Леонид Лиходеев - Я и мой автомобиль
— Все, — сказал Петухов.
— Паша, — спросил я, — как же будет с дальнейшим развитием автомобилизма? Неужели мы здесь умрем?
— Я думаю, да, — сказал он.
— В таком случае нам следует написать что-нибудь предсмертное, — сказал я, вспомнив Сфинкса.
Мне показалось, что бывают такие случаи в жизни, когда совершенно необходимо, чтобы пришел пророк с огненным взором и сначала для порядка проклял сбившегося с пути, затем грозно указал бы ему дорогу к истине и наконец, отматюгав, потащил бы из лужи заблуждений.
— Нам нужен пророк, — сказал я Пашке. — Причем с тросом. Потому что у меня троса нет.
Петухов открыл дверцу и, выглянув, констатировал:
— Полколеса… Я подозреваю, что эту дорогу проложили специально для нас…
ГЛАВА ПЯТАЯ
За такие дела, — сказал Крот, — бьют морду. Ты безответственный человек.
— Рома, — Карпухин учтиво приложил руку к сердцу, — ее супруг — ужасный тип. Он замучил ее попреками и подозрениями. Они разошлись. Крот рассмеялся, задрав голову, что ему было труднее всего.
— Это она тебе сказала?
— Она мне сказала только про развод. Про остальное я догадался сам.
Крот ходил по кабинету, как маневровый тягач. Карпухин оправдывался:
— Рома! Лучше жалеть о том, чего не сделал, чем о том, что сделал.
— Забавная ситуация, — размышлял Крот, — ты знаешь, почему они разошлись?
— Понятия не имею.
— Они разошлись фиктивно! Чтобы она могла вступить в кооператив и оставить Сименюку жилплощадь. А потом они сойдутся, сменяются, и у них будет большая квартира.
— Бедная крошка, — спокойно сказал Карпухин. — А вы не можете дать вашему сотруднику квартиру?
— Чудак! Мы ему дадим в будущем году двухкомнатную, как растущему специалисту. Больше мы не можем. Впрочем, может быть, у нее изменились планы?
— Не думаю, — сказал Карпухин, — я не достоин ее. Крот засмеялся:
— Наконец-то появился повод для развода!
— Ты формалист, — сказал Карпухин. — Я к тебе пришел не для того, чтобы ты топтал мое чувство. Мне нужна фанера восемь миллиметров. Я уважаю Яковлева — он дает мне кушать. Позвони своим босякам, чтобы была фанера.
— Фанера, фанера, фанера, — пропел Крот. — Будет тебе фанера… Он посмотрел на Карпухина своими точками, наполненными маслянистым цветом нездоровой зависти.
— Кажется, все готово, — сказал он. — Суд через неделю. Адвокат — Сорокин. Возможно, вытащим девочку, и у тебя будут основания быть другом дома.
— Пошляк! — закричал Карпухин. — У тебя нет ничего святого!
— Святого у меня до хрена, — возразил Крот. — Поэтому я и вгруз в это дело. Для меня Колькино слово — закон.
— А ему зачем?
Крот присел к столу, тарабаня короткими пальцами:
— Он любит, чтобы все было в ажуре. Сережа Сименюк действительно талантливый парень. Он, конечно, лопух, но это к делу не относится. Эта маленькая мымрочка вертит им как хочет. Боюсь, что в конце концов она его отправит на каторгу. Ей нужна большая квартира! И должен сказать, Кеша, что тебе в этой квартире не жить. Ты умрешь, как Рембрандт, в полной неизвестности.
— А Колька твой знает про эти делишки?
— А зачем ему знать? Что у него, заместителя нет?
От автора
Пророк появился на голенастом тракторе, остановил свою технику рядом с нами и, выплюнув окурок, спросил:
— Застряли?
— Ты не трепись, — сказал пророку Пашка, — ты вытащи.
Пророк надвинул кепку и полез с трактора. Он был в резиновых сапогах.
— Кабы не я, долго бы сидели… Тут не ездят… Сбились вы… Трос есть?
— Конечно, нет, чего захотел, — сердито ответил Пашка. Пророк покачал головой:
— Кто же это без троса ездит?
И, не ожидая ответа, полез под облучок. Там у него лежала старая пеньковая веревка, толстая и потрепанная от частого употребления. Видно было, что таскал он в рай заблудших не однажды.
Пророк хлюпал по луже, привязывая нас к трактору.
— Поберегись! — крикнул он и попер медленно.
Нельзя сказать, что мы ждали спасения сложа руки или пересказывая друг другу историю своей жизни. Мы пытались выбраться и сами. Поэтому к моменту появления трактора мы уже прочно сидели на брюхе и колеса наши обращались в жиже весьма свободно.
Трактор выбрался на сухое легко. Наш автомобиль стоял за ним мокрый и грязный, отряхиваясь по-собачьи.
Парень отвязался.
— Куда едете? Мы ответили.
— Двенадцать километров, — сказал парень, — так и держитесь. Пашка достал рубль.
— Помолись за нас.
Парень улыбнулся прекрасными белыми зубами:
— Я неверующий…
— Не может быть, — сказал Пашка.
Парень сунул рубль в нагрудный карманчик рубашки и уехал.
— Ты его оскорбил, — сказал я, когда мы обогнали пророка. — Ты. дал ему динарий за душевный порыв.
— Человек склонен к обогащению, — успокоил меня Петухов. — особенно когда никто не видит.
Мы преодолели двенадцать километров довольно быстро. На окраине небольшой деревни стояла изба в три окна. К избе примыкал дощатый крашеный забор, а в заборе находились ворота с калиточкой.
Пашка остановил машину.
— Неудобно как-то, — промямлил я. — Раздольнов не тот человек, к которому я могу заехать запросто.
— Все люди, — сказал Петухов, — не те. Но жить приходится именно среди людей
Он вылез из машины, подошел к воротам и постучал. Раздался великий былинный лай. Вероятно, за забором проживал Змей Горыныч.
— Чтоб ты околел! — раздельно произнес Пашка в щель калитки.
Я никогда не бывал у Раздольновых. Мне казалось, что я не должен был переступать порога сего. Там происходила жизнь, к которой я не мог и не должен был иметь отношения. Конечно, время делает свое дело, в результате чего быль превращается в воспоминания. Есть время страдать от жажды и время вспоминать о страданиях, утолив ее. Раздольнов, видимо, не унижался до того, чтобы считать себя победителем, но и побежденным считать себя он не мог. Я стоял у ворот дома его и ждал, пока он отворит врата и даст отряхнуть мне пыль странствий у очага своего. Какого черта я поддался Пашке?
Заскрипел засов, из калитки вышел Иван Раздольнов. В холщовых недлинных штанах, в рубахе с пояском был он похож на пастушка-переростка. Он шел, улыбаясь широкими скоромными губами.
— Приехали?.. Молодцы…
Посмотрел на машину, покрутил головою — уж больно грязна, — сказал, ударив ногой в шлепанце по колесу:
— Что кобыла-то? Бегат? Пашка передразнил:
— Отчего бы ей, сердешной, не бегти?
Раздольное снисходительно похлопал «Москвича» по пыльной заднице:
— Эх, суета… Одно слово — город… Все асфальт вам подавай.
— Слушай, Ваня, — сказал Петухов, — не трепись по-пустому, тут все свои…
Раздольнов снова растекся крупной улыбкой:
— Остришь все?
— Острю… Ты лучше поди к себе в гараж да вынеси канистру овса. А то, вишь, бензозаправки на тракте еще не построили…
— А коли не дам?
— Как не дашь? Мы тебе заплатим хорошо!
Начинался спектакль.
Форма самоподачи Раздольнова казалась мне забавной. Они с Пашкой испытывали друг к другу чувство въедливой симпатии. Они кокетничали, как бы представляя друг перед другом два взаимоисключающих начала второй половины двадцатого века. Во всяком случае, здесь, у себя, Раздольнов ничем не напоминал того джентльмена, который развозил в городе сувениры.
— Не люблю я тебя, Павел Петухов, — печально сказал Раздоль нов. — Не люблю. Воды тебе не подам в пекло, к огню не пущу в мороз…
— Меня не люби, хрен с тобой, а бензину дай. Раздольнов поискал у меня сочувствия:
— Как ты терпишь его, шпыня ненадобного? Ездишь с ним, трапезу делишь…
— Привык, Ваня, — ответил я послушным тоном.
— Разве — привык… Ну, пойдемте… Возьми канистру-то…
Мы вошли в калитку, и на нас немедленно ринулся неправдоподобно громадный кудлатый сенбернар, крупный, как из зверинца.
— Полкан, Полкан! — припугнул Раздольнов. — Аль не видишь — свои.
Полкан залаял громоподобно, без охоты, как-то равнодушно.
— Слушай! — закричал Пашка. — Запри ты своего Бову-королевича, чтоб ты пропал вместе с ним!
Раздольнов захохотал. Страшенный сенбернар еще разок рявкнул и рухнул на траву башкой на лапы, как тюк. Выкинул язык и задышал.
— Из ваших, — показал Раздольное на собаку, — породистый. Матка с батькой у него ученые. Медалисты. Интеллигент, словом… Пужает, но не кидается… Не боись…
Полкан действительно полностью нас игнорировал.
— Мне его Пивоваров подарил, — продолжал Раздольнов, отодвигая ногой камень, приваливший гаражные ворота.
— Для охоты? — спросил Петухов.
— Кто же охотится с сенбернарами? Я его так держу, для дармоедства. Должен же при хозяйстве и дармоед жить, как думаешь?
