Аркадий Арканов - Jackpot подкрался незаметно
Вовец нехотя встал.
— Ну, что? Посошок? — тоскливо сказал он.
— Никаких посошков! Марш домой!
— Ах, так! — оскорбился Вовец. — Ноги моей больше не будет в этом доме! Позовете еще! Белого коня пришлете! А я вам вот покажу!
— Позовем, позовем, — говорил Алеко Никитич, подталкивая обоих к выходу. — И коня белого пришлем…
— А вот я вам покажу! — кричал Вовец.
— А вы нам вот покажете, — соглашался Алеко Никитич.
Решив объявить вахтерше Ане выговор в приказе за самовольную отлучку, он направился в подсобку посмотреть, выключены ли краны газовой плиты. Проходя мимо своего кабинета, он захотел удостовериться в том, что кабинет заперт, но дверь неожиданно поддалась, и, когда Алеко Никитич щелкнул выключателем, то увидел картину, поразившую его в самое сердце, заставившую разочароваться коренным образом в таких понятиях, как «дружба», «благодарность», «человеческое отношение», и предрешившую в конце концов его дальнейшую судьбу главного редактора журнала «Поле-полюшко».
На черном кожаном диване, рядом с глубоко спящей машинисткой Ольгой Владимировной, храпел в одних трусах, но при пиджаке с галстуком, художник Теодор Дамменлибен, положив волосатую ногу на стол Алеко Никитича.
С-с-с… Вот оно что! Друг семьи!.. На редакционном кожаном диване!.. Использовав опьянение!.. По-воровски!.. Эх, Ольга Владимировна!.. И это в тот момент, когда вам по-отечески уже почти поставили вопрос о предоставлении отдельной квартиры!.. С-с-с… В кабинете старого дурака Алеко! А если бы заглянул сюда господин Бедейкер!.. Вот уж достойный материальчик для белогвардейской газетенки!..
И, не помня себя от гнева, брезгливости и разочарования, Алеко Никитич закричал:
— Вон отсюда!
Теодор Дамменлибен вскочил и почему-то первым делом стал причесываться.
— Вон отсюда! — снова закричал Алеко Никитич.
Ольга Владимировна шевельнулась, но не проснулась.
— Слушайте Никитич по-моему у Бестиева с Ригондой трали-вали, спешно одевался Дамменлибен, — Петеньку завтра к теще на дачу везти бардак австралиец хороший мужик жара…
— Чтобы через пять минут ни вас, ни этой женщины в редакции не было! — сорванным голосом прокричал Алеко Никитич.
— Никитич это вы з-з-ря Олюхин хорошая девушка одинокая, — уже вслед вышедшему главному редактору говорил Дамменлибен.
Алеко Никитич сел на лавочку в садике перед зданием редакции и стал ждать, пока они выйдут. Первым появился Дамменлибен. За ним, еле передвигая ноги, Ольга Владимировна.
— Спать хочу! — ныла она. — Спать хочу! Домой хочу!..
— Слушай Олюхин, — сказал Дамменлибен, — п-п-поймаем такси завезешь меня и поедешь бардак с утра Петеньку на дачу в-в-везти у Нелли расширение вен она умная женщина…
— Спать хочу! — капризно повторяла Ольга Владимировна. — Спать хочу!..
Дождавшись, пока они погрузятся в такси, Алеко Никитич прошел в свой кабинет, еще раз с отвращением взглянул на черный кожаный диван, погасил свет, запер дверь и проследовал в конференц-зал. Там он налил стакан сока и впервые в жизни выпил его варварским способом — залпом.
«Всех уволю! — думал он, раскачиваясь на стуле, сонно оглядывая поле недавней банкетной битвы. — Аню уволю! Машинистку уволю! Дамменлибена уволю!.. А рукопись напечатаю! Назло всем!.. Без иллюстраций!.. Рапсод сволочь! Цыплят недодал, фрукты недодал!..»
Алеко Никитич уже совсем не помнил, что еще полчаса назад хотел заглянуть в подсобку. Он вышел из редакции, долго искал ключом замочную скважину двери, наконец нашел ее и, увольняя всех подряд, направился к машине.
Шофер редакционной машины, который и потом остался шофером редакционной машины и возил других главных редакторов, говорил впоследствии, что никогда не видел Алеко Никитича в таком состоянии, как в ту ночь.
— Гроза, видать, опять будет, — сказал шофер для зарождения разговора, на что Алеко Никитич, не отличавшийся крепостью выражений, рявкнул:
— Ну, и хлябь ее твердь!..
Многие жители Мухославска проснулись в ночь с пятницы на субботу от сильного взрыва, который поначалу приняли за удар грома, тем более что над городом снова свирепствовала гроза. В некоторых домах вылетели стекла. А вскоре на городские улицы и крыши зданий начали падать крупные и мелкие обгоревшие обрывки бумаги с машинописным и типографским шрифтом. В один двор упала невскрытая банка югославской ветчины, а публицист Вовец, очнувшийся после вчерашнего и пребывавший от этого в тоске и естественном физическом затруднении, с удовлетворением обнаружил на подушке болгарский маринованный огурец, что и воспринял как справедливый дар судьбы.
К середине дня уже весь город знал, что произошло ночью.
«По халатности сотрудников, усугубленной нарушением норм общественной жизни, краны газовой плиты в подсобном помещении редакции были оставлены незакрытыми, что привело к утечке газа с последующим его накоплением в редакционных помещениях. Взрыв произошел либо в результате попадания молнии во время грозы, либо по иной причине. Вероятность террористического акта чрезвычайно мала, хотя и не исключается. Человеческих жертв нет. Материальный ущерб, причиненный редакции и соседним зданиям, подсчитывается».
(Из материалов расследования)XVIII
В понедельник к беспощадному сатирику Аркану Гайскому приехала из Владивостока девочка, которой два года назад он пообещал жениться, познакомившись с ней на пляже курортного города Ялты. И, решив принять ее по-царски, Гайский часов в пять дня зашел на городской рынок купить пол-кило слив. Базарный день заканчивался, и темномастные были уступчивы. Торговец скрутил для слив два обгоревших по краям листа бумаги в клеточку с каким-то написанным текстом. Когда Гайский, придя домой, выложил перед девочкой царское угощение, он решил полюбопытствовать, что написано на кульке, и прочитал:
«…Раб свою жизнь проживает по-рабски в тоске по свободе…»
…он сбросил с себя одежду и вошел в покои Олвис. Она ждала его, она проснулась от его крика и ждала его, стоя на коленях. Она сейчас впервые увидела, что рука, когда-то ударившая ее, отсечена по локоть.
Мадрант задернул шторы. Пусть знает Олвис, что победил Ферруго и скоро его собаки ворвутся сюда и перегрызут глотку ей и мадранту.
Она протянула к нему руки. Я ненавижу мадранта! Я люблю тебя, Ферруго! Я ждала тебя, Ферруго!
Дрожа всем телом, он сделал шаг по направлению к ложу. Он чувствовал, что она говорит правду, потому что нет больше ничего, достойного лжи, нет власти, нет богатства, нет зависимости. А это и есть та минута, когда желание становится водой и воздухом, без коих немыслима жизнь…
Хвалит вчера, проклинает сегодня, надеясь на завтра.
Но наступает его долгожданное завтра…И что же?
…широко расставив руки, словно прикрывая вход в здание совета, вооруженную озверевшую толпу встретил Первый ревзод… Где Ферруго? Покажите мне Ферруго! Первый ревзод должен поговорить с Ферруго!.. Но вместо Ферруго двое горожан поставили перед ним дворцового палача Басстио. И, взглянув друг на друга, оба поняли, почему они оказались рядом. Взмахнув большой кривой саблей, Басстио не сразу, а в два приема, потому что руки ослабли от страха, отделил от туловища Первого ревзода его голову, которую тот успел все-таки втянуть в свои покатые плечи. А потом самого Басстио потащили к водоему со священными куймонами, и те так же бесстрастно приняли палача, как прежде — его жертв…
Он уже хвалит все то, что вчера предавалось проклятью…
…я люблю тебя, Ферруго! Я ждала тебя, Ферруго!.. Покои Олвис озарились пламенем вспыхнувшего здания совета ревзодов… Они не посмеют убить тебя, Ферруго! Я не хочу этого, Ферруго! Ты скажешь им, что ты Ферруго! Они не могут убить тебя твоим именем!..
Нет, Олвис, мадрант никогда не прибегнет к милости этих собак!
Они сохранят нам жизнь, когда узнают, что ты Ферруго! Они вышлют нас на маленький остров, и только я буду с тобой! Я люблю тебя, Ферруго! Я ждала тебя, Ферруго!
Нет, Олвис, мадрант никогда не станет рабом у раба, и его тайна останется в нем, ибо иначе исчезнет Ферруго, а ты останешься с ненавистным тебе мадрантом!
Я люблю тебя, Ферруго, и я сама скажу им все ради твоей жизни («И ради себя, в конце концов. Вот глупость-то!»).
Он проклинает все то, что вчера ему было надеждой,
Снова надеясь на завтра, и завтра опять наступает…
…последние крики воинов, возгласы горожан и лязг оружия уже проникли в покои мадранта, и тогда Олвис, вырвавшись из объятий, бросилась к дверям, но мадрант успел схватить ее левой рукой и снова бросил на ложе… Мадрант любит Олвис, но она не сделает этого… Не сможет… Не успеет…
