Михаил Эдель - Чем вы недовольны?
– Я узнала ваш «Москвич». Здравствуйте.
Ладогов усмехнулся. Илона протянула руку. Александр Сергеевич пожал её.
– Домой, на дачу?
– Да.
– Торопитесь?
– Как всегда.
– Всё решаю мучительный вопрос – обзаводиться ли дачей?
– Собственная дача требует самоотверженности.
– А всё-таки?
– Мы неудачно стали. Мешаем движению.
– Уделите мне несколько минут.
– Пожалуйста.
Илона проехала около километра и стала у обочины. Надела черные перчатки и торопливо подняла капот «Волги». Ладогов спросил, в чем дело.
– Сама не знаю. Всю дорогу капризничает.
Ладогов предупредил – автомобилист он плохой, однако вывернул свечи… Одну свечу заменил. Илона нажала – всё в порядке.
– Вот видите, без вас я бы, как говорят шофёры, загорала где-нибудь. Вы торопитесь?
– Да. За тестем. В городе ждёт жена. Мы втроем едем в театр.
– Завидую вашей жене. Спасибо за помощь. Нарушив правила, установленные Джейраном, Илона, как бы мимоходом, сказала:
– Позвоните мне, – и назвала номер телефона.
– Хорошо, запомню.
Чёрная «Волга» понеслась дальше. Ладогов свернул влево.
«Позвонит или не позвонит?» – гадала Илона, возвращаясь в город.
Ладогов несколько раз повторил номер телефона приветливой, красивой женщины.
Утром, приехав в управление, Ладогов увидел в приёмной Дымченко с папкой «На подпись». Дымченко поклонился и хотел покинуть приёмную.
– Что у вас? – спросил Ладогов. – Зайдите ко мне.
Дымченко покорно последовал за ним.
– На подпись?
– Нет.
В папке лежало два приготовленных распоряжения – одно на три тысячи кубометров и другое на две тысячи для «Межколхозстроя», который представлял Тернюк.
– Скажите, Влас Тимофеевич, вы знакомы с той дамой, которая куда-то везла Петра Филимоновича?
Дымченко побагровел, слегка забарабанил пальцами по папке.
– Впервые видел её.
– Нет, не впервые. Вы её видели в кабинете Петра Филимоновича. Я припомнил.
– Не обратил внимания.
– На неё нельзя не обратить внимания. Я всё знаю.
– Что вы знаете, Александр Сергеевич… Не пойму вас.
– Скоро поймёте.
– Вы разговариваете со мной в таком тоне, как будто я… Я работаю в управлении двадцать лет.
– Это довод для пенсии. Я знаю, что у вас в папке. Распоряжение на отпуск непланового леса. Покажите папку.
– У меня тут чисто личное.
– Личное я читать не буду. Покажите издали, если на бумагах нет нашего штампа, я принесу извинение.
Дымченко что-то проворчал и быстро вышел из кабинета. В приёмной никого. Дымченко сунул папку под небольшой застекленный шкаф и помчался в уборную.
Ладогов поручил секретарю немедленно принести ему копии бумаг, заготовленных отделом Дымченко вчера и сегодня.
– Я встретила Власа Тимофеевича, – сказала секретарь, – он вылетел из приёмной как ракета.
– С папкой?
– Без папки.
– Тогда поищите, пожалуйста, его папку в приёмной.
Стол заперт. Шкаф также. Под столом ничего нет. Секретарь пошарила линейкой под шкафом. Показалась папка.
Через два часа Прохоров выговаривал Ладогову:
– Недоверие только нервирует аппарат… Ты выслушай. Отпуск леса «Межколхозстрою» согласован со мной. Дымченко заготовил два распоряжения. На две тысячи и на три. Какое я захочу подписать. Ты на него нажал, человек он больной… Животом страдает. Его схватило, он в приёмную, никого… До отдела бежать далеко, сунул папку под шкаф… и в уборную… Я смеялся, когда он рассказывал. Тем более мы ему, старому служаке, недавно вкатили выговор с предупреждением… А что он покровительствует украинцам, землякам, конечно, неправильно. Но понять человека можно.
– Всё это складно, но неладно, – сказал Ладогов и вышел из кабинета Прохорова.
Прохоров подписал распоряжение на две тысячи кубометров третьего сорта. Второе распоряжение подписал Дымченко, точно подделав подпись Прохорова.
Подделывать подписи он давно умел. Дымченко считал, что Прохоров никогда не вернет ему тысячу пятьсот рублей, а в убыток работать не хотел. И кто там станет проверять, сверять подписи? Распоряжение в Ломоносовск поступит к своему человеку, Панкову, начальнику лесотехнического снабжения. И концы в воду.
В сквере на площади Ногина Дымченко вручил Тернюку два распоряжения на пять тысяч кубометров. Взамен получил крупную сумму для себя, Джейрана, Илоны и Курбского.
Илона позвонила Дымченко, её интересовал Ладогов.
– Уехал в командировку. Надолго. За границу.
– Нет бога! – воскликнула Голицына.
* * *Сегодня Илона гоняла машину по тихим улицам-бульварам в районе «Мосфильма». Она пылала, духовное лицо нанесла ей наглую пощечину. Верно сказала Мотя: «Одне аферисты».
Не успела приехать домой, переодеться, как позвонил Джейран, он уже в Москве. Назначила ему свидание у оперетты. Двуликий Ян ждал её у колонны Концертного зала. Благообразный, с небесными глазами, в толстом добротном пальто, великолепной шляпе, ни дать ни взять – доцент, преподаватель консерватории, или художник-реставратор.
Джейрану не понравилось, что на заднем сиденье торчит остроглазая Мотя с поджатыми губами. Машина покатила в сторону Северного речного вокзала.
– Она зачем? – тихо спросил Джейран.
– Так нужно.
В химкинском парке Илона выбрала укромную скамью, по аллее патрулировала Мотя.
– Что за штучки? – сказал Джейран, кивнув в сторону Моти.
– Сейчас узнаете.
Голицына с обидой передала всю сцену у духовного лица, щеки её густо порозовели. Закончила сообщение неожиданной реляцией:
– Всё. На этом, Ян Петрович, наше знакомство прекращается.
– Бросьте. Дамская истерика. Пройдет.
– Повторять не стану. Я вас больше не знаю.
– Пожалуйста. Но и от меня не ждите ничего доброго.
– А вы когда-нибудь делали добро?! Не угрожайте мне.
– Угрожаю не я, а ваше соучастие, в делах.
– Каких делах? Что мне могут предъявить? Что дурачила разных хлюпиков, самовлюбленных позёров, болтунов, невежд, притворщиков?
– А с какой целью, позвольте вас спросить?
– Я им не ставила условий, не подкупала, ни о чём не просила… Даже им нельзя предъявить серьёзных обвинений, они повинны в одном, что давали общие распоряжения, не ведая, что ими воспользуются такие, как вы. А вот их подчиненные, которые были вашими агентами и наживали миллионы, их будут судить иначе.
– Постараюсь, чтобы вы сидели на скамье рядом с нами.
– Если меня найдут. И даже в этом случае я останусь жива, в отличие от вас. Я расскажу суду, как вы совратили меня, как всегда держали пальцы на моем горле, всегда кружили вокруг меня, как хищники. Во что вы меня превратили? Кто я? Вон та девушка в газетном киоске наверняка счастливее меня… Что мне дали ваши деньги, на что мне бриллианты, меха… Весь этот шик? Мне как-то одна женщина сказала вслед ужасное слово: шкура. Я только сейчас вспомнила об этом. Она была права. Послали меня к этому негодяю в рясе. Как я счастлива, что не послушалась и не покупала у вас валюту, разные камушки…
– Вы поступали, как все женщины, боялись переплатить.
– Хотя бы и так.
– Теперь понятно, почему вы взяли с собой вашего архангела.
– Еще бы. Вы способны убить меня в машине и бросить на дороге. Или здесь, на скамье.
– Хорошо, я оставлю вас в покое. Вы мне больше не нужны. – Глазки Джейрана снова стали небесными, он похлопал Илону по руке и сказал пасторским голосом: – Я вас всегда уважал за искренность… Мир. Довезите меня до города.
– Я не еду в Москву. Здесь достаточно такси.
Джейран пошёл к речному вокзалу. Такси не было.
Он поднялся на ступени. Ждал. Вдруг «Волга» Илоны вышла на магистраль и повернула в сторону Москвы.
Засунув руки в карманы пальто, шеф корпорантов со ступенек смотрел на стенды фотовыставки, украшенные крошечными красными флажками. Он зло прищурился: они напоминали ему флажки во время облавы на волков!
ПОКЛЯНИСЬ!
Бур горевал, Ломоносовск превратил его в затворника.
– Это надолго? А если он целый год не покажется здесь? – допытывался Богдан у Воробушкина.
Бур кипел и сверкал глазами, как исконный горец. И главное, он довольно часто видел Катю Турбину… Из окна. И только. Ему было запрещено выходить на улицу. Воробушкин поселил Богдана в квартире по соседству у одинокой пожилой женщины, шеф-повара магазина «Кулинария».
Павла Дмитриевна, приютившая, как она выражалась, «приятного, вежливого, работящего» Бура, требовала от него одного: говорить, что он хотел бы поесть завтра. Специальностью шеф-повара были пирожки. В Бур скрещивал руки на груди и глазами человека, которого хотят выбросить за борт корабля, умолял:
– Дорогая, неоценимая Павла Дмитриевна, я уже ел пирожки… с печенкой, капустой, творогом, яйцами, вареньем, морковью, мясом, рыбой, слоеные, жареные, нежные, румяные, замечательные. Прошу вас, я потолстею… Я погублю талию. Потеряю общий привлекательный вид…
