Бранислав Нушич - Автобиография
От третьей до последней, двенадцатой, любви
Любовь — это разновидность пьянства. Только после того, как человек выпьет первые два стакана, у него появляются аппетит и жажда, и он начинает опрокидывать стакан за стаканом. Примерно так же было и со мной. И, смею вас уверить, я стал настоящим алкоголиком. Еще не отрезвев от прошлой любви, я уже хватался за стакан, который стоял передо мной.
Быть может, этим подтверждается моя догадка, что любовь — это такая же привычка, как, например, куренье. Есть люди, которые не курят, а много и таких, которые без курения жить не могут. Одни курят в меру, а другие папиросу изо рта не выпускают. Одни часто меняют табак и поэтому их мучает сильный кашель, а другие, как только заметят, что курение вредно действует на организм, сразу же бросают, чтобы вернуть утраченный аппетит. Я принадлежал к числу заядлых курильщиков, которые с удовольствием меняют табак и, не успев докурить одну папиросу, сразу же закуривают другую.
Свои молодые годы я до краев наполнял любовью, пока не случилось то, о чем в народе говорят: «Повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову сложить».
Моя третья любовь уже таила в себе некоторые вполне реальные желания, ничуть не похожие на поглощение спичек и зазубривание испанских имен. Влюбился я в нашу служанку, в которой, если верить весам, было не менее восьмидесяти килограммов и которая всей своей тяжестью навалилась на мое сердце.
Эта любовь вспыхнула во мне как воспоминание раннего детства, когда я на руках тогдашней нашей служанки на практике постигал азбуку любви. Влияние первых впечатлений было настолько сильным, что, объясняясь Фанни в любви, я чуть было не сказал: «Ах, душа моя! Разве я могу сейчас думать о шницеле? Но уж если оставишь, то оставь и салату немножко. Все мои мысли о тебе, только о тебе. Я только и жду той минуты, когда смогу прижать тебя к своей груди. Не беда, что мясо остынет!»
До сих пор я помню свое неопубликованное стихотворение, относящееся к тому времени:
Я люблю тебя, Фанни,
Хоть ты толстая станом.
«Да, тут есть что любить мне», —
Я твержу неустанно.
На моем бедном сердце
Ты как груз полновесный,
Меня любишь ли, Фанни?
Ты признайся мне честно.
Но и эту мою возвышенную, идеальную любовь разрушила чужая интрига, что, впрочем, случается довольно часто. Как только родители заметили, что я слишком часто без дела слоняюсь по кухне, они уволили Фанни. За неимением объекта, моя любовь была обречена на угасание.
Моя четвертая любовь училась в женской гимназии. У нее были черные, жгучие глаза и озорная улыбка. Наша любовь была разновидностью любви на расстоянии. За все время мы не сказали друг другу ни слова, но зато после первых многозначительных взглядов стали переписываться. Положительная сторона такой любви состояла в том, что, занимаясь перепиской, я тренировался в изложении мыслей с гораздо большей охотой, чем при выполнении домашних заданий «Испеки и скажи!» или «Познай самого себя!» При этом я не только учился излагать свои мысли, но и практиковался в употреблении всех знаков препинания. Я употреблял их все сразу, не жадничал, и ни один из них не мог бы пожаловаться на то, что я употреблял его реже, чем другие. Одно из моих любовных писем выглядело примерно так:
«Дорогая!!! Я, тебя люблю?.. всей душой и; всем «сердцем», моим?! Я прошу тебя, — чтобы ты, на это письмо! ответила как можно быстрее? Любящий тебя, эх; до Гроба?»
Ее письма были без всяких признаков пунктуации, и я сразу понял, что она слаба в грамматике.
Но и эта любовь не кончилась, а просто угасла. В один прекрасный день она вдруг перестала отвечать на мои письма, а потом настал день, когда и я перестал ей писать. Так незаметно, без слез и без вздохов, мы забыли друг друга.
Моя пятая любовь — это глава из неоконченного сентиментального романа. Я влюбился в одну даму, которая была на двадцать лет старше меня. У нее были такие аппетитные ямочки на щеках, такие мелкие белые зубы и такие сочные губы, что я трепетал всем телом, когда она проходила мимо.
Я не смел открыть ей свою душу, боясь, что она будет смеяться надо мной, а отчасти опасаясь и ее мужа, не внушавшего мне ничего, кроме отвращения. Он казался мне хищным зверем, терзающим в своих лапах молодую лань перед тем, как удушить ее. Себя же я воображал святым Георгием на белом коне, спасающим девицу. В то время я не мог еще знать, что особенное наслаждение бедные девицы испытывают именно в лапах диких зверей.
Пятая моя любовь навсегда осталась тайной, и я не рассказывал о ней никому, кроме своей подушки. Оставаясь наедине с ней, я обнимал ее, целовал и говорил ей самые нежные слова, адресованные прекрасной обладательнице сочных губ и аппетитных ямочек.
В шестой любви дело, наконец, дошло до поцелуя. Это был мой первый поцелуй. А первый поцелуй — это тоже своего рода табель, свидетельствующий о переходе в следующий класс, где изучается высшая математика любви со всеми известными и неизвестными величинами.
Пока я не попробовал, я считал, что первый поцелуй лишь несколько более сладкая конфета, но стоило мне прикоснуться губами к чужим губам, как я сразу же в корне изменил свое мнение. Первый поцелуй показался мне бокалом искрящегося шампанского, от которого на губах остается какая-то сладость, в крови вспыхивает безумный огонь, глаза мутнеют и голова идет кругом. И, удивительное дело, стоило мне только отделить свои губы от чужих, как я сразу почувствовал, что обладаю опытом, который в любви так же необходим, как и во всех других проявлениях жизни.
Но опыт всегда приносит разочарование. Так было и с этой моей любовью. Впрочем, разочарование — это самый естественный и обязательный финал всякой любви.
Как ни странно, но я ничего не помню о своей седьмой любви. Знаю, что любил, знаю что она меня любила, помню, что мы клялись и на том свете любить друг друга, а все же не могу вспомнить, кто была она.
Как-то раз я встретил очень красивую женщину, которая, взглянув на меня, ласково улыбнулась. И вдруг мне показалось, что это она, моя забытая любовь. Собрав всю свою смелость, я решил заговорить с ней:
— Сударыня, не можете ли вы вспомнить, был ли я когда-нибудь в вас влюблен?
— А откуда же я могу знать?
— А вы должны были бы знать, потому что я сам вам об этом говорил.
— Вы мне никогда этого не говорили.
— Жаль!
В другой раз я даже начал уверять одну даму, что именно она любила меня, хотя она, может быть, и не помнит этого. Но она очень уверенно ответила:
— Простите, сударь, но у меня есть точный список всех, кого я любила до замужества. Вас в этом списке нет!
Словом, несмотря на все мои старания, я так до сих пор ничего не знаю о своей седьмой любви.
Моя восьмая любовь с начала и до конца была изготовлена по общеизвестному любовному рецепту. У нее были пышные светлые волосы и блестящие черные глаза. Она любила меня всей душой и даже потребовала, чтобы я поклялся ей в верности, и сама поклялась мне в том же. Но в один прекрасный день, вскоре после нашей клятвы, влюбилась в другого.
Моя девятая любовь была похожа на хорошо известную песню из сборника Вука Караджича, а еще вернее — на подогретый борщ. У нее были пышные черные волосы и ласковые голубые глаза. Я любил ее всей душой и даже потребовал, чтобы она поклялась мне в верности, и сам поклялся ей в том же, но в один прекрасный день, вскоре после нашей клятвы, влюбился в другую.
Моя десятая любовь — это веселая трагедия, о которой и вам небезынтересно будет узнать.
Вначале я познакомился с ее мужем. Он пригласил меня в свой дом и сам представил своей жене, разбитной маленькой дамочке, которая глазами говорила больше, чем языком. С первого же взгляда я влюбился в нее и чувствовал себя счастливым, когда ее муж приглашал меня в гости. Мне казалось, что и она мне симпатизирует. Во всяком случае, как только мы оставались вдвоем, она становилась намного любезнее со мной, чем в присутствии мужа. Но и муж не уступал ей в любезности. Напротив, он проникся ко мне каким-то особенным доверием, и я считал его самым искренним своим другом.
Однажды мы очень долго бродили по заброшенным аллеям парка, и между нами произошел весьма любопытный разговор.
— Насколько я мог заметить, вам нравится моя жена? — произнес он спокойным и бесстрастным тоном.
Я, ужасно смутившись, почувствовал, что уши мои стали краснее архимандритского пояса.
— Я… это… — начал я, заикаясь, — да, ваша жена очень любезна… я ее очень уважаю.
— Да бросьте, пожалуйста, зачем это кривляние? Мы с вами достаточно хорошо знаем друг друга, чтобы говорить откровенно. В ваши годы молодых женщин не уважают, а любят. Разве не так?
— Но… это… как это… если вы сомневаетесь…
— Да я не сомневаюсь, чудак вы, абсолютно не сомневаюсь. Я просто уверен в том, что вы влюблены в мою жену. Но не беспокойтесь. Я вам прямо скажу, я не сержусь… Совсем не сержусь… Нисколько!..
