Irag Pezechk-zod - Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев)
– Пожалуйста, не пытайся подражать Асадолле!
– Вот Асадолла, тот умеет насмешить!…
– Уж если берешься рассказать неприличный анекдот, делай это как Асадолла! Тут тоже вкус нужен!
В таких случаях Дустали-хан иногда не выдерживал и обрушивал на князя потоки брани. А еще одна причина ненависти Дустали-хана к Асадолла-мирзе заключалась в том, что, каждый раз, как Дустали-хан пытался завести шашни с какой-нибудь женщиной, он неизменно обнаруживал, что для Асадолла-мирзы она была уже пройденным этапом. И это особенно его заело в случае с женой Ширали, хотя, казалось бы, Асадолла-мирза никак не мог быть там первым.
И когда отец вовсю расписывал доблести дядюшки Наполеона, Дустали-хан не удержался и прервал его на полуслове:
– Может, все-таки подумаем, как быть с Асадоллой? До каких пор он собирается сидеть в доме этого безродного мясника?!
Дядюшка сурово прикрикнул на него:
– Дустали, что за манеры! Разве ты не видишь, что человек говорит?! Да, да, продолжайте.
И отец продолжил:
– Так вот, майора Саксона направили в Иран как раз в середине первой мировой войны…
Ловивший каждое слово Маш-Касем спросил у дядюшки:
– Ага, а это не тот высокий, на которого вы с саблей бросились? Он еще вроде как на один глаз кривой был…
Дядюшка повелительным жестом заставил его замолчать:
– Подожди, дай вспомнить… Так вы говорите, этот человек недавно видел майора Саксона?
– Да, да. Совсем недавно. Месяца два-три назад. В Стамбуле. Я точно не запомнил, он, кажется, был там проездом из Каира и собирался ехать куда-то дальше… Даст бог, когда ему уже будет можно говорить обо всем свободно, я приглашу его к себе, чтобы вы сами от него услышали, что рассказывал о вас майор Саксон. Ну, конечно, этот майор, вы уж меня простите, говорил про вас также много всяких гадостей и вздора. Он даже утверждал, что будто бы вы имели отношение к разведке некой другой державы…
Дядюшка, витавший в облаках, с улыбкой небожителя заметил:
– Вполне естественно. Если бы он сказал что-нибудь другое, было бы странно. Я, конечно, сейчас уже не помню этого майора Саксона, но англичане, как известно…
– Как это вы его не помните, ага?! – встрял Маш-Касем. – Это же тот самый, высокий такой, которого мы пару лет назад видели с вами на проспекте Чераге-Барг. Разве вы не помните, я тогда еще спросил, чего этот иностранец так на вас косится? Я сразу сказал, что, наверно…
– Нет, Маш-Касем, не говори ерунду! Может быть, конечно, это был кто-нибудь из его пособников… Как бы там ни было, того иностранца, о котором ты говоришь, я тоже сейчас в лицо не помню.
– Вы, конечно, могли его забыть, только зачем мне врать?! До могилы-то… Я будто сейчас его глаза вижу. Здоровые такие, налитые кровью… Он на вас как глянул, так у меня душа в пятки ушла. Я про себя молиться начал. Спаси, говорю, святой Али, моего агу от этих англичанов!
Дядюшка пропустил мимо ушей слова Маш-Касема. Он смотрел куда-то вдаль, и на губах его по-прежнему цвела неземная улыбка:
– Да, я делал то, что мне подсказывали мои совесть и долг патриота, и я понимал, какими последствиями это чревато… Вы думаете, я не представлял себе, что значит бороться против англичан? Думаете, не знал, что они будут препятствовать моему повышению в чине? Думаете, не знал, что они никогда не забудут о своей ненависти ко мне? В том-то и дело, что знал! Прекрасно знал! Но, несмотря на ждущие меня впереди беды и неудачи, я боролся!… А сколько они плели разных интриг, сколько подсылали ко мне людей, чтобы меня подкупить! Помню, в последний раз, когда я служил уже в Мешхеде… Однажды под вечер возвращаюсь я домой… Кажется, и Маш-Касем тогда при мне был…
– Конечно, это был я! Кто же еще?!
– Так вот, иду я, значит, и вижу, что за мной по пятам крадется, словно тень, какой-то человек, похожий на индийца. Я, конечно, особого внимания на это не обратил, а вечером сижу я себе дома, и вдруг стучат. Мой ординарец пошел к двери. Кажется, это был как раз Маш-Касем.
– Да, да! Это я был, ага, я!
– Да-а. Пошел он, значит, к двери, потом возвращается и сообщает, что там, мол, какой-то индиец стоит, говорит, что он паломник[18], что дескать попал в беду и хочет с агой поговорить… Я тут же догадался, что это один из агентов англичан. Клянусь жизнью Лейли, я даже близко не подошел к двери! Из комнаты крикнул: «Скажите этому человеку, что живым он меня не увидит!» Я не желал и рта при нем открывать.
– Прямо как сейчас помню! – не утерпел Маш-Касем. – Ага мне это сказали, а я пошел и перед носом у этого индийца дверь как захлопну, так у того аж чалма свалилась!
Дядюшка, разволновавшись, продолжал:
– Вот так я его и оскорбил. А потом еще крикнул: «Иди, скажи своим хозяевам, что меня купить нельзя!»
Маш-Касем закивал головой:
– Этот индиец всего один раз глянул на меня и ушел, а у меня даже мурашки по спине побежали… Я сразу – молиться. Ой, говорю, святой Али, сохрани ты моего агу от этих злодеев!
Отец подхватил:
– Но зато вы сейчас можете ходить с гордо поднятой головой. Зато все уважают нашу семью.
Непрестанно ерзавший на стуле Дустали-хан заметил:
– Если уж семья заслужила высокую репутацию, нельзя, чтобы ее честь пятнали. Сейчас один из членов этой благородной семьи сидит в доме у бандюги-мясника, а никто даже…
Шамсали-мирза резко сказал:
– Господин Дустали-хан, прекратите отпускать язвительные замечания и двусмысленные намеки в адрес моего брата! Бедняга спрятался у мясника, опасаясь вашего дикого нрава и злого языка. Но если, конечно, вы болеете душой за жену Ширали, это другое дело.
Вдруг вскочила со стула Азиз ос-Салтане:
– На том свете пусть болеет душой за кого хочет! Если еще раз скажет за глаза какую-нибудь пакость про сына моего покойного дяди, я его вставные зубы в глотку ему запихну!… – И, сев на место, добавила: – Я с Асадоллой разговаривала. Он, бедняжка, волнуется, боится оставить без присмотра жену и детей Ширали.
Дустали закричал:
– Опомнись! У Ширали нет детей!
– У него жена совсем еще дитя. Асадолла человек добрый, чувствительный…
Стиснув зубы, Дустали-хан прошипел:
– Чтоб ему сто лет ничего не чувствовать! – И быстрыми нервными шагами вышел из залы.
Азиз ос-Салтане проводила его исполненным ненависти взглядом и заявила:
– Я знаю, что надо сделать, чтобы Асадолла ушел оттуда с легким сердцем… Теща Ширали тут неподалеку живет. Я пойду к ней, скажу, чтоб пожила у дочки, одну ее не оставляла, пока ее медведь из тюрьмы не выйдет.
Лицо дяди Полковника засветилось. Его тоже волновало пребывание Асадолла-мирзы в доме мясника, но он не выдавал своих чувств.
– Прекрасная мысль! – с жаром воскликнул он. – Ведь до чего обидно, что Асадоллы нет сегодня с нами в эти радостные минуты! – И громко обратился ко всем присутствовавшим: – Прошу вас сегодня отужинать в моем доме! По случаю устранения досадного недоразумения я намерен угостить вас своим знаменитым вином двадцатилетней выдержки!
– Да что вы, что вы, господин Полковник! Зачем столько хлопот! Как-нибудь в другой раз…
– Ни в коем случае! Какие еще хлопоты?! Все уже готово. Моя жена сварила отличный зеленый плов. У вас всех тоже на ужин что-нибудь припасено. Можете приносить кто что пожелает ко мне, и вместе отметим счастливое событие.
Предложение дяди Полковника было встречено всеобщим одобрением.
Разговор отца с дядюшкой возобновился, и через несколько минут до меня донеслось забытое за эти дни щелкание игральных костей – дядюшка с отцом сели за нарды.
Хотя я по-прежнему сомневался в чистоте отцовских помыслов и поэтому чувствовал себя неспокойно, одно то, что мы с Лейли снова были рядом и, как прежде, наблюдали за игрой наших отцов в нарды, переполняло счастьем мое сердце. Лейли то и дело, украдкой поглядывала на меня, и каждый ее взгляд дарил мне море наслажденья.
Отец, как в былые дни, бахвалился и подшучивал над дядюшкой:
– С англичанами вы сражались храбро – что да, то да, но, согласитесь, в нарды вы играть не умеете… Я бы на вашем месте и за доску не садился… Лейли, милая, принеси своему отцу парочку орехов, пусть он лучше в орехи играет…
А дядюшка отвечал:
– Бросайте же, ага, бросайте!… Ты не гнался бы за славой боевой, а шагал бы себе мирно за сохой!
Мать Лейли позвала ее и поручила какое-то дело. Я вышел в сад. Казалось, примирение враждующих сторон преобразило и природу. Цветы и деревья словно пели от радости. Вдали, за стволами, я увидел в укромном уголке Дустали-хана и Маш-Касема, занятых оживленной беседой. По тому, как оба размахивали руками, я понял, что Дустали-хан на чем-то настаивает, а Маш-Касем отказывается. Но вскоре доводы Дустали-хана или его заманчивые обещания и посулы сломили сопротивление Маш-Касема, и он, опустив штанины, которые до этого подвернул, собираясь поливать цветы, вышел за ворота. Я решил, что, наверное, Дустали-хан послал его задобрить пекаря для того, чтобы Ширали выпустили на свободу. Дальнейшие события подтвердили правильность моей догадки. Если бы мясник не возвратился домой и Асадолла-мирза остался ночевать в обществе Тахиры, Дустали-хана, наверно, хватил бы удар. По всему было видно, что он готов лечь костьми, лишь бы вытащить князя из дома мясника.
