Александр Федотов - Макароны по-флотски (сборник)
Сменившись с вахты, я, вцепившись обеими руками в шконку, стойко пытался заснуть. Но уснуть на качелях – занятие не из легких. Ноги то задирались выше головы, то наоборот опускались вниз. Меня то перекатывало с боку на бок, то подбрасывало вверх, то обрушивало вниз. Я стойко болтался по шконке с закрытыми глазами, прислушиваясь, как разбушевавшиеся волны бьются о тонкий борт корабля.
Входной люк на верхней палубе со скрипом открылся, и в полутёмный кубрик вместе с завывающим штормовым ветром и брызгами волн ввалился матрос Абаев. Я поднял голову. Абай сползал вниз по трапу, судорожно цепляясь руками за надраенные медные леера. Его смуглое лицо отдавало нездоровым зеленоватым отливом.
– Абай, ты чё? На разводе был?
– Уг-у… – поперхнувшись, Абаев схватился рукой за горло.
– Чего там?
– Помид-ор… давали. Зэлёный
– На меня взял?
– Я его вибросил, – простонал Абаев.
– Блин! Зачем? Мне бы отдал!
Абаев суетливо приподнял крышку рундука:
– Ты бы ни закх-о-те-е-ел….
Он хрипло «вибросил» в рундук еще несколько помидоров.
Абаев был прав: я бы не захотел. И без того слабый аппетит пропал без следа. Пуская тонкие липкие слюнки, бедный узбек мученически попытался заползти на свою верхнюю шконку. Он упорно карабкался туда, издавая тихие жалкие стоны. Качка кидала его из стороны в сторону. Наконец, через три минуты стараний он попал в унисон с движением корпуса корабля и его закинуло на верхнюю шконку. Абаев устроился на своём матрасе, поджав колени к груди, в позе новорожденного. Уткнувшись лицом в подушку, он издал тихий мурлыкающий звук.
Корабль накренился. Небесная бездна в виде неплотно закрытого люка разверзлась над головой Абая. Вал ледяной солёной воды смыл страдальца со второго яруса вместе с матрасом… Абай шлёпнулся на палубу. Звук был такой, как будто кто-то с силой бросил на палубу мокрую половую тряпку. У Абая не хватало сил даже стонать. Он сидел, обтекая, а окатившая его волна катала между его ног по палубе ещё пару-тройку «виброшенных» кем-то помидоров. Отстукивая зубами ругательства на неизвестном мне диалекте, Абай полез вверх по трапу отогреваться в машинное отделение…
К концу третьего дня организм начал понемногу привыкать к качке. И столовая команды постепенно заполнилась голодными матросами. На четвёртый день все было в норме. К этому времени наш корабль уже вовсю бороздил просторы Японского моря. Было как-то в диковинку: куда ни глянь, только вода и горизонт. Красота!
На пятый день на горизонте показалась и начала приближаться какая-то точка. Раздался пронзительный сигнал боевой тревоги: «Туууууууу!..» Мы сломя головы бросились по своим боевым постам.
– Носовая электростанция по боевой тревоге готова! – доложил я по телефону в ПЭЖ (пост энергетики и живучести).
Боевая тревога – это не шутка и не тренировка, это реальная боевая готовность. Обычно играют учебную тревогу: три коротких гудка и один длинный – та-та-та-таааааа; а тут – один длинный. За все три года моей службы боевую тревогу играли только три раза; два из них, когда американские самолеты пересекли нашу границу, и вот сейчас. Оба раза мы сидели, что называется, «с пальцем на пусковой кнопке». Не знали, что будет: дадут команду «отбой» или «огонь»?
Вот и сейчас мы сидели по своим боевым постам, с напряжением прислушиваясь к объявлениям из репродуктора, с мандражом ожидая команды к началу третьей мировой войны. Пока ничего чрезвычайного: обычные команды по проверке боевой готовности. Наконец репродуктор торжественно захрипел голосом Большого Зама:
– Личный состав ракетного крейсера «Адмирал Фокин»! В настоящее время наш корабль находится в непосредственной близости от боевого корабля нашего вероятного противника, эскадренного миноносца Военно-Морских Сил Соединенных Штатов Америки «Олдендорф»! Экипажу оставаться на своих боевых постах… – важно с расстановкой пропел Большой Зам, подражая Левитану.
Какое к чёрту «оставаться на своих боевых постах»! Что тут началось! Мы никогда в жизни не видели настоящего корабля Военно-Морских Сил США! А тут, вот он, в непосредственной близости! Забыв про всё, экипаж полез изо всех шхер на верхнюю палубу. Каждый пытался хоть краем глаза взглянуть на нашего вероятного противника. Биноклей у нас не было, а так хотелось разглядеть этих «америкосов» поближе! Тут у артиллеристов сработала смекалка – корабельные башенные орудия «Турели» снабжены оптическими прицелами! И – грозные орудийные башни нашего ракетного крейсера начали медленно разворачиваться в сторону американского фрегата.
– Все орудия в исходное положение!!! – надрывался в динамике Большой Зам.
Но было уже поздно. Ракетный крейсер, словно готовясь к атаке, ощетинился в сторону американцев всеми своими грозными стволами. На американском эсминце занервничали. Такого поворота событий они явно не ожидали. Артиллеристам было видно, как напрягся «Олдендорф», покачиваясь в перекрестиях орудийных прицелов. Улыбчивые американские матросы, вышедшие наверх с фотоаппаратами пощелкать на досуге советский крейсер, увидев поворачивающиеся в их сторону жерла орудий, заметались по палубе! Им было трудно предугадать логику сумасшедших русских, впервые вышедших в море и впервые своими глазами увидевших иностранцев. Поистине, нет в мире страшнее оружия, чем русский ракетный крейсер с неопытным экипажем!
Настал критический момент. Большой Зам сорвал голос и только шипел в репродуктор. Он был уже не в силах повлиять на ситуацию. А американцам оставалось только уповать на своего бога, чтобы никто из наших бравых артиллеристов не вздумал заработать себе медаль героя. Видя наше полное численное превосходство и полное отсутствие логики действий, американцы не придумали ничего лучшего, как поднять в воздух и направить в нашу сторону вертолёт разведки. Крэзи Рашинс! – слышалось в эфире. Мы, конечно же, не могли ударить в грязь лицом перед янками. Тут же с наших кораблей сопровождения поднялись два краснозвёздных вертолёта и в боевом порядке, как на таран, устремились в лоб американцу. Американец заметался в воздухе, не сразу сообразив, что ему делать. Импровизированная встреча на Эльбе-2 состоялась прямо над нашим кораблём. Вертолёты жужжали над нашими головами, а лётчики уничтожали друг друга взглядами, обмениваясь неприличными жестами.
– Хорошо, что боеприпасов, как всегда, не успели завезти, – резонно рассудил Коля, – а то какой-нибудь чурка ради медальки или отпуска точно пальнул бы разок, другой, третий.
– А что, за «Олдендорф» реально могут и благодарность дать, – усмехнулся я.
В тот день, к счастью, всё обошлось. Вертолеты покружились и разлетелись, корабли разошлись. Вот только сорвавший голос Большой Зам неделю потом хрипел, у него даже ругаться сил не было, так испереживался бедняга.
Часть 3 Кича
Макароны
Кто не сидел на киче, тот не служил на флоте.
(Поговорка)
Справка: Подволок – внутренняя (нижняя) сторона палубы, палубной обшивки, потолок корабельного помещения.
Гарнизонная гауптвахта Владивостока, именуемая в простонародии «кича», как и положено уважающей себя старинной военной тюрьме, была окружена аурой пугающей таинственности. В этой тюрьме, построенной при Николае Втором, ещё революционер Сергей Лазо сидел. О киче ходили самые невероятные слухи, их пересказывали все, кому не лень, хотя тех, кому на самом деле довелось там сидеть, были единицы, Это было, конечно, не потому, что пролетчиков, кандидатов на отсидку, было мало. Их-то, как раз, было хоть отбавляй. Просто, единственная на весь Владивостокский гарнизон гауптвахта, рассчитанная на шестьдесят два человека, физически не могла вместить всех желающих. Получалось так, что на кичу попадали только самые закоренелые, но даже им приходилось порой месяцами дожидаться заветного места. А незакоренелым же даже сутки ареста перестали объявлять, знали: бесполезно, все равно «мест нет». Я, так уж получилось, стал как всегда, исключением из правил. Я загремел туда «по карасевке, не отслужив на корабле и шести месяцев. А случилось это из-за макарон. Но, всё по порядку…
Ощущая в груди участившееся сердцебиение, я подошел к люку, ведущему в жилой кубрик радиотехнической боевой части БЧ-7. Во время заводского ремонта этот кубрик, рассчитанный для проживания сорока человек, «жилым» можно было назвать только в больших кавычках. Ряды обшарпанных двухъярусных шконок, палуба, на которой кое-где еще сохранились остатки старого линолеума, ржавые переборки – всё это напоминало лагерный барак после артобстрела. Унылые огоньки горстки тусклых лампочек, вживлённых «на соплях» в свисавших с подволока провода, света и уюта не добавляли.
С трепетом в сердце я приподнял неплотно закрытую крышку люка. Закрыться ей мешал толстый гофрированный шланг, протянутый в кубрик с берега. Зимой через этот шланг кубрик отапливали горячим паром. Тепла на всех всё равно не хватало, и личный состав спал зимой в шинелях, накрываясь лишними матрасами. Зато от чудовищной влажности даже булавочные уколы гнили и не заживали месяцами. Это сюда, в этот кубрик, я попал из уютной родительской квартиры, спустя всего неделю после призыва. И этот кубрик БЧ-7 стал моим домом на протяжении первого, самого трудного, года моей службы.
