Марк Твен - Любовь Алонзо Фитц Кларенса и Розанны Этельтон
— Розанна! — послышался отвѣтъ. Но увы, говорилъ голосъ Тети Сусанны:
— Меня цѣлый день не было дома. Только-что вернулась. Сейчасъ отыщу ее.
Они ждали двѣ минуты, пять минутъ, десять минутъ. Наконецъ, донеслись до нихъ слѣдующія зловѣщія слова:
— Она уѣхала со всѣмъ своимъ багажемъ къ другой знакомой, сказала она слугамъ. Но я нашла на столѣ въ ея комнатѣ вотъ какую записку; слушайте: «Я уѣзжаю, не старайтесь меня разыскать. Сердце мое разбито. Мы больше никогда не увидимся. Скажите ему, что я всегда буду вспоминать о немъ, когда буду пѣть свою бѣдную. „Скоро, скоро“, и никогда не вспомню злыя слова, которыя онъ сказалъ про нее». Вотъ ея письмо! Алонзо, Алонзо, что это значитъ? Что случилось?
Но Алонзо былъ холоденъ и блѣденъ, какъ мертвецъ. Мать его раздвинула бархатныя драпировки и отворила окно. Свѣжій воздухъ возвратилъ сознаніе страдальцу и онъ разсказалъ теткѣ свою печальную исторію. Въ это время мать его разсматривала визитную карточку, которую она нашла на полу, раздвигая занавѣски. На ней было написано:
«Мистеръ Сидней Альджернонъ, Бёрлей. Санъ-Франциско».
— Злодѣй, — вскрикнулъ Алонзо и бросился вонъ разыскивать фальшиваго пастора, чтобы убить его. Карточка объяснила все, такъ какъ молодые люди давно разсказали другъ другу всѣ свои романы, находя безконечное множество недостатковъ и слабостей въ своихъ прежнихъ увлеченіяхъ, какъ дѣлаютъ вообще всѣ влюбленные. Въ этихъ изліяніяхъ есть какая-то особенная притягательная сила, непосредственно слѣдующая за поцѣлуями и воркованіемъ.
IV
Въ слѣдующіе два мѣсяца случилось очень многое. Вскорѣ стало извѣстнымъ, что Розанна, бѣдная, страдающая сиротка, не вернулась къ своей бабушкѣ въ Портландъ, въ Орегонѣ, и ничего не написала ей, кромѣ дубликата ужасной записки, оставленной ею въ отелѣ Телеграфной Горы. Вѣроятно, она убѣдила пріютившаго ее человѣка (если только она была жива) не выдавать ея убѣжища, и всѣ попытки разыскать ее оказались безуспѣшными.
Покорился ли Алонзо? Никогда. Онъ сказалъ себѣ: «Она запоетъ эту милую пѣсню, когда ей будетъ грустно, я найду ее». Онъ взялъ ковровый чемоданъ и переносный телефонъ, отрясъ снѣгъ своего родного города съ ногъ своихъ и отправился искать ее по свѣту. Много штатовъ прошелъ онъ вдоль и поперекъ. Время отъ времени незнакомцы съ удивленіемъ смотрѣли, какъ худой, блѣдный, изможденный человѣкъ съ трудомъ лѣзъ на телеграфный столбъ въ уединенныхъ мѣстахъ, просиживалъ тамъ съ часъ времени, приставивъ къ уху маленькій ящичекъ, затѣмъ со вздохомъ слѣзалъ внизъ и печально шелъ дальше. Иногда они стрѣляли въ него, какъ крестьяне стрѣляютъ въ воздухоплавателей, принимая его за опаснаго сумасшедшаго. Поэтому платье его было все изорвано и самъ онъ весь израненъ. Но онъ все сносилъ терпѣливо.
Въ началѣ своего скитанія онъ часто повторялъ: «Ахъ, если бы я только могъ услышать: „Скоро, скоро, милый!“, но къ концу его проливалъ горькія слезы и съ тоской говорилъ: „Ахъ, если бы я могъ услышать что-нибудь другое!“
Такимъ образомъ прошелъ мѣсяцъ и три недѣли; наконецъ, какіе-то сердобольные люди схватили его и посадили въ частный сумасшедшій домъ въ Нью-Іоркѣ. Онъ не противился, потому что всѣ силы покинули его, а съ ними и всякая надежда, всякая бодрость. Надзиратель изъ жалости отдалъ ему свою собственную, удобную гостиную и свою спальню, и ухаживалъ за нимъ съ добротой и преданностью.
Черезъ недѣлю больной могъ уже вставать съ кровати. Весь обложенный подушками, онъ лежалъ на софѣ, прислушиваясь къ жалобному вою пронзительнаго мартовскаго вѣтра и глухому топоту ногъ на улицѣ: было шесть часовъ вечера и Нью-Іоркъ возвращался домой съ работы. Около него горѣлъ яркій огонь въ каминѣ и двѣ лампы. Въ комнатѣ было тепло и уютно, тогда какъ снаружи было холодно и сыро; въ комнатѣ было свѣтло и весело, а снаружи темно и скучно, какъ будто весь міръ освѣщался хартфордскимъ газомъ. Алонзо слабо улыбнулся при мысли, что его любовныя скитанія сдѣлали его маніакомъ въ глазахъ людей и продолжалъ думать на ту же тему. Вдругъ слабые, нѣжные, не звуки, а тѣни звуковъ — такъ отдаленны и тихи они казались, — поразили его слухъ. Пульсъ его остановился, онъ слушалъ съ открытымъ ртомъ, едва дыша. Пѣніе продолжалось; онъ все слушалъ, ждалъ и тихо и безсознательно приподнимался изъ своего лежачаго положенія. Наконецъ, онъ воскликнулъ:
— Это она, это она! О, божественныя, бемольныя нотки!
Онъ подбѣжалъ къ углу, изъ котораго слышались звуки, отдернулъ занавѣску и увидѣлъ телефонъ. Онъ схватилъ его и, когда замерла послѣдняя нота, быстро заговорилъ:
— О, слава Богу, наконецъ, нашлась! Поговори со мной, Розанна, дорогая! Жестокая тайна открыта, мерзавецъ Бёрлей поддѣлался подъ мой голосъ и оскорбилъ тебя своими дерзкими рѣчами!
Наступила минутная пауза; цѣлая вѣчность для Алонзо. Затѣмъ послышался слабый звукъ и, наконецъ, слова!
— О, повтори еще разъ эти безцѣнныя слова, Алонзо!
— Это правда, настоящая правда, моя Розанна; я тебѣ представлю доказательства, полнѣйшія, несомнѣнныя доказательства!
— О, Алонзо, останься со мной! Не оставляй меня ни на одну минуту! Дай мнѣ почувствовать, что ты около меня. Скажи мнѣ, что мы никогда не разстанемся больше! О, счастливый часъ, благословенный часъ, незабвенный часъ!
— Мы запишемъ его, моя Розанна; каждый годъ, когда стрѣлка часовъ будетъ показывать эту минуту, мы будемъ праздновать ее благодарными молитвами во всю нашу жизнь.
— Да, будемъ, будемъ, Алонзо!
— Четыре минуты седьмого, вечеромъ, всегда будутъ…
— Двадцать три минуты 1-го, дня, всегда…
— Какъ, Розанна, гдѣ же ты?
— Въ Гонололу, на Сандвичевыхъ островахъ. А ты гдѣ? Останься со мной, не оставляй меня ни на минуту. Я не перенесу этого. Ты дома?
— Нѣтъ, милая, я въ Нью-Іоркѣ — больной, въ рукахъ докторовъ.
Слабый крикъ, потерявшій всю свою силу, пройдя тысячи верстъ, жужжа долетѣлъ др слуха Алонзо, тихій, тихій, точно жужжанье раненаго комара. Алонзо поспѣшилъ сказать:
— Успокойся, дитя мое. Это пустяки. Я уже совсѣмъ выздоровѣлъ отъ твоего живительнаго присутствія. Розанна!
— Я, Алонзо. О, какъ ты напугалъ меня. Ну, говори.
— Назначь счастливый день, Розанна!
Наступила маленькая пауза. Затѣмъ недовѣрчивый голосокъ отвѣчалъ:- Я краснѣю, но это отъ радости, отъ счастья. Тебѣ хочется… хочется поскорѣй?
— Сегодня же вечеромъ, Розанна! О, не откладывай больше! Пусть это совершится сегодня вечеромъ. Сію же минуту!
— О, ты, нетерпѣливое созданіе! У меня здѣсь никого нѣтъ, кромѣ моего добраго, стараго дяди, бывшаго весь свой вѣкъ миссіонеромъ и теперь оставившаго службу. Никого, кромѣ него и его жены. Я бы такъ была счастлива, если бы твоя мать и твоя тетушка Сусанна.
— Наша мать и наша Тетя Сусанна, Розанна моя!
— Да, наша мама и наша Тетя Сусанна, — мнѣ пріятно называть ихъ такъ, — я бы такъ желала, чтобы онѣ присутствовали на свадьбѣ.
— И я бы желалъ. Если бы ты телеграфировала Тетѣ Сусаннѣ, сколько времени ей пришлось бы ѣхать къ тебѣ?
— Пароходъ выходитъ изъ Санъ-Франциско черезъ два дня. Ѣхать нужно восемь дней. Она будетъ здѣсь 31-го марта.
— Такъ назначь 1-е апрѣля, Розанна.
— Помилуй, Алонзо, это выйдетъ апрѣльскій обманъ!
— Что до этого! Мы будемъ счастливѣйшими изъ всѣхъ обитателей земного шара, которыхъ освѣтитъ солнце этого дня. О чемъ же намъ заботиться? Назначь 1-е апрѣля, дорогая.
— Пусть будетъ 1-е апрѣля, назначаю отъ всего сердца.
— О, счастье! Назначь часъ, Розанна.
— Я бы хотѣла утромъ, утромъ такъ весело. Удобно ли будетъ 8 часовъ утра, Алонзо?
— Чудеснѣйшій изъ всѣхъ часовъ дня, такъ какъ онъ сдѣлаетъ тебя моей.
Нѣкоторое время слышались слабые, но откровенные звуки, какъ будто шерстогубые, безплотные духи обмѣнивались поцѣлуями. Потомъ Розанна сказала: „Извини меня, голубчикъ, я назначила одному гостю время для визита и меня зовутъ къ нему“.
Молодая дѣвушка вошла въ большую залу и сѣла у окошка, выходившее на чудную сцену. Слѣва виднѣлась прелестная Нугуанская долина, украшенная яркимъ румянцемъ тропическихъ цвѣтовъ и граціозными, перистыми кокосовыми пальмами; раскинутые по ней холмы, покрытые блестящею зеленью лимоновъ, апельсинъ и померанцевъ; историческая пропасть, въ которую спихнулъ своихъ побѣжденныхъ враговъ, первый Камехамега, — мѣсто это забыло, безъ сомнѣнія, свою мрачную исторію, такъ какъ оно улыбается, какъ и все кругомъ, въ полдень подъ сверкающими сводами повторяющейся радуги. Напротивъ виденъ былъ красивый городъ, то здѣсь, то тамъ — группы черныхъ туземцевъ, наслаждавшихся чудной погодой, а направо разстилался безграничный океанъ, сверкавшій на солнцѣ своими бѣлыми гребнями.
Розанна стояла въ бѣломъ, воздушномъ одѣяніи, обмахивая вѣеромъ свое зарумянившееся, разгоряченное лицо и ждала. Каннскій мальчикъ съ старой синей ленточкой на шеѣ и въ кусочкѣ шелковой шляпы, просунулъ голову въ дверь и доложилъ: „Фриско, Гаоле!
