Евгений Комарницкий - Эныч
— Ом.
— Ом, — доносится до Степанчука многотысячное эхо. Доктор Ока опускает голову. Поднимает. Говорит:
— Омм.
— Омм, — повторяют последователи.
— Оммм, — говорит доктор.
Степанчук пожимает плечами. Смотрит в сторону Окинавы. Там в акватории порта ремонтируется советская атомная подводная лодка. Ветерок доносит до Степанчука:
— Тюря, подай ведро. Тут реактор протекает. Надо эту дрянь за борт слить.
На пирсе в смиренных позах застыли представители местной префектуры.
— Пазалуста, господина капитана, уберите васа заметятельная лотка другой места. Есть очень красивый лагуна — Пила-Хаборе.
— Пошел ты, — вяло отвечает механик. — Тюря, дядек ты соленый, ну где же ведро? Все нижние отсеки уже затопило, — слышит Степанчук.
— Оммммммм.
«А что же, интересно, творится в Австралии?»— думает Степанчук. Глядит на юг. Видит Австралию. На дальнем краю Зеленого континента группа энтузиастов поедает фабрику по обогащению урановой руды. Зрители, расположившиеся в сумках у кенгуру, покуривают сигары, потягивают виски, позевывают.
«Совсем с жиру сбесилась Австралопитекия. Сначала бритвенные лезвия жрала, потом автомобили, а теперь на фабрики перешла. Послать бы этим овечникам каждому по летающему дядьку, вмиг бы зевать перестали».
— Оммммммммммммммммм, — говорит доктор Ока. Майор встает, разминается.
«Ну, что ж. Через Амур не пускают. Полечу через Балтийское море. Если уж там всякие шведы за женами изменников Родины проскакивают, то я и подавно проскочу».
Степанчук снимается с места. Над Фудзиямой ему в спину бьет звуковая волна.
— …ммммммммммммммммммммммм… Эдуард Иванович теряет сознание.
…Что-то больно давит майору в живот. Затем следует удар по голове.
— Эт-то еще что такое?! — Степанчук открывает глаза. Получает второй удар. Обеими руками хватает сучковатый посох, принадлежащий высокобородому старику в лохмотьях и резко дергает. Старик с воплем падает на грудь Степанчуку. Перебросив тело через себя, майор встает на ноги. Старик, оказавшись в горизонтальном положении, с ненавистью глядит на Эдуарда Ивановича. Хватает горсть песка и бросает ему в лицо. Майор успевает отклонить голову. Приказывает лежащему:
— Не шевелиться. Быстро отвечать на вопросы. Фамилия, имя, отчество, место жительства, род занятий?
— Степанчук, — отвечает старик, сверля майора прокрустовыми глазками. — Эдуард Иванович. Советский Союз. Палач.
— Ты брось свои штучки, Тимон, — Степанчук выдвигает челюсть. — У меня не Афины. В подвалах сгною.
— А это видел? — рука старика вытягивается. Под носом у майора появляется фига, состоящая из грязного большого пальца и костистого сухонького кулака. Майор, отступив, возвращает на место челюсть. Старик, убрав руку, встает, ворчит, поднимая посох:
— Разбудил слепня на свою выю. Как будто эту падаль человеческую не знаю. Верблюд я полоумный. Две тыщи лет с гаком прошло, а все никак не привыкну к мерзостям твари людской.
Старик замолкает. Уходит. Степанчук, глядя ему вслед, кричит:
— Стой! Ты куда?
— Тебе-то какое дело, гнус египетский?
Старик, пройдя несколько метров, останавливается. Оборачивается. Угрюмо смотрит на майора.
— Степанчук! Ты когда-нибудь задумывался над тем, Что ты есть? Что? Шевелил ли ты хоть раз над этим вопросом своими куриными мозгами? Пытался ли осознать свое место и назначение в этом мире? Искал ли смысл жизни? Или ты только набивал свой желудок, спал, размножался и калечил себе подобных? Ты дрянь, Степанчук.
Старик продолжает свой путь. Майор растерянно провожает взглядом сутулую спину Тимона. Лезет несуразная мысль: «Надо же, как старикана согнуло. Не спина, а столик. Можно выпить, закусить и еще место где посадить вертолет останется».
— Идем со мной. Чего выставился? — не оглядываясь произносит старый афинянин. Эдуард Иванович следует за Тимоном.
Путники движутся по беграничной равнине. Нещадно палит белое солнце. Высоко в небе кружат, издавая отрывистые гортанные звуки, черные птицы. Ноги майора по щиколотку погружаются в сухой горячий песок.
— Насчет палача ты не прав, — поравнявшись со стариком, говорит Степанчук. — Тут ты напутал. Я…
— Будешь много болтать, брошу тебя здесь одного, червь паскудный, — грозит Тимон. Сморкается в лохмотья. Теребит бороду. — Ты не у себя в кабинете, крокодилово семя.
Степанчук надувается. Моргает белесыми ресницами.
— Ты все-таки выбирай выражения. Я…
— Молча-ать! — беснуется старик. Стучит посохом по песку. Топает ногами. Мотает головой. — Ублюдок! Отребье! Гнида! Диссидент! — Успокаивается. Продолжает путь. Добавляет — Пес смердящий. Демократ. Гнусный шакал. Откуда ты взял это слово: «я»?! Забудь его навсегда, ничтожество. Для тебя не существует понятия «я». Твоя жалкая бренная плоть, каракуртоголовый, — всего лишь капля мочи в океане нечистот человеческой сути. Иди на расстоянии двенадцати шагов от меня и не смей приближаться.
«Вот ведь старый большевик, сволочь! — думает Степанчук. — Ему когда-то там до нашей эры дружки-собутыльники долги не вернули, а он теперь на людей кидается, Малюта! Какой только черт меня занес в эту духовку? Печет, как в „фаларидовом бычке“. В горле все пересохло. Ситуа-ация. И никуда не денешься… Как бы к этому пауку сушеному насчет воды получше обратиться?»
— Тимон, — неуверенным голосом начинает майор, — Удивляюсь твоей выносливости. Такая жарища, а тебе хоть бы что. Неужели не хочешь пить? Вон, гляжу, птицы летают. Ты не знаешь, где они воду достают?
— Они пьют человечью кровь, — отвечает Тимон. Останавливается. Поворачивается к Степанчуку. Кашляет. Майор замечает в его глазах нездоровый блеск. Откашлявшись, старик говорит:
— Пить хотите? Напомните мне вашу фамилию. Откуда вы и зачем? Сейчас же дайте торжественное обещание члена Всемирного Человеческого Движения за рост и развитие интеллектуального нравственного уровня и всеобщее содействие и сотрудничество всех людей планеты в деле совместного преодоления нависших над человечеством глобальных угроз и поиска космического самосознания. Повторяйте за мной. У нас мало времени. У Степанчука отвисает челюсть.
— Я, — произносит старик. — Ну, что ж вы молчите? Я. Я. Ну же. Я.
— Я, — выдавливает майор.
— Фамилия. Имя, — каркает Тимон.
— Фамилия. Имя, — повторяет Эдуард Иванович.
— Вступая в ряды Всемирного Человеческого Движения имени Марихуана Опиумова перед лицом своих товарищей, — Тимон буравит взглядом Степанчука. Тем же каркающим голосом продолжает, — торжественно обещаю горячо любить свою Планету-Мать, жить, учиться и бороться, как завещал нам великий Марихуан Гашишевич, как учит нас интеллектуально-духовная Партия — всегда выполнять Законы ВЧД.
— ВЧД, — эхом откликается Степанчук.
— От себя хочу добавить, что за нарушение этого вашего торжественного обещания вы будете лишены партийного билета и бесплатной поездки по линии нашего движения на планеты Вайкхун-ти. Подойдите сюда. Становитесь на колени. Целуйте знамя.
Старик тычет свои лохмотья в лицо Степанчуку. Майор вдыхает тяжелый запах. Касается материи губами.
— Вставайте, — говорит Тимон. — Теперь вы не мальчик. Степанчук поднимается с колен. Облизывает пересохшие губы.
Вытирает ладонью лоб.
— Не забывайте о том, что наша Планета-Мать окружена плотным кольцом черных планет-врагов. Помните: с развитием интеллектуально-нравственного и космического самосознания, участником которого вы теперь становитесь, обостряется внутренняя и внешняя борьба самосознаний. В связи с вышесказанным вы должны учиться преодолевать трудности.
— А вода? Где же вода? — спрашивает майор.
— В настоящее время, — поясняет Тимон, — на Планете, наряду с нехваткой продовольствия и гуманитарной помощи, наблюдается отсутствие водных ресурсов. Вы свободны.
Старик кашляет. Разворачивается и идет, опираясь на посох. Степанчук кидается ему вслед.
— Да ты что, сдурел, дядькоплет старый? Что за шутки? Я…
— Мра-азь! — орет Тимон. — Опять «я»! Оставь свое «я» в хлеву, скотское отродье! Еще одно «я», и я обломаю о тебя, пакость, свой посох!
«Не-ет, — думает Эдуард Иванович, — это ни в какие ворота не лезет. Что за тип?.. То он, вроде, Тимон, то несет ахинею, как обычный партийный дятел. Ну, ничего. Пусть меня только из пустыни выведет, а там я ему покажу кузькину мать».
— Безликое существо, — бормочет афинянин. — Лучше бы ты родился ослицей. Тогда мешок с человеческими мерзостями был бы хоть немного полегче. Какое великое счастье я испытал бы, если б на земле остались жить одни дикие кони и клопы.
— Тимон! — майор стаскивает и сбрасывает мокрую от пота рубашку. — Клопы — это хорошо. Ты обещал напоить меня…
