Чижарин, хоть и стоя, умирает. Нет, серьезно. И, многострадальный, я оттаял:
– Побоку советскую торговлю! Конечно, денег я вам дам, не умирайте! – и роюсь по карманам: – Вот вам три, а остальное я могу вам дать натурой!
Чижарин из Мытищ:
– Вы о какой натуре, извините?!
И я, чистосердечно:
– Вот, о панталонах моей бабушки. Берите их! Как говорится, на здоровье!
После «на здоровья» ахнул он. И отошел, совсем уже потерянный.
А следом отошел уже и я. С тремя рублями…
Ну, настроение, конечно же, подпорчено.
Хорошо, вначале хоть идет ретроспектива. Бестер Китон – это что-то! Он меня немножечко встряхнул. И не догадываюсь я, что настоящая комедия – нет, я против Китона не против, но она-то разыграется в антракте.
Как говорится, со слезами на глазах.
А в антракте ко мне подходят двое в очень штатском. Но меня не проведешь, их от нормальных отличить легко, я понимаю: эти – из милиции.
– Возвратите кинофестивалю ваш украденный стакан, а то не знаем…
Если они уже не знают… Я напрягся.
А милиции я не боялся никогда: милиции бояться… Нужен опыт. А вот тут я догадался как-то сразу: еще минута, и они меня проиллюстрируют. Да так – родная мама не узнает. А становиться в неполные двадцать пять инвалидом детства? Я думаю, мне это ни к чему.
И этим, в штатском:
– Я вам компенсирую деньгами!
(Три рубля – они всегда со мной!)
А эти:
– Да вы что, смеетесь? Зачем нам, извините, ваши деньги?! – я после этих слов сошел на нет. – Верните номерное уникальное изделие стакан, изготовленное по спецзаказу номер (я уже не помню) к фестивалю в количестве совсем немного штук.
А ведь точно: на том стакане нарисована эмблема. Там стоит число XVII – спецзаказ! И главное, такой стакан нигде ж не купишь, если негде! – а эти поджимают неотступно.
И тут я вспоминаю про Чижарина…
– Сейчас, сейчас, – тем, в штатском, – подождите!..
А в мыслях – только это: чтобы он в сердцах не кокнул, то «изделие».
Гляжу я в зал. Сидит, сидит голубчик! Это он, Чижарин из Мытищ! Он сидит, в антракте отдыхает.
– Стакан у вас?
– Стакан у нас, – индифферентно.
Я говорю:
– Ага! – нет, скорее, я «ага!» подумал. – Слава богу! – и, благодарный, за ним уже протягиваю руку.
– Э, нет, – Чижарин мне, – вы вспомните про утро, – мол, что был я очень несговорчив…
Я кинулся к донецкой делегации. И по копейке начинаю собирать рубли. Они дают не мне – дают Донецку. Чтобы выставить Донецк в приличном свете, что Донецк – не вор, Донецк – не жулик и не прет стаканов почем зря, прямо из-под губ Софи Лорен. Тогда же все мы были патриоты, и улыбаться здесь над этим неуместно…
Перевручаю я Чижарину – и что же?!
А он не хочет. Он, товарищи, не хочет!
Он говорит: ему – сто пятьдесят!
– Так вы же умоляли половину?!
– А инфляция?
– Так сегодня ж утром!..
– Так то же утром, а сегодня уже день!
Тогда инфляция скакала не дай бог, и за ней уже не поспевали. Но такую, что загнул Чижарин, – это слишком!
Я, конечно, тут же и сорвался:
– Держите свою черную душу в рамках приличия, делегат Чижарин из Мытищ!
Но, как говорится, щас! И он бубнит:
– За что купил – за то и продаю.
Я молча почесал к своим донецким. А они…
Но во имя города Донецка они дают не глядя. На меня.
А Чижарин – выражает мне протест:
– Не, ну что вы?! – и вдруг заламывает цену, что просто мне заламывает руки: – Триста, слышите? – и ни копейкой меньше! А почему? Коммерческая тайна!
Я просто чуть с катушек не сорвался. А потом…
До рукоприкладства я не опускаюсь (я боюсь), но сказать красиво – я умею:
– Креста на вас, Чижарин, извините!
– Верно, потому что атеист. Давайте триста, а иначе, – о стакане, – его грохну!
В прошлой жизни он, как видно, был нахалом, в этой – он отлично сохранился. И я уже, конечно, не сдержался и произнес ему сугубо откровенно.
«Чижарин, больше суток я держал вас за приличного человека, но ответьте, сколько можно быть таким мерзавцем?!» – я подумал. Но, разумеется, сказал совсем другое. Просто: «Ах!» – и без ножа зарезанный, я тихо отошел. Такая сумма!..
Я к кому? Проторенной дорожкой…
И эти, неотступные, следят.
А донецкие мне рады – не то слово. И их приветствие я опускаю между строк: они ругались матом, не скрывая. Но чтоб Донецку не упасть лицом куда подальше, выворачивают мне свое последнее, вскрывают бережно подкладки пиджаков, извлекают из носков и из-за пазух – и в складчину не позволяют нашему Донецку, как всегда, упасть лицом…
Но сказали: «Больше не проси!» – а больше и не надо!
Они насобирали мне последнее, я отдаю Чижарину, Чижарин наконец-то… он возвращает мне стакан. Я его перевручаю этим самым. А эти – возвращают мне спокойствие, хотя какое…
Со стороны все выглядит пристойно. Как обмен культурный или что. И совсем не вызывает подозрений…
Мой бизнес процветает, не дай бог: продал за полтораста, а выкупать пришлось за целых триста!..
Дальше все пошло по нарастающей.
Я говорил вам об Уганачбекове, который арт-директор фестиваля. Он подкатил ко мне уже в другом антракте и – отказал мне в кинофестивале:
– Мы вынуждены, извиняюсь, вас лишиться.
Знаю: я пятно на всю донецкую… И оно такое несмываемое, что ни одна химчистка не возьмет, – так провороваться на стакане!
