Марк Твен - Любовь Алонзо Фитц Кларенса и Розанны Этельтон
— Она готова была представить меня этому ангелу, въ моемъ синемъ халатѣ съ красными отворотами! Женщины никогда не думаютъ о томъ, что дѣлаютъ.
Онъ поспѣшно сталъ около конторки и сказалъ съ горячностью: «Теперь, тетя, я готовъ», и началъ кланяться со всею своей элегантностью и неотразимостью.
— Хорошо. Миссъ Розанна Этельтонъ, позвольте мнѣ представить вамъ моего любимаго племянника, м-ра Алонзо Фитцъ Кларенсъ. Ну, вотъ! Вы оба хорошіе люди и я очень васъ люблю; поэтому я оставляю васъ вдвоемъ, а сама пойду распоряжусь по хозяйству. Садитесь, Розанна, садись, Алонзо. Прощайте, я ухожу не надолго.
Алонзо все время кланялся и улыбался, и приглашалъ воображаемыхъ барышень садиться на воображаемые стулья; наконецъ, онъ самъ усѣлся и мысленно говорилъ: «О, вотъ удача! Пусть теперь воетъ вѣтеръ, пусть сыпится снѣгъ и небо хмурится. Мнѣ нѣтъ до нихъ дѣла!
Пока молодые люди знакомятся другъ съ другомъ, возьмемъ на себя смѣлость разсмотрѣть самую красивую и милую изъ двухъ собесѣдницъ. Она съ свободной граціей сидѣла одна въ богато отдѣланной комнатѣ, очевидно, гостиной утонченной и чувствительной лэди, по крайней мѣрѣ, судя по всѣмъ признакамъ и символамъ. Напримѣръ, у низкаго, удобнаго кресла стоялъ изящный, тяжеловѣсный, рабочій столъ, надъ которымъ возвышалась красиво вышитая мелкая корзинка съ разноцвѣтными клубками шерсти и разными шнурками, кончиками, пробивающимися сквозь отверстія крышки и висящихъ безпорядочною массою по бокамъ. На полу лежали большіе лоскуты турецкой красной матеріи, прусской синей, обрѣзки лентъ, одна или двѣ катушки, ножницы, одинъ-два свертка цвѣтной шелковой матеріи. На роскошной софѣ, покрытой чѣмъ-то вродѣ нѣжной индійской матеріи, вытканной черными и золотыми нитками, съ перемѣшанными между ними, но менѣе замѣтными нитками другихъ цвѣтовъ, лежалъ большой квадратъ изъ бѣлой грубой матеріи, съ растущимъ на немъ роскошнымъ букетомъ цвѣтовъ, культивированныхъ съ помощью вязальнаго крючка. Домашняя кошка спала на этомъ произведеніи искусства. У сводчатаго окна стоялъ мольбертъ съ неоконченной картиной и рядомъ съ нимъ, на стулѣ, палитра и кисти. Книги были разложены повсюду: проповѣди Робертсона, Теннисонъ, Моди и Санкей, Гоуторнъ, „Рабъ и его друзья“, кухонныя книги, молитвенники, книги съ образчиками и книги съ описаніемъ всякаго сорта безобразной и приводящей въ отчаяніе глиняной посудой. Стояло, само собою разумѣется, піанино, съ наложенными на немъ нотами, и еще больше ихъ было на этажеркѣ. На стѣнахъ висѣла масса картинъ, а также на экранахъ и по всей комнатѣ. Всѣ свободныя мѣста были уставлены статуэтками, хорошенькими осколками и рѣдкими, дорогими образцами особенно дьявольской китайщины. Окно выходило въ садъ, сверкавшій иноземными и мѣстными цвѣтами и цвѣтущими кустарниками.
Но изящнѣе всѣхъ этихъ внѣшнихъ и внутреннихъ прелестей комнаты, была милая молодая дѣвушка. Нѣжно обрисованныя черты греческаго типа, цвѣтъ лица ея — бѣлоснѣжный японскій фарфоръ съ легкою тѣнью отъ пурпуроваго сосѣда въ саду, большіе, нѣжные, голубые глаза съ длинными выгнутыми рѣсницами; смѣшанное выраженіе дѣтской довѣрчивости и нѣжности оленя; прелестная головка, украшенная своей собственной, густой, золотой короной; гибкая, круглая фигура, каждое движеніе которой дышало природной граціей.
Костюмъ ея отличался тою изысканной гармоніей, которая является только вслѣдствіе природнаго вкуса, усовершенствованнаго культурой. На ней было платье изъ простого тюля, съ косой юбкой, съ тремя свѣтло-голубыми оборками, кромки которыхъ были приподняты синелью цвѣта розового пепла, пардесю изъ темно-коричневаго тарлатана, съ пунцовыми атласными зубцами желтоватаго цвѣта, полонезъ en panier, украшенный перламутровыми пуговицами и серебрянымъ шнуркомъ и поддерживаемый желтыми бархатными петлями; лифъ изъ лавендоваго репса, отдѣланный валансьенами; низкій воротъ, короткіе рукава; бархатнаго цвѣта marron на шеѣ, окаймленная нѣжною шелковою розовою полоскою; около нея платокъ, простой трехнитяной красильной фабрики, нѣжно-шафраннаго цвѣта; коралловые браслеты и ожерелье съ медальономъ; прическа изъ незабудокъ и полевыхъ лилій надъ благороднымъ челомъ.
И это все; въ этомъ простомъ туалетѣ она была божественно хороша. Какова же она должна была быть въ праздничномъ или бальномъ платьѣ?
Все это время она была сильно занята разговоромъ съ Алонзо, совершенно не подозрѣвая нашего осмотра. Минуты проходили, а она все разговаривала. Но вотъ она подняла голову и случайно взглянула на часы. Яркая краска покрыла ея щеки и она воскликнула:
— Однако, прощайте, мистеръ Фитцъ Кларенсъ. — Мнѣ пора уходить.
Она такъ поспѣшно вскочила со стула, что едва слышала отвѣтное прощаніе молодого человѣка. Она стояла сіяющая, граціозная, красивая и съ удивленіемъ смотрѣла на уличающіе ее часы.
— Пять минутъ двѣнадцатаго, — проговорила она. — Почти два часа, а мнѣ показалось не больше двадцати минутъ! О, Боже! Что онъ обо мнѣ подумаетъ.
Въ то же самое время Алонзо смотрѣлъ на свои часы и говорилъ:
— Двадцать пять минутъ третьяго! Почти два часа, а я думалъ, что не прошло и двухъ минутъ. Очень можетъ быть, что эти часы опять дурятъ! Миссъ Этельтонъ! Прошу васъ! Одну минуту! Вы еще тамъ?..
— Да, но говорите скорѣй, я сейчасъ ухожу.
— Будьте такъ добры, скажите мнѣ, который часъ?
Дѣвушка опять покраснѣла и пробормотала про себя: „Какъ жестоко, съ его стороны, спрашивать меня объ этомъ!“.
— Пять минутъ двѣнадцатаго, — отвѣчала она съ превосходно сыгранною безпечностью.
— О, благодарю васъ! Теперь вы уйдете, неправда ли?
— Да.
— Какъ жалко.
Отвѣта нѣтъ.
— Миссъ Этельтонъ?
— Что?
— Вы еще тамъ? Неправда ли?
— Да, но пожалуйста поторопитесь. Что вы хотѣли сказать?
— Да… да ничего особеннаго. Здѣсь ужасно скучно. Я знаю, что я прошу слишкомъ многого, но… но позволите ли вы мнѣ разговаривать съ вами время отъ времени, если это не очень васъ обезпокоитъ?
— Не знаю… но я подумаю объ этомъ, я постараюсь.
— О, благодарю васъ! Миссъ Этельтонъ?.. Увы, она ушла и опять нависли черныя тучи, опять закрутился снѣгъ, опять завылъ бѣшеный вѣтеръ. Но она сказала прощайте, не доброе утро, а прощайте! Значитъ часы идутъ вѣрно. Что это были за свѣтлые, чудные два часа!
Онъ сѣлъ и нѣсколько времени мечтательно смотрѣлъ на огонь.
— Какъ странно, — сказалъ онъ, тяжело вздохнувъ, — какихъ-нибудь два часа тому назадъ я былъ совершенно свободный человѣкъ, а теперь мое сердце — въ Санъ-Франциско!
Въ то же самое время Розанна Этельтонъ сидѣла въ оконной нишѣ своей спальни, съ книгой въ рукахъ и, разсѣянно смотря на море дождя, омывавшаго Золотыя Ворота, шептала про себя:
— Какая разница между нимъ и бѣднымъ Бёрлей, съ его пустой головой и старомоднымъ талантомъ подражанія!
II
Мѣсяцъ спустя, мистеръ Сидней Альджернонъ Бёрлей сидѣлъ въ веселой компаніи, за вторымъ завтракомъ, въ роскошной гостиной, на Телеграфной Горѣ; онъ забавлялъ всѣхъ искуснымъ подражаніемъ голосамъ и жестамъ нѣкоторыхъ извѣстныхъ санъ-францискихъ актеровъ, литераторовъ и бонандскихъ вельможъ. Одѣтъ онъ былъ элегантно, и былъ бы красивымъ малымъ, если бы не маленькій недостатокъ въ выраженіи глазъ. Онъ казался очень веселымъ, но, однако, не спускалъ глазъ съ двери, съ нетерпѣніемъ ожидая кого-то. Вскорѣ вошелъ лакей и передалъ хозяйкѣ письмо; она выразительно кивнула головой. Это, казалось, разрѣшило сомнѣнія мистера Бёрлей; живость его мало-по-малу исчезла, одинъ глазъ выражалъ уныніе, другой — злобу.
Остальная компанія разошлась въ опредѣленное время, оставивъ его вдвоемъ съ хоадікой, которой онъ сказалъ:
— Сомнѣнія больше не можетъ быть. Она избѣгаетъ меня. Она постоянно извиняется. Если бы я могъ увидѣть ее, если бы могъ поговорить съ ней хоть одну минуту, но эта неизвѣстность…
— Можетъ быть, она совершенно случайно избѣгаетъ васъ, мистеръ Бёрлей. Подите наверхъ, въ маленькую гостиную и посидите тамъ немножко. Я сейчасъ только распоряжусь по хозяйству и потомъ пойду въ ея комнату. Безъ сомнѣнія, она согласится увидѣться съ вами.
Мистеръ Бёрлей пошелъ наверхъ въ маленькую гостиную, но, проходя мимо будуара «Тёти Сусанны», дверь котораго была слегка пріотворена, онъ услышалъ веселый смѣхъ, который сейчасъ же узналъ. Не постучавшись и не спросивъ позволенія, онъ вошелъ въ комнату. Но прежде чѣмъ онъ успѣлъ заявить о своемъ присутствіи, послышались слова, взбудоражившія всю его душу и разгорячившія его молодую кровь. Онъ услышалъ, какъ какой-то голосъ говорилъ:
— Милая, она дошла.
— И ваша то же, дорогой мой, — отвѣтила Розанна, стоявшая къ нему спиной.
Онъ увидѣлъ, какъ ея стройная фигура нагнулась, услышалъ, какъ она что-то цѣловала… не одинъ разъ, а нѣсколько кряду! Душа его изнывала отъ бѣшенства. Сокрушительный разговоръ продолжался.
