Владимир Бабенко - Записки орангутолога
Мост задрожал, заволновался, заскрипели тросы. Понтоны оседали под тяжестью бронированных машин и заплескивающаяся вода омывала стальные гусеницы. Рыбачивший солдат, не оборачиваясь на громыхающие за его спиной танки, дернул удилище и вытащил из воды растопыренного ерша.
— Со стрельб возвращаются, — сказал водитель. — Послезавтра и у нашей роты стрельбы.
Последний тягач вылез на берег и исчез за холмом, махнув на прощание, как хвостом, стволом пушки. Путь был свободен, и наш газик въехал на мост. Понтоны лишь слегка зашевелились под его весом. Солдаты, обслуживающие переправу, посмотрели сначала на водителя, потом на номер газика и начали о чем-то переговариваться между собой — вероятно обсуждали, кто из офицеров ездит на этой машине.
Дорога шла вдоль берега и вдоль цветущих лугов. Запах реки и теплой травы проникал в нагретую, пропахшую бензином, маслом, солдатским потом и дешевым одеколоном кабину.
Машина миновала луг и двинулась вдоль стройной шеренги огромных лип. За их стволами виднелся небольшой пруд, сплошь покрытый изумрудным ковром ряски. Газик, со скрежетом царапаясь железными бортами о ветки, продрался через разросшуюся живую изгородь желтой акации и своим овальным носом едва не ткнулся в небольшой каменный домик с белыми стенами, сверкающий на солнце, как парус посреди зеленого моря.
Дверь дома распахнулась, и на крыльце показался солдат — плотный, сероглазый и очень симпатичный.
— Привез? — спросил он водителя.
— Ага, принимай, — и водитель открыл дверь газика. — Майор сказал, что будет только завтра, к вечеру.
— Понял, — сказал солдат. — Проходи, — добавил он водителю. — Покормлю. Ну а с тобой давай знакомиться, — и он протянул мне руку. — Можно меня звать дядей Колей или Николаем Викторовичем, а лучше всего Николаем. Ну, а как тебя звать, я знаю. Думаю, что мы с тобой будем жить дружно, тем более, что нам вместе жить долго предстоит. Вещи привез? Где они? В машине? Я сам достану. А ты пока иди руки мой — умывальник вон там, и пошли на кухню обедать.
Я умылся холодной водой из рукомойника, успев заметить, что ровные зеленые грядки клубники рядом с домом пестрят алыми кляксами ягод.
На кухне Николай уже разливал по огромным тарелкам суп. Водитель удовлетворенно потянул носом, улыбнулся, вытащил из-за голенища сапога алюминиевую ложку и запустил ее в свою тарелку.
— Видишь, — кивнул Николай на водителя. — У солдата может автомата не быть, а ложка всегда найдется. Чего сидишь, — обратился он ко мне, — давай рубай. — И он пододвинул мне тарелку.
Застучали солдатские ложки, и я старался не отставать.
Потом водитель сел в газик у укатил, а я остался с Николаем.
* * *Утро следующего дня было прохладным. Я ёжился под грубым синим кусачим одеялом, укрываясь им с головой и оставив маленькую щелку для глаз. Всходившее солнце осветило рыжим светом дощатую стену. Прожилки на досках слагались в контуры жирафов с неестественно длинными шеями, страшных горбунов, быстроходных кораблей и вытянутых облаков, сквозь которые пробивались темные лу́ны — следы от сучков. Луч солнца полз по стене, и смолистый запах в комнате усиливался.
Было так тихо, что слышалось, как изредка глуховато ударяется о стекло своим толстым брюшком паук, плетущий паутину на оконной раме, и как снаружи, за стеной, по стволу стоящей рядом с домом сосны кто-то цепляясь коготками за кору торопливо взбирается вверх — и только там, в вышине, дятел обнаружил себя громким стуком.
Я встал, надел холодную, и от этого словно чужую одежду, влез в сыроватые неуютные ботинки и вышел на крыльцо.
На огромной березе пела какая-то птичка, заканчивающая каждую четкую фразу необыкновенно жизнерадостным звуком.
— Умываться и завтракать, — послышался голос Николая.
* * *После завтрака Николай сказал:
— План, значит, на сегодня у нас такой: моем посуду и — на Волгу. Ты рыбу ловишь? Нет? А плавать умеешь? Тоже нет? Ничего, научим.
Но на речку мы пошли не сразу — у Николая нашлись дела: надо было наколоть дров, принести воды из колодца и поправить ворота. И он отпустил меня на часок — погулять.
У дома был небольшой огород. Я осторожно обошел куст крапивы. На конце каждого листика висела капелька росы, ослепительно сверкающая, как бриллиантовая сережка. Над картофельными грядками лиловели колокольчики цветов. Зелеными ежатами выглядывали из-под листьев молодые огурчики. Я под шершавым листом нащупал одного, обломал ему хвостик, стряхнул черные крошки земли и с хрустом надкусил. Хотя огурец был колючий, горький и запретный — потому что немытый — я с особым удовольствием съел его. Листья перезрелого редиса были пробуравлены, и у дырочек сидели маленькие черненькие с желтыми полосками на спине козявочки, которые, если протянуть к ним руку мгновенно, точно по волшебству исчезали — они прыгали, отталкиваясь своими задними мускулистыми ножками.
В самых больших и самых спелых ягодах садовой земляники (которую в те годы в Калининской области почему-то называли викторией) слизняки проели ямки, светившиеся изнутри нежнейшим розоватым светом. Эти ягоды я не трогал. Но все остальные рвал — и созревшие, и даже те у которых был хоть чуть красноватый бочок — совал их в рот и смотрел на длиннохвостую птичку, которая рядом на тропинке гонялась за мухами.
По земле, у самой стены дома протекал ручеек из больших коричневых муравьев. Я присел и положил прямо на их тропе подарок — спелую ягоду. Насекомые сбились в кучку, и подогнув брюшки, обрызгали мою ладонь тонкими, едва видимыми, словно вылетающими из крошечных пульверизаторов, фонтанчиками муравьиной кислоты. Потом они с ожесточением облепили земляничину, но скоро поняли, что это не враг и не достойная добыча. Муравьиная речка потекла дальше, и только двое остались на алом островке лакомиться моим подношением.
По белой стене дома будто кто-то стрелял из рогатки мелкими камушками. Это слепни с размаху ударялись о белую преграду и оглушенные падали вниз. Их собирали муравьи и тащили к себе в муравейник.
Рядом с домом, в травяной кочке, в старом ворохе сухой травы лежали, вернее, стояли два десятка восковых бочонков, на которых сидели пять мохнатых шмелей. Когда я проходил мимо, шмели, как по команде, повернулись боком и угрожающе приподняли растопыренные лапки в мою сторону. Я осторожно миновал их гнездо и направился к пруду.
Высокая и густая живая изгородь из кустов ивы, ольхи и черемухи окружала пруд. Только в одном месте к нему пробивалась тропинка. Ярко-зеленый, масляно блестевший на солнце ковер ряски был словно побит молью — испещрен длинными темными извилистыми дорожками.
Я попробовал рукой воду. Она под шубой из ряски не остыла за ночь и была теплая, как парное молоко. Я присел на берегу, оттирая о штаны прилипшие к руке крохотные зеленые кружки, прихлопывая редких комариков и бросая их водомеркам. В прозрачной воде пруда, над глинистым дном кровавой капелькой проплыл красный паучок, а у самой поверхности пари́ло, меняя контуры, буроватое облачко водяных блох. По дну резко переставляя лапки полз ручейник. В стенки его домика были вплетены щепочки, веточки, зеленые листочки и даже раковины улиток. У коряги неподвижно висела стайка карасиков, круглых и красных, как старинные медные пятаки.
Метрах в полутора от берега, под листьями желтой кувшинки, всплывали замечательные животные. Сначала на минуту у поверхности завис огромный жук — весь черный с желтой окантовкой и круглыми, похожими на копытца, передними лапками, а потом, почти в том же самом месте, показался красавец тритон. Он сделал глоток воздуха, развернулся, нервно, как кот, пошевелил кончиком хвоста, мелькнул оранжевым в коричневых пятнышках брюшком и скрылся в глубине. Я подумал, что надо попросить Николая, чтобы он сделал мне сачок, потом встал (карасики метнулись под ковер из ряски) и пошел к дому.
На крыльце меня ждал Николай.
— Бери удочки и пошли на реку.
Я взял две удочки: одну — длиннющую и тяжелую — для Николая и вторую — немного короче — для меня. Николай нес ведро для рыбы и вещмешок с продуктами.
На дороге, ведущей к Волге, медленно ползали неуклюжие жуки-навозники. Сверху они были черные, а снизу гладкие грани их панциря мерцали темно-синими искрами. Сидевшие по окраинам луж большие бабочки сверкали перламутровыми крыльями, нежно касаясь жидкой грязи длинными хоботками.
Мы вышли на берег Волги. На том берегу был виден военный лагерь — серые пирамидки палаток и крохотная шеренга марширующих фигурок. А чуть выше по течению чернела деревенька.
— Путилово, — произнес Николай махнув рукой в ее сторону.
Мы подошли к воде. Мелкие рыбешки толклись у самого берега, ссорясь из-за падающих на поверхность воды мошек. Метрах в пяти от берега стоял связанный из жердей помост, устроенный рыбаками. Николай снял галифе и сапоги, поднял меня и, осторожно ступая по каменистому дну, перенес на помост.
