Стенли Морган - Звезда телерекламы
Вот вам ещё пример: "Клиенты могут прибывать на ваш курорт из Кардиффа, Глазго, Манчестера или Ньюкасла, а также из Лондона, из аэропортов Гэтвик и Хитроу".
Что это означало? То, что меня ждет непрерывный поток клиентов, которые будут прибывать в Пальму тремя, а то и четырьмя рейсами в неделю (здесь их называли "трансферами"). Всех этих людей нужно встретить, проверить целостность их багажа, рассадить по автобусам, развезти по гостиницам, устроить, лично удостовериться, что всем удобно, и тому подобное.
И все это каждый день, семь дней в неделю!
А плюс ещё экскурсии, организация взятия напрокат машин, еженедельные отчеты, а вдобавок — многочисленные проблемы (им посвящен целый раздел "Непредвиденные ситуации" в наставлениях), болезни, капризы и так далее…
И так целую неделю напролет!
Отложив наставления в сторону, я задумчиво уставился на электрический камин. Настал решающий миг — мне предстояло твердо решить, согласен я взвалить на себя такую тяжкую ношу или нет. В Лондоне прожить мне будет куда проще. Денег на то, чтобы безбедно протянуть этот год, мне хватит с лихвой. Не безумие ли браться за такую работу, если я вполне могу себе позволить прожить на Мальорке целое лето в качестве клиента?
А груз ответственности? Вдруг я испорчу отдых хотя бы одному клиенту? Какой-нибудь несчастной девчушке, которая целый год откладывала деньги, чтобы две недели пожить по-человечески? Старушке, которая в первый (или — в последний) раз выбралась за границу?
Сто пятьдесят человек каждые две недели — и так восемь месяцев без передышки. Сотни и сотни людей…
Ого-го!
Я закурил сто восемьдесят четвертую сигарету и призадумался. Нужна ли мне вся эта тягомотина?
В два часа дня я сидел в кресле у фотографа. К четырем я заполнил все анкеты. Все, путь назад отрезан. Через шесть недель я уже буду на Мальорке в качестве нового курьера компании "Ардмонт Холидейз". Господи, помоги нам всем! Аминь.
Глава восьмая
В течение последующих шести недель, как и ожидалось, никто из телевизионщиков меня не тревожил. Правда, Майк Спайеринг рассказывал, что несколько раз моей персоной интересовались, но, стоило ему упомянуть "Уайт-Марвел", тут же быстрехонько сворачивали разговор или переводили его на другую тему.
Похоже, от Расса Тобина уже стали шарахаться, как от зачумленного.
Впрочем, я не сидел, сложа руки. Бить баклуши вообще не в моем характере. Спал я, правда, чуть больше обычного, да и потом уже не вершил туалет, как прежде, на скорую руку, а не спеша, степенно умывался, брился, завтракал, пил кофе и усаживался за испанский. Просто невероятно, каких успехов можно добиться целеустремленным трудом. Неделю спустя я уже начал понимать, что это за язык, а ещё через неделю — мысленно проговаривал про себя отдельные фразы, беседуя с Тони. Три недели спустя я доводил его до белого каления, отвечая по-испански в ответ на любые его вопросы и предложения.
Лингафонный курс сотворил со мной маленькое чудо. Записывали его сами испанцы, поэтому произношение, сами понимаете, было безупречным. К тому же, мне требовались именно разговорные навыки, а не та, грамматически безупречная дребедень, которой вас пичкают учебники и самоучители. "Извините, сэр, я, кажется, случайно сломал вам ногу". Или: "Это не ваша кобыла сидит за столом?"
Вынужденное безделье обернулось для меня и другим благом — я наконец посетил священные для всякого лондонца места: Тауэр, Парламент (где я втайне надеялся застать Мики Мейпла в объятиях Джеки Мэнделл), Британский музей, Научный музей, музей Виктории и Альберта, музей естественной истории, собор Св. Павла, музей восковых фигур мадам Тюссо, Национальную галерею и Вестминстерское аббатство. На этом я поставил точку. Во всем нужна мера. Экскурсии по лондонским достопримечательностям утомили меня больше, чем вечер в клубе "Кам-Кам". Зато я мог с чистым сердцем сказать, что был, мол, и видел. Раньше я чувствовал себя полным олухом, когда какой-нибудь американский турист спрашивал: "Вы, небось, знаете Хэмптон-корт как свои пять пальцев?", а я отвечал: "Какой Хэмптон-корт?".
Бесконечный январь сменился студеным февралем; февраль, шаркая ногами, уступил место марту. Промозглая погода, ветер и сырость довели меня до ручки; всем естеством я жаждал солнца. С другой стороны, меня совершенно не тянуло на улицу, и я, сидя дома, усердно занимался испанским. Я с воистину дьявольским упорством проходил один урок в день. Пятьдесят уроков пятьдесят дней. С утра до вечера, как одержимый.
Примерно в середине февраля Филип Ардмонт позвонил мне и поздравил: моя кандидатура прошла "на ура". Еще он добавил, что в отеле "Пальма" мне предоставили отдельный номер. Прыгать от радости я не стал, решив, что проверю на месте, устроит ли меня такой расклад. При малейшей возможности, надо попытаться снять отдельную квартиру. Должны же быть и у меня хоть какие-то радости от этой работы.
Последние дни промелькнули незаметно. Дел было невпроворот. Свою квартиру я сдал американскому актеру, который приехал в Лондон на полугодовые съемки. В банк Магалуфа я перевел двести фунтов. Потом продал машину. Сначала я подумывал о том, не захватить ли её с собой на Мальорку, но потом решил, что лучше возьму там что-нибудь напрокат.
И вот настал последний вечер. Мы с Тони решили напоследок прошвырнуться по ночному Сохо. И вот, в восемь вечера мы завалили в "Подвальчик Лена", на углу Шафтсбери-авеню и Уордур-стрит. Достопримечательностью этого бара по праву считаются росписи на стенах мужского туалета. Сам Лен, двухметровый детина, бывший боксер-тяжеловес с изрытой и перепаханной физиономией, при одном взгляде на которую в голову лезут воспоминания сразу о всех крупнейших катастрофах и баталиях в истории человечества, лично проверяет по утрам все стены и уничтожает самые похабные и несмешные.
Уединившись по нужде в этом туалете, мы с Тони тут же воздали должное настенной росписи. Тони почти сразу неприлично заржал:
— Посмотри, какая прелесть.
На стене красовался рисунок, изображающий две улыбающиеся женские мордашки, между которыми скрючилась кислая мужская рожа. Подписи были такие: "Меня зовут Европа, у меня большая… шляпа", "У моей сестры Тризды две огромные… ступни", и наконец: "Чем же думал мой отец, нареча меня П…дец?".
В самом низу было начертано: "Если вы можете это прочитать, значит, вы писаете себе на ноги".
Я поморщился.
— В жизни ничего не рисовал на стенах.
— Значит ты ещё не жил, — философски рассудил Тони. — Черкани им чего-нибудь на прощание. Попадешь в вечность.
Я застегнул ширинку, достал из кармана шариковую ручку и нацарапал: "Только импотенты и умственно отсталые малюют на стенах".
— Ну вот, — удовлетворенно кивнул Тони. — Теперь можешь считать, что прожил не зря.
Сев за столик, мы взяли по двойной водке.
— За Мальорку, — провозгласил Тони. — И за курьеров. Надеюсь, ты вернешься поумневшим и счастливым.
— Хотя бы загоревшим.
— И следи за здоровьем. Не дотрахайся до паралича.
— Кто — я?
— Ты.
— Ты меня с кем-то спутал. Моя задача — обеспечить отдых клиентам. "Вы должны постоянно помнить о клиентах; заботиться о них — Ваш священный долг…"
— Я и говорю — не дотрахайся до полного паралича.
— Ты просто помешавшийся на сексе неандерталец. Неужели ты всерьез подозреваешь, что меня могут привлечь эти загорелые попки?
— Да! Именно! — обрадованно заорал Тони.
— Жаль мне тебя. Ты не в состоянии отличить божий дар от яичницы.
Тони вздохнул и покачал головой.
— Эх, как я тебе завидую! Каждые две недели они будут полностью обновляться… И так восемь месяцев подряд! — Он тяжело вздохнул. — Нет, приятель, тебе одному не справиться. Ты вконец подорвешь здоровье. Может, мне тоже бросить Лондон, и перебраться к тебе?
— А почему бы и нет?
Тони задумчиво выпустил дым из ноздрей и посмотрел на меня.
— А что…
— Забронируй место наперед, пока лучшие номера ещё не распроданы. Скажем, на весь июнь. Для тебя это не так уж и накладно.
Тони задумчиво кивал, уставившись в пустоту. Внезапно он поднял голову и широко улыбнулся.
— Ты прав, малыш. Черкани мне письмецо через недельку — когда разведаешь, что к чему. Тогда и скажешь, какой отель лучше.
— Лучше — для чего?
— Ты ещё меня спрашиваешь… Кто из нас курьер?
— Нужно же попривыкнуть.
— Попривыкнешь. И — чтобы все к моему приезду было в ажуре, понял? Я там все вдребезги разнесу, если сервис будет не на уровне.
— Чего ещё от тебя ожидать. Неандерталец — он и в Африке неандерталец.
— И как я раньше об этом не додумался? Свой человек, имеющий доступ к анкетным данным… адресам… семейному положению… Нет, я, пожалуй, и на июль там останусь.
В одиннадцать вечера мы танцевали в китайском ресторанчике с двумя хорошенькими темноволосыми подружками-полулесбиянками, знакомыми Тони. Джози Редман и Клэр Каллэм, так их звали.
