Борис Кудрявцев - Сор из избы
Чтобы набраться злости для атаки на научные крепости, Галкин-старший отправился в кабак с игривой вывеской: «Ресторан «Солнечный». За слепыми окнами «Солнечного», задрапированными тяжелыми, плотными шторами, угадывался прокуренный зал и шаткие тени за столиками. Открывался ресторан в сумерках, и солнца в нем было не больше, чем в погребе, зато водки — залейся. Подавали по первому требованию, невзирая на лица, хотя на стенах висели плакаты с антиалкогольной пропагандой, как веление времени. Редактировал их и обновлял, случалось, Галкин-старший. За это ему отпускали грамм двести, в зависимости от творческих удач. В «Солнечном» Галкина понимали лучше, чем в семье, и верили в его звезду…
* * *Так и не дождавшись одобрения родителей, Баня на свой страх и риск пошел в комиссию по делам несовершеннолетних получать направление.
Дама лет тридцати, казавшаяся старше, замордованная непосильной ответственностью за трудных детей, побывавших под судом или имевших шансы переступить закон, встретила Галкина настороженно. На учете в инспекции Баня стоял за уклонение от учебы. Так было зафиксировано в карточке. Теперь предстояло вписать нечто другое. Он просил официальное направление на завод сельхозмашин. Не халтурить привратником в автосервисе или грузчиком на продуктовой базе. А в кузницу! Дама сидела, задумавшись.
Пришел он один, без родителей, спросить было не у кого. Сам вряд ли объяснит. Говоруны из таких плохие.
Вот если бы на заводе работала мать или отец, тогда инспектор с легкой душой направила бы его туда же, под присмотр родителей. Но, судя по карточке, семья была неблагополучной и к заводу не имела отношения.
Копия направления подшивается к делу и проверяется прокурором. У подростков семь пятниц на неделе, сегодня им хочется в кузнецы, завтра в летчики и космонавты. Выйдет за порог и передумает. Она сама мать и знает…
Вздохнув, чувствуя себя втянутой в безнадежное дело, инспектор взяла справочник и стала искать номера телефонов завода сельхозмашин. Ей хотелось все уточнить, попробовать договориться, чтобы передать Галкина из рук в руки. Иначе Галкину могли дать от ворот поворот. Так получалось чаще всего. Заводчане под разными предлогами уходили в сторону: то лимита рабочих мест для подростков у них нет, то времени, и лучше отправить мальчишку в ПТУ…
— Подожди за дверью, — сказала она Галкину, не желая посвящать его в тонкости взрослой жизни. Вырастет, сам узнает. К тому же предстояло ознакомить отдел кадров с личным делом Галкина и своим мнением на его счет, лучше будет, если мальчишка останется в неведении. Ничего хорошего о нем она пока не могла рассказать, а врать не имела права. Для его же блага…
Галкин курил за дверью, пряча сигарету в ладошке, и даже не пытался подслушать. Сегодня он почему-то был уверен, что его дело правое. Инспектор не знала про кузнеца Мудрых в реанимации и потому сомневалась. Но она узнает, женщина дотошная…
По длинному коридору исполкома с низким потолком и матовым светом стучали каблучками женщины, молодые и в возрасте, громко переговаривались. Они ходили из кабинета в кабинет, словно им не сиделось на месте.
Галкин, боялся, что к инспекторше, занятой его делом, тоже кто-нибудь заглянет для беседы, тогда ему придется торчать за дверью неизвестно сколько. Уже надоело. Он закрывал дверь спиной и встречал подходивших «зверским» взглядом.
«Бандит, — шептались женщины, сочувствуя инспектору. — Ну и работенка у Нины Ивановны! Никаких денег не надо… А платят-то ей всего ничего!»
Дверь Галкин отстоял. Инспекторша встретила его настороженно. Видимо, ее предупредили по телефону, что ее подкарауливает хулиган, быть может, с ножом, неизвестно, что у него на уме, и лучше вызвать милицию…
— Скажи-ка, Галкин, что у тебя случилось в школе? С кузнецом Мудрых…
Ей уже все рассказали. Галкин пережидал, когда страсти улягутся. «Когда ты повзрослеешь, наконец, и будешь спускаться по лестнице, как все люди, а не по водосточной трубе? Зачем ты туда полез?»
Он молчал, лишь глядел на руки инспекторши, которые занимались делом и были сейчас красноречивей слов. Инспекторша ругала для вида, а сама достала из стола бланк направления и заполняла его почти автоматически, не глядя. Она была профессионал, тысячи бумаг прошли через ее руки, которые решали судьбу подростков и служили им подорожной — в спецшколу или колонию на перевоспитание, в ПТУ или на завод…
— Учти, Галкин, поблажки не будет, если сбежишь! — напутствовала инспекторша, и у Галкина замирало в груди. — Ты был когда-нибудь на заводе? Я так и думала. Надо бы тебя сводить! Быть может, не рвался бы… Но коли пришел, не хнычь и не жалуйся… Договорились, Галкин? Будь мужчиной и не подведи комиссию!
Она встала и подала ему направление не без торжества. Видимо, момент был не рядовой даже для нее и ей хотелось, чтобы Галкин это почувствовал.
— Детство кончилось, Аркадий, теперь ты рабочий человек и спрос с тебя полной мерой!
Галкин взял направление дрогнувшей рукой, не сразу, словно бы подумав. И это понравилось инспекторше. Уходил он тихо, бочком, на пороге оглянулся: хотелось поблагодарить, сказать, что она не ошиблась в нем и может не волноваться… Но в дверь ломился следующий, и Галкин отбыл, так ничего и не сказав.
Остаток дня Баня прослонялся. Чувствовал он себя взрослым, и всякие пустяки не шли на ум.
Началась новая жизнь.
Ночь тянулась долго и нудно, через каждые полчаса Галкин открывал глаза и старался разглядеть сквозь темень циферблат часов на стене. Встать пришлось рано, но спать и не хотелось. На воздух вышел с облегчением.
Несмотря на ранний час, в городе было полно народу. Трамваи брали на абордаж, хозяйски покрикивали на вожатую, чтобы подождала. Те, кто был в вагоне, наоборот, шумели, чтобы закрывала двери и трогала.
Опаздывают! Вожатая, не отвечая ни тем, ни другим, блюла свой интерес. Ей требовалась выручка. Не спеша читала нотации в микрофон о том, что никуда не поедет, пока все не обилетятся, что надо иметь совесть и не красть у государства копейку. Через это трамвайное управление несет убытки, вагоны пришли в негодность и нет денег, чтобы заняться их ремонтом. Виноваты безбилетники! На конечной остановке контроль, и они получат сегодня свое…
Галкин слушал, но «обилетиться» не спешил, чтобы не выделяться. Зайцами ехали почти все, не считая слабонервных ветеранов. «Туфта, — беззаботно думал он про контроль, боясь показаться слабаком и трусом, — пугает!»
Но на конечной остановке две женщины-контролеры стали хватать за руки выходящих, требуя предъявить…
«Ну, публика! — думал Галкин вылезая. — Тут не зевай, затрут!»
Если кто-то ускорял шаг, тотчас находился другой, который не желал остаться в дураках и рвался вперед. Вступал третий, он в принципе не мог быть за спинами других… Цепная реакция борьбы самолюбий и характеров могла испугать слабых, но только не Галкина. Он лишь сделал вывод, что на заводе придется попотеть, робкие тут не в чести.
В отделе кадров столы сотрудников стояли плотно, как парты в классе, железные шкафы были забиты личными карточками и биографиями.
— Необученных не берем! — сказали Галкину. — Топай в ПТУ. «А как же кадровый голод?» — не понимал Баня, чувствуя себя обманутым. Голода не было. Завод провел аттестацию рабочих мест и сократил их на три тысячи.
— В ПТУ не пойду! — упрямился Баня. — Хочу в кузнечный.
Публика в отделе подобралась тертая, и если у них имелись вакансии, то для своих. Они звонили по телефону, а не торчали над душой, как Галкин.
— Заполни почтовую карточку, — сказал инспектор, толстощекий и гладкий, поцеловавший ручку у изящной дамы, наплывшей из внутренней двери с бумагой, — и жди. Освободится место в кузнечном — вызовем. Топай!
— Ура! — чему-то радовались в отделе, забыв о Галкине. — Дать жениху тесты? Погадаем на судьбе?
Галкину не надо было гадать.
— Освободилось место! — сказал он толстощекому, снявшему очки, чтобы поцеловать очередную ручку. Очень вежливый работник.
— Не может быть! — отмахнулся инспектор, нетерпеливо и досадливо. Галкин ему надоел.
— Может! Я сам… освободил. Из класса выпал и… место свободно! В кузнице.
— Выпал, освободил?! Болтаешь, — инспектор придвинул телефон. — Сейчас узнаем! А ты постой за дверью…
Галкин вышел. Ждал, прижавшись ухом к замочной скважине.
— Будет главным инженером или директором, если не сопьется! — намечали кому-то путь женщины в кадрах и хлопали железной дверцей сейфа.
— Сопьется, знамо дело! — глушил газировку из графина плешивый старичок. — Не пьет верблюд…
«Иди ты в баню! — мысленно выругался Галкин. — Не буду пить!» К чему это приводит, он знал на примере отца и свою жизнь видел другой, наливаясь творческой дрожью и испытывая стресс, непосильный для алкоголика. Ему хотелось погадать: вышел бы из него главный специалист или директор? Выйдет, конечно, если на работу примут. Только бы не прогнали. Открытку он заполнять не спешил.
