Владлен Бахнов - Тайна, покрытая мраком
Я не знаю почему, но меня всегда раздражал один из самых известных антропологов, доктор со странной двойной фамилией Гааль-Пеерин.
То ли он был чересчур придирчив и педантичен, то ли слишком демонстративно показывал, что считает дураками всех своих коллег, а это было явно несправедливо, если учесть, что я в то время тоже занимался антропологией. Так или иначе, минуты, проведенные в обществе доктора, не были лучшими минутами моей жизни.
— Я хочу поделиться с вами одной мыслишкой, — сказал мне в тот день Гааль-Пеерин. — Вам не кажется, что во фразе «Человек произошел от обезьяны» есть неточность?
— Неточность? — переспросил я. — Но ведь каждый школьник знает, что мы произошли от антропоидов и обезьяны наши ближайшие родственники.
— Родственники — это тоже неточно! — ворчливо возразил Гааль-Пеерин.
Мы сидели в ресторане, и послушные роботы бесшумно обслуживали нас. К ним не нужно было обращаться с просьбами, они сами угадывали или, вернее, предугадывали все, что вы могли захотеть. Любое, даже подсознательное желание, едва появившись в мозгу человека, радиоволнами передавалось роботу, и тот немедля приступал к его исполнению. И нередко еще за минуту до того, как вы начинали ясно сознавать, что именно вам хочется, ваше желание оказывалось уже исполненным.
— Пусть это не оскорбит ваших родственных чувств, — продолжал доктор, — но я начинаю подозревать, что мы произошли не от обезьян, а только благодаря им.
— Не понимаю, — сказал я, пожав плечами.
— Это естественно, — криво улыбнулся Гааль-Пеерин. — Но я постараюсь говорить понятным для вас языком. Надеюсь, вы допускаете, что на этой планете до нас уже существовали другие, дочеловеческие цивилизации, бесследно исчезнувшие в результате неизвестных нам катастроф и потрясений?
— Конечно! — согласился я.
— Это делает вам честь, — сказал доктор и засмеялся своим скрипучим отвратительным смехом. — Так вот, я обнаружил многочисленные остатки одной из таких цивилизаций и установил причины, по которым она погибла. Представьте себе, что в относительно давние времена, порядка двухсот — двухсот пятидесяти тысяч лет назад, обезьяны были совсем не такими, какими мы их видим теперь. Они находились на гораздо более высоком уровне развития, чем сегодняшнее человечество. Естественно, они передвигались только на задних конечностях, способны были проделывать руками какую угодно работу и, отличаясь атлетическим телосложением, увлекались наукой и спортом.
Их возможности были так велики, что они смогли создать для себя более совершенных роботов, чем до сих пор удалось нам. Вполне закономерно, что этих роботов они сконструировали по своему образу и подобию. Другими словами, те, кого мы называем человекообразными обезьянами, создали обезьяноподобных роботов. Эти выведенные искусственным путем в лабораториях киберы так мало отличались от живых существ, что были способны даже к самовоспроизводству.
Итак, наступил золотой обезьяний век. Роботы проделывали за них всю работу, как физическую, так и умственную, а обезьяны, не зная никаких забот, круглосуточно наслаждались жизнью.
И постепенно изнеженное, позабывшее труд общество обезьян стало превращаться в общество тунеядцев. Представьте себе планету, по которой бродят полчища тунеядцев, думающих только о том, как бы развлечься! Обезьяны, согласно их последней моде, бросили бриться и стали отращивать дурацкие хвосты.
Не занимаясь больше умственным трудом, они начали тупеть, глупеть и, чтобы хоть чем-то занять отвыкшие от работы руки, приучились ходить на четвереньках.
Так погибла одна из величайших на нашей планете цивилизаций.
И, увидев, что цивилизация погибла, обезьяны плюнули и ушли в джунгли.
— А роботы? Что стало с их роботами?
— Вы еще более недогадливы, чем я думал. Роботы сначала тоже опустились и так одичали, что стали жить в пещерах и питаться сырым мясом. Ну, а потом они все-таки взялись за свой искусственный ум, начали усиленно прогрессировать и допрогрессировались до того, что назвали себя человеками и изобрели собственных роботов.
— Не хотите ли вы сказать, что мы кончим так же, как обезьяны?! — воскликнул я.
— А почему бы и нет? По секрету скажу вам, я уже замечаю эти ростки будущего у некоторых моих знакомых!
При этом доктор Гааль-Пеерин опять скрипуче засмеялся и посмотрел на меня так, что мне мучительно захотелось швырнуть в него чем-нибудь тяжелым.
И в то же мгновенье массивная пепельница с треском опустилась на лысину Гааль-Пеерина. Послушный робот, как всегда, быстро и точно исполнил желание человека.
Порошок профессора Гутенморгена
Не позволяйте детям играть со спичками.
Народная мудростьПрофессор Гутенморген слыл мрачным, неразговорчивым человеком. Целыми днями он сидел в лаборатории, оборудованной в его небольшом особняке, прятавшемся за высоким забором от любопытных взоров.
Жил он один, ни с кем не общался и нигде не бывал. Только в те ночи, когда небо затягивалось тяжелыми тучами, моросил дождь или ревела буря, гром гремел, во мраке молния блистала и по улицам проносились резкие порывы ледяного ветра, — только в такие ночи профессор Гутенморген выходил погулять.
Никто в точности не знал, над чем он работает, и о его загадочном изобретении ходили самые противоречивые слухи.
Я лично знал о его изобретении не более, чем другие, хотя мы и были знакомы с далеких студенческих времен. Объяснялось это тем, что встречались мы с бывшим однокашником нерегулярно и последний раз виделись 35 лет назад, на выпускном вечере.
Вот почему я был несколько удивлен, когда в два часа ночи раздался звонок телефона и я услыхал неприятный и в то же время знакомый голос.
— Ты сможешь приехать сейчас ко мне? — сразу же спросил Гутенморген таким тоном, будто мы расстались час тому назад.
— Конечно! — не растерявшись, ответил я и через пятнадцать минут уже подъезжал к его особняку на темной безлюдной улице.
Если бы знать, как страшно окончится это посещение!
Если бы человечество догадывалось, что это его последняя спокойная ночь!
Но человечество мирно спало, а я, нажимая кнопку звонка, испытывал только любопытство.
Дверь бесшумно отворилась и так же бесшумно закрылась за мной, едва я вошел.
В ярко освещенном холле никого не было. Я огляделся по сторонам и увидел лестницу и стрелку с надписью «Сюда».
Лестница привела меня к другим дверям, на которых также было написано «Сюда» и которые открылись до того, как я к ним прикоснулся.
Следуя указующим надписям, я прошел длинную анфиладу комнат, отмечая про себя одно странное обстоятельство: во всех комнатах царила такая подозрительная, такая стерильная чистота, что это даже давило и угнетало…
Но вот, наконец, отворилась последняя дверь, и я увидел Гутенморгена. Со времени нашей последней встречи он как-то странно изменился: облысел, сгорбился, покрылся морщинами и вообще, так сказать, скукожился. И еще я обратил внимание на то, что руки у него неестественно чистые, такие чистые, будто он их моет по нескольку раз в день… Но я сделал вид, что ничего не заметил, и бодро воскликнул:
— Хелло!
— Извини, но у меня нет времени здороваться, — сказал профессор. — Я позвал тебя, чтобы рассказать о своем изобретении. Тридцать пять лет я работал над ним! Тридцать пять лет!!! Вы все за это время стали знаменитыми, богатыми, а я все трудился и трудился. Но теперь работа завершена!
— И что же ты изобрел?
— Не перебивай. Если ты помнишь, когда мы учились в колледже, электрических бритв еще не было. И вот однажды, взбивая мыльную пену, я подумал: а нельзя ли сделать такой порошок, который бы давал пены в десять раз больше обычного? И через год я сделал такой порошок. А еще через пять лет у меня был порошок, пенившийся в сто раз сильнее обычного.
И тут моя работа зашла в тупик: что я ни придумывал, мыльный порошок сильней не пенился.
«Неужели это предел? — мучительно думал я долгими зимними ночами. — Неужели я настолько бездарен, что не смогу заставить порошок пениться еще больше?»
Отчаяние овладело мной, и я готов был покончить самоубийством.
Я пошел к морю и, перед тем как кинуться в пучину, бросил прощальный взгляд на бушующий подо мной прибой. И тут гениальная догадка озарила меня.
Ты, конечно, видел, как пенится морской прибой, но, конечно, ни разу не думал: каким образом морская вода, в которой нет мыла, делает пену? А я задумался над этим загадочным явлением и сразу понял, что нашел выход из моего тупика.
Двадцать пять лет потратил я на то, чтобы отыскать в морской воде необходимый мне элемент, делающий пену без мыла. И когда я нашел его, выделил и соединил с мылом, — я получил тот самый невероятный результат, который назвал «эффектом Гутенморгена».
