Владлен Бахнов - Тайна, покрытая мраком
— Тише, тише, пожалуйста! — оглянулась Примерова. — Мы поговорим об этом после работы.
Они шли по аллеям парка. Спорили они давно, и страсти накалились.
— Завтра на собрании будет отчитываться наша комиссия, — говорил Фигуркин. — Что я должен сказать?
— Ничего! Это же просто глупо. Почему ты веришь какой-то дурацкой вычислительной машине?
— Пока ВОВ хвалил Горназ, ты была о нем другого мнения.
Они дошли до свободной скамьи и присели.
— Ну, хорошо. ВОВ может ошибаться?
— Может. Я десять раз проверял его расчеты. Поедем и вместе проверим еще раз.
— Никуда я не поеду. Стану я проверять какую-то машину! И почему я должна верить твоему ВОВу больше, чем вышестоящим организациям, которые находят Горназ нужным и полезным?
— Ну, знаешь… Зачем же я тогда вообще делал ВОВ?
— Не знаю, не знаю. Тебя никто не просил. Ты вечно вмешиваешься не в свои дела!
Но тут рядом с ними присел добродушный любознательный старичок.
— Не помешаю? — вежливо спросил он. — А то везде парочки, и всюду я третий лишний. Хоть бы выделили для стариков персональную аллею, что ли.
Примерова и Фигуркин поспешно ретировались.
Дальнейший разговор происходил почему-то на колесе обозрений, куда незаметно для себя попали спорящие.
Они сидели в кабине, то поднимавшейся, то плавно опускавшейся над парком, и ничего не замечали вокруг себя.
— Ты хочешь, чтобы в результате твоего выступления нас влили в Горнаим? Ты этого добиваешься?
— При чем тут Горнаим? Я уверен, что Горнаим тоже никому не нужен.
— Но ведь ты предлагаешь закрыть Горназ, а не Горнаим.
— Я не работаю в Горнаиме…
— Вот-вот! Я вижу, тебе хочется работать в Горнаиме. Не для этого ли ты затеял всю историю? Ты думаешь, я не знаю, как тебя переманивал Рыбацкий? Видно, он не зря старался.
— Ах, так? Тогда нам не о чем разговаривать! — И Фигуркин попытался выйти из кабины, которая в этот момент находилась над самыми верхушками деревьев.
— Ох, как ты боишься потерять свое директорское место, — снова заговорил он после паузы. — Тебе все равно, чем заведовать, лишь бы заведовать! И любое дело для тебя только реклама твоих организаторских способностей. Даже элсоназ тебе нужен был не для пользы, а для славы!
— Так вот что ты обо мне думаешь! — воскликнула Примерова и в свою очередь бросилась из кабины. Что, кстати, ей легко удалось сделать, потому что колесо обозрения уже остановилось и кабина стояла на земле.
И снова они шли по парку.
— Подумай сам, что ты собираешься сделать. Мы образцово-показательное учреждение. Нас поднимают. О нас пишут в газетах, говорят по радио…
— Нас приглашают выступать в детских яслях и диетических столовых…
— Неостроумно… К нам водят делегации, нас ставят всем в пример. И вдруг какой-то Фигуркин хочет оказаться умнее всех, как всегда, вмешивается не в свое дело и заявляет, что все неправы! Один, видите ли, Фигуркин прав. Да ты представляешь, с кем ты вступаешь в конфликт?
Ослепительно вспыхнула молния, и недовольно загремел гром.
— Ты знаешь, где решается, какие учреждения нужны, а какие — нет? Ты понимаешь, на что ты идешь?
— Не пугай меня. Я ничего не боюсь! — гордо сказал Костя и вздрогнул от еще более сильного удара грома.
Хлынул ливень.
Прячась от дождя, они забежали в какое-то помещение и очутились в так называемой комнате смеха — королевстве кривых зеркал.
— Значит, ты все-таки выступишь на собрании?
— Да!
— И скажешь, что Горназ нужно ликвидировать?
— Да!
— Так вот единственное, чего ты сумеешь добиться, — это очередных неприятностей! Ты всегда отличался умением ставить себя в дурацкое положение. Над тобой будут смеяться, как над шутом!
Но тут Костя неожиданно захохотал. Захохотал искренне и весело.
— Ты посмотри, какая ты… — сказал он, указывая на окружающие их зеркала.
Только теперь Примерова заметила, где они находятся. Со всех сторон на нее смотрели ее до неузнаваемости искаженные отражения — вытянутые, сплюснутые, расплывшиеся и съежившиеся. И это показалось ей до того обидным, что она круто повернулась и выбежала из комнаты смеха.
14Фигуркин задумчиво брел по просыхающим после дождя улицам.
«Горназ — образцово-показательное учреждение, — вспоминал он слова Примеровой. — О нас пишут в газетах, говорят по радио… Ты знаешь, где решается, какие учреждения нужны, а какие нет? Ты представляешь, с кем ты вступаешь в конфликт?»
Послышался резкий милицейский свисток, ибо Фигуркин переходил улицу в неположенном месте.
Костя поспешно вернулся обратно на тротуар.
«А действительно, на кой шут мне все это надо? — подумал он. — Ведь я мог и не изобрести ВОВ. Сколько лет жили без ВОВа, и ничего. Что мне — больше, чем всем, нужно?
Ну, выступлю я, ну, ввяжусь в драку, — а зачем?
Каждый раз, когда Костя задумывался и шел, не выбирая дороги, он всегда приходил к музею.
Так случилось и сегодня.
И снова в группе экскурсантов он переходил из зала в зал. Но в этот раз он никак не мог настроиться на голос Лены и продолжал спорить сам с собой.
Вернее, спора, как такового, уже не было. Просто Фигуркин искал наиболее благородный повод для отступления.
«Все-таки ВОВ только лишь кибернетическое устройство. Нельзя же в самом деле считать машину умней человека. И потом я действительно не могу знать причин, по которым Горназ считают полезным. Если бы Горназ не был нужным, его бы не было. А раз он есть, значит, он нужен. Я не знаю зачем. Но где-то там, может быть, знают!»
(Фигуркин посмотрел вверх. Музей находился в бывшем дворце, и потолки его были украшены изображениями античных богов и богинь.)
Найдя последний довод вполне убедительным, Фигуркин прекратил спор, прислушался к объяснениям экскурсовода, и снова они остались наедине: Костя и Лена.
— Взгляните на эту картину, — сказала ему Лена. — Вы знаете, кто этот человек?
— Постойте, постойте, что-то знакомое…
— Это Галилео Галилей. За свои труды, в которых он доказывал, что земля вращается вокруг солнца, этот гениальный ученый был обвинен в ереси и предан суду инквизиции. Он был старым, больным и в минуту слабости публично отрекся от своего учения. И все же мужество ученого одержало победу. И у Галилея хватило смелости сказать: «А все-таки она вертится!»
— Да, да, я понимаю вас, — сказал Костя. — Большое спасибо!
И окружающие с удивлением посмотрели на странного человека, который за что-то поблагодарил растерянную девушку, пожал ей руку и ушел.
15Это собрание не отличалось ничем от всех других проходивших в Горназе собраний.
Сидевшая в президиуме Примерова, как обычно, мило улыбалась и совершенно не смотрела на Фигуркина, который, пристроившись в последнем ряду, нервно грыз ногти.
И выступления так походили одно на другое, что звучали как один мотив, исполняемый на разных инструментах.
Так, разучивая песни по радио, говорят: «А сейчас послушайте, как эта мелодия звучит на баяне, а теперь — на флейте…»
Вышла на трибуну Сидорова из отдела общественного питания и зрелищ — и зазвучала скрипка.
Заговорила Сидорова из кондизделий — и послышалась труба.
Выступал заведующий подотделом одеколонов — и забухал барабан.
В общем, все шло как обычно.
— Прошу слова! — выкрикнул, нарушая музыку, Фигуркин. — Я прошу слова!
И, не дожидаясь приглашения, пошел к трибуне.
Далее можно было бы написать так: «И в эту последнюю минуту, перед тем как взойти на трибуну, он вспомнил все: и свое беззаботное детство, и школьных друзей, и первую учительницу, которая говорила…»
Но нет, Фигуркин ничего такого не вспомнил. Может быть, потому, что, направляясь к трибуне, он лихорадочно придумывал первую фразу и, не найдя ее, начал так:
— Товарищи, наш Горназ никому не нужен. Его следует закрыть!
Все дружно ахнули. Мартушкин торопливо раскрыл блокнот.
А когда это бурное собрание окончилось, Зинаида Васильевна попросила Фигуркина зайти к ней в кабинет.
— Ну что ж, Константин Львович, — вы сказали на собрании именно то, что считали нужным. Совесть не позволила вам молчать. Но, я думаю, ваша чуткая совесть не позволит вам так же работать и получать деньги в учреждении, которое не приносит никакой пользы.
— Вы угадали, Зинаида Васильевна. Вот мое заявление об уходе.
— Очень хорошо! Ради нашей старой дружбы я подпишу ваше заявление без лишних бюрократических проволочек. Можете считать себя свободным.
— Спасибо.
— Не стоит. Желаю вам удачи на новой работе, если вы эту работу в Шумиловске сможете найти…
16— Вот, Семен Егорыч, — сказал Мартушкин, кладя на стол редактора исписанные страницы. — Всю ночь писал.
