Андрей Норкин - Армейские байки. Как я отдавал Священный долг в Советской армии
– Ну, как не знать! – за это лето я изучил этот гараж вдоль и поперек. Он служил майору Ларцеву не только для хранения его «Москвича», но и в качестве то ли выездной дачи, то ли тайного укрытия.
– Товарищ маойр! Иван Дмитрич! – заколотил я в железные ворота. – Это я, Андрей! Меня к вам Жилин прислал, – орал я где-то с минуту. Наконец дверь приоткрылась, и на солнце выполз заспанный майор в майке и трениках.
– Чего тебе? – буркнул он, потерев густо заросший щетиной подбородок.
– Жилин просил узнать, как вы тут? Начальник штаба – новый. Волнуется… И сам Жила волнуется.
– Ладно… Скажи чтоб не волновались… – Ларцев задумался. – Завтра приду.
Я вернулся в штаб, нашел подполковника Жилина и передал ему состоявшийся разговор.
– Ну, хорошо, – сказал Жилин. Я согласился. И мы оба ошиблись.
На следующий день Жила снова зашел ко мне в кабинет, на этот раз чернее самой черной грозовой тучи.
– Иван помер! – огорошил он меня прямо с порога. Я от неожиданности даже не нашелся, что спросить. Поэтому Жилин продолжил: – Отравился. Пьяный был…
В тот вечер, уже после того как я разбудил его в гараже, майор Ларцев еще выпил коньяка, хранившегося там же, в большой канистре, и лег спать. Проснувшись, он, видимо, решил поставить точку в затянувшихся возлияниях. Но последний глоток оказался на самом деле последним. Мой начальник перепутал канистры и вместо коньяка хватанул несколько полновесных глотков антифриза. Ему хватило сил выбраться из гаража и сделать несколько шагов по направлению к дому. Но до госпиталя его уже не довезли, он скончался в машине «Скорой помощи».
Иван Дмитриевич был странным офицером. Как бы он ни старался выглядеть грозным начальником, у него это не получалось. Он даже ругался как-то смешно. Хотя, честно говоря, он и ругался-то редко. Все эти почти полтора года я жил у майора Ларцева, как у Христа за пазухой, зная, что он не даст меня в обиду никому из офицеров, закроет глаза на постоянные отлучки в клуб и даже не рассердится, если застанет спящим на столе в кабинете. Если бы мне нужно было назвать самого невоенного, самого домашнего офицера нашего полка, я бы назвал таковым майора Ларцева, забавного, безобидного человечка, с вечно сдвинутой набок и на затылок фуражке.
Естественно, когда понадобилось помогать с организацией похорон, я и не думал отнекиваться. Даже когда выяснилось, что нужно ехать в морг, забирать тело. Медбрат был тогда в полку один, начальник санчасти отсутствовал. Вот мы со Славой и поехали, предварительно зайдя к Ларцевым в квартиру и забрав чистые белье и обмундирование. Хорек, узнав, что я еду в морг, сделав круглые глаза, уверенно сообщил мне, что я теперь есть не смогу. Как минимум несколько дней.
В морге покойник был только один. Тело майора лежало на столе, голое, с огромным синим шрамом, тянувшимся от горла до паха. Я даже не предполагал, что после вскрытия остается такой ужасный след! Шов зашили криво, большими толстыми стежками. Этот шов притягивал к себе все внимание. И при жизни-то миниатюрный майор теперь казался совсем крошечным, какой-то детской игрушкой, которую нерадивые хозяева решили подлатать после долгих лет хранения на заброшенном чердаке.
– Ты как? – спросил меня медбрат Слава, до сих пор не утвердившийся в уверенности, что со мной все будет в порядке. Он-то знал, что я впервые в жизни так близко вижу мертвое человеческое тело.
– Да я в порядке, – сказал я. Это была правда. Мне казалось абсолютно естественным, что именно я приехал помочь санитару подготовить к погребению человека, с которым прожил и проработал почти полтора года.
Белье на труп мы надели без проблем, а вот дальше стало сложнее. Тело уже закоченело и конечности совершенно не гнулись. Я боялся, что если мы надавим сильнее, то сломаем руку или ногу.
– Давай, давай! Сильнее! – прикрикнул Слава. – Ничего ты ему уже не сделаешь. А так хрен мы его согнем!
Вздохнув, я поднатужился, и дело пошло быстрее. Через полчаса все было закончено. Иван Дмитриевич лежал в полной парадной форме, разве что на ногах отсутствовали сапоги. Мы надели на него какие-то легкие туфли, видимо специально подготовленные для похорон. В машину тело должны были загрузить работники морга.
Вышли покурить. День стоял солнечный и совершенно не соответствовавший настроению.
– А ты врачом не хотел стать? – вдруг спросил меня медбрат.
– Меня об этом с детства спрашивали, – улыбнулся я. – Я в четыре года два раза в больницу попадал. Сначала с гангренозным аппендицитом, потом с ущемленной грыжей. Так что меня все дразнили, что я хирургом стану. А почему ты спрашиваешь?
– Да, честно говоря, первый раз вижу человека, который в такой ситуации настолько спокоен, – сказал Слава. – Из тебя бы мог врач получиться.
– Да, нет… Это – не мое. – Я выпустил струйку дыма. И подумал, как странно: мне говорят, что, возможно, я мог бы спасать жизни людей, в тот момент, когда я только что вышел из морга. Слава не настаивал. Он вообще был тихий и деликатный, как будто все время чувствовал вину за то, что служит не так, как все. Начальство традиционно считало, что в санчасти находятся одни симулянты. Когда прежний командир пребывал в особенно мрачном расположении духа, он требовал собрать на плацу весь личный состав, включая всех «хромых, косых и ебнутых из санчасти». В этих случаях мы стояли в строю до тех пор, пока на плац не выходили люди в пижамах. Таковых каждый день в санчасти бывало человека по два-три, не более. Выходили строиться также и Слава, и наш начмед, про которого рассказывали странное. Кто-то из солдат пустил слух, что начальник медсанчасти полка – голубой, потому что он при любом медосмотре заставлял пациентов снимать штаны и интересовался санитарным состоянием паховой области. Так к нему это клеймо и прилипло, хотя никаких более весомых доказательств его нетрадиционной ориентации не существовало.
Поминки по майору Ларцеву организовали прямо в полку. На стадионе поставили большую палатку, ту, которая ездила с нами в Караязы и работала на учениях столовой. Правда, убрали все внутренние перегородки, и получилось что-то вроде огромного шатра. Внутри в несколько рядов стояли столы и лавки, за которыми расселились офицеры, их жены, какие-то гражданские, чье появление здесь, видимо, тоже чем-то было оправдано. Сидели и несколько солдат. Я оказался рядом с женой Дьяконова, грустной и какой-то выдохшейся. Сами поминки я не запомнил. Единственное, что осталось в памяти, – большая тарелка с лобио, которая стояла прямо передо мной. Есть не хотелось, пить было как-то неудобно, поэтому я очень быстро сбежал.
Майора Ларцева похоронили на городском кладбище, там был небольшой русский участок. Спустя несколько дней подполковник Жилин притащил, вернее, притащили какие-то солдаты, надгробный камень. Жилин сказал, что это – очень правильный камень, его добывают где-то в карьере, и он очень подходит для памятника. Мы с ним согласовали надпись и рисунок, простую веточку, после чего еще несколько дней я обычной отверткой выскабливал на поверхности изображение. Камень оказался на самом деле податливым и послушным. Правда, позже все пришлось переделывать. Я закрасил получившийся рельеф золотой краской, и мы решили покрыть весь камень лаком, думали, так он будет защищен от сырости. Вышло же все наоборот, камень перестал дышать и начал стремительно покрываться какой-то плеснеобразной гадостью. И только после того, как я отшкурил весь памятник и заново нанес рисунок, могила моего начальника приняла окончательный вид. Так закончилось мое последнее армейское лето.
А в начале сентября мы отправились на очередное КШУ, кстати, первое с новым командованием. Перед самой отправкой от нашей компании отвалился Траповский, по состоянию здоровья. Я работал в кабинете и сквозь открытое окно услышал, как меня кто-то зовет. Голос был незнакомый, какой-то глухой и неразборчивый. Я высунулся в окошко и увидел Траповского, у которого половина лица раздулась как шар и переливалась всеми цветами радуги.
– Это что с тобой? – спросил я.
– Колесо бортировал, – как всегда кратко ответил Витька.
– Ну? – Я невольно перешел на его манеру разговора.
– Кувалдой ебнуло, – с плохо скрываемой гордостью объяснил мой товарищ. Ясное дело, что в поход мы отправились без него.
Как потом выяснилось, эти КШУ вошли в историю нашей части. Как всегда, сначала мы совершили марш-бросок на машинах. Ехать нужно было далеко, на место мы прибыли поздно, и палатки для офицеров разбивали уже в темноте. Тратить лишний час на собственные палатки совершенно не хотелось. Тут я решил попробовать.
– Товарищ полковник! – обратился я к нашему новому командиру, подполковнику Ухову. – Разрешите?
– Чего тебе?
– А давайте мы не будем палатки ставить для личного состава.
– Как это? – спросил Ухов.
– А зачем зря время терять? У нас же есть нары, есть матрасы, а два «КамАЗа» уже пустые, мы в них можем спать.
