Пэлем Вудхауз - Дева в беде
— Куда бы дядя ни пошел, племянник вслед за ним, — промурлыкал Реджи. — Прости. Я тебя перебил.
— Мне надо с ним увидеться. Я не видела его с прошлого лета, почти целый год! Он мне не писал, а сама я боялась: вдруг письмо попадется кому-нибудь на глаза. Понимаешь? Я просто должна ехать. Сегодня мой последний шанс. Тети Каролины нет. Отец будет копаться в саду и не заметит, есть ли я. А завтра будет поздно, приедет Перси. Его вся эта история разозлила еще сильнее, чем их.
— Перси, гордый барон, — согласился Реджи. — Понимаю. Абсолютно. Так что же надо сделать?
— Подхвати меня на дороге. А выбросишь где-нибудь на Пиккадилли, там мне недалеко. Но самое главное — это Перси. Задержи его в городе — поужинайте вместе, а потом приедете. Тогда я успею вернуться поездом, никто и не заметит, что меня не было.
— Проще простого! Считай, что дело в шляпе. Когда хочешь ехать?
— Прямо сейчас.
— Тогда я в гараж за машиной. — Реджи радостно пощелкал языком. — Красота! Мамаша только что говорила, чтобы я тебя покатал.
— Ты просто прелесть, Реджи.
Режди снова похлопал ее по спине с отеческой заботой.
— Я и сам знаю, старушка, что такое любовь. Вообще-то, трудно с ней, а? То есть, я хочу сказать, ты не срезаешься на подходном ударе?
Мод засмеялась.
— Нет. Пока что на моей игре любовь не отразилась. Третьего дня я набрала восемьдесят шесть.
Реджи вздохнул с завистью
— Вы, женщины, — просто чудо какое-то! — сказал он. — Ну ладно, я пошел за машиной. Будешь готова, жди меня у дороги.
Когда он ушел, Мод достала из кармана маленький клочок газеты, вырванный вчера из «Морнинг Пост», раздел светской хроники. Там было всего несколько слов:
«Мистер Уилбур Раймонд вернулся в свою городскую квартиру на площади Белгрейв-сквер, Па после продолжительного плавания на своей яхте „Сирена“.
Мод не была знакома с м-ром Уилбуром Раймондом, но этот крошечный текст просто воспламенил ее кровь. Как она сообщила Реджинальду, когда Уилбуры Раймонды мира сего возвращаются на свои городские квартиры, они привозят с собой племянников и секретарей, точнее — Джеффри Раймонда. А Джеффри Раймонд и был тем человеком, которого Мод любила с того самого дня, когда познакомилась с ним в Уэльсе.
Глава II
Солнце, проливавшее свой ясный свет на Бэлферский замок в тот полдень, когда Мод и Реджи Бинг пустились в дорогу, сияло и над Лондонским Ист-эндом в два часа пополудни. На Литтл-Гуч-стрит все малолетние отпрыски мелких лавочников, поддерживающих жизнь в этой тихой заводи, продавая друг другу овощи и канареек, высыпали на улицу и забавлялись какими-то непонятными играми. На ступенях умывались коты, приготовляясь к поискам обеда среди мусорных баков. Постные, тощие официанты торчали из окон двух итальянских ресторанчиков, продолжающих традицию Лукреции Борджа, предлагая горячие обеды по шиллингу шести пенсов. Хозяин бакалейной лавки на углу мысленно прощался с помидором, который даже он, при всем оптимизме, вынужден был признать отжившим свое. Над этим и сияло яркое солнце. За углом, на Шафтсбери-авеню, норд-ост старался пронзить укрепленные убежища жителей, но сюда, на Литтл-Гуч-стрит, ему проникнуть не удавалось, ибо эта улица шла с севера на юг и была узка, хорошо защищена, что позволяло ей нежиться в тепле безо всяких помех.
Мак, стойко хранивший служебный вход театра «Регал», чей раззолоченный подъезд выходит на Авеню, выбрался из крохотной стеклянной коробки, где держало его начальство, и вышел на улицу, чтобы снисходительным взором понаблюдать жизнь во всем ее многообразии.
Мак ощущал себя сегодня человеком счастливым. У него было постоянное место, оно не зависело от успеха постановок, сменявших в театре одна другую; впрочем, он питал некий интерес к ним и ему было приятно, когда они заслуживали одобрение публики. Вчерашняя премьера мюзикла, и слова, и музыку которого написали американцы, произвела фурор, и Мак радовался этому, ибо ему нравилась труппа и, несмотря на недолгое знакомство, он испытывал доброе расположение к Джорджу Бивену, композитору, прибывшему из Нью-Йорка.
Тут из-за угла как раз и показался Джордж Бивен, медленно и, вроде бы, печально бредущий к служебному входу. То был молодой человек лет двадцати семи, высокий и стройный, с приятным, четким лицом, которое особенно украшали добрые, честные глаза. Уголки его губ были чуть приспущены; он выглядел усталым.
— Добр-утро, Мак.
— Доброе утро, сэр.
— Что-нибудь есть для меня?
— Есть, сэр. Телеграммы. Сейчас принесу. Нет-нет, принесу, — сказал Мак, как бы рассеивая сомнения друга и сторонника в том, что он может совершить этот подвиг.
Он скрылся в своем стеклянном портфеле, Джордж Бивен остался стоять на улице, хмуро обозревая резвящихся ребятишек, очень шумных, очень грязных и очень юных. Нет, просто безобразие! Рядом с ними чувствуешь себя чуть ли не шестидесятилетним. Что-то было сегодня не в порядке, обычно он любил детей. Право же, обычно он любил многое. Он был добродушен и жизнерадостен, любил жизнь и подавляющее большинство своих современников. У него не было врагов, но было много друзей.
А сегодня, встав с постели, он сразу заметил, что с миром что-то не то. Либо Провидение недовольно им, таким возвышенным, либо это хандра, одно из двух. Нет, может быть и реакция на вчерашнее напряжение. Наутро после премьеры всякий разумный художник чувствует себя так, будто его растянули на дыбе.
Кроме всего прочего, после спектакля был еще ужин у комика, на Джермин-стрит, та вымученная и буйная попойка, на которой усталые люди с натянутыми нервами стараются быть как можно оживленнее. Тянулась она до четырех, когда стали прибывать утренние газеты с рецензиями, и Джордж добрался до постели в половине пятого. Такие вещи все же бросают отсвет на душевные процессы. Появился Мак.
— Прошу, сэр.
— Спасибо.
Джордж сунул телеграммы в карман. Какой-то кот, возвращавшийся с обеда, задержался рядом, чтобы попользоваться его ногой вместо салфетки. Джордж рассеянно почесал его за ухом. Он был обходителен с котами, но сегодня проделал положенное без особого пыла, как-то отрешенно.
Кот последовал дальше. Мак сделался разговорчивей.
— Говорят, вчера ужасно хлопали, сэр.
— Вроде бы — да.
— Моя супружница смотрела с галерки, очень все хвалили. Тут, знаете, есть такие люди, ходят на премьеры, на галерку. Им не угодишь! Особенно если пьеса американская. Если им не понравится, они вам сразу покажут, за милую душу. Ну, супружница и говорит, они очень хвалили. Давно, говорит, не видела такого представления, а уж она у меня театралка! Очень ей музыка понравилась.
— Это хорошо.
— Вот вы почитайте «Морнинг Лидер». А другие что пишут?
— Хвалят, все без исключения. Вечерних я еще не видел. Как раз вышел купить.
Мак бросил взгляд вдоль улицы.
— Сегодня репетиция после обеда, а? Вон мисс Дор идет. Джордж проследил за его взглядом. К ним приближалась высокая девушка в синем костюме. Радушный ее нрав угадывался издалека, он как бы обгонял ее, словно веселый ветер. Осторожно пробравшись между детьми, она остановилась на миг и что-то сказала одному, а он заулыбался. Даже хозяин бакалейной лавки просветлел, словно увидел старого друга.
— Как дела? — бросила она, проходя мимо того места, где он стоял, размышляя над смертной природой томатов. И хотя он ответил «Паршиво», слабая, кривая, но все же улыбка промелькнула на его скорбном лице.
У Билли Дор, хористки, служившей в труппе, которая поставила мюзикл Джорджа Бивена, было милое лицо, веселый рот, золотистые волосы (она твердила и не лгала, что это их естественная окраска), спокойные голубые глаза. Взор этих глаз она часто использовала, чтобы охладить пыл поклонников, которых улыбка ее и волосы слишком уж поощряли к активным действиям. К представителям противоположного пола, особенно если они забудутся, она относилась так же, как лорд Маршмортон — к тисаноптерам. Она могла проявлять свою благожелательность, обедая и ужиная с ними, но ничуть в них не нуждалась, и когда им случалось просмотреть это обстоятельство, она напоминала о нем в самой недвусмысленной манере.
— Добр-утро, Джордж. Добр-утро, Мак. Что почта?
— Сейчас посмотрю, мисс.
— Как ваша лучшая половина приняла наш спектакль?
— Я как раз говорил мистеру Бивену, мисс, что она в жизни такого не видела.
— Замечательно. Я так и знала, что будет успех. А как ты, Джордж? День такой хороший!
— Я чего-то захандрил.
— Не сиди до четырех с загулявшей бездарью.
— Ты и сама с ними сидела, а выглядишь, как юная Ева после целой ночи сладкого сна.
— Да, но я пила только газировку и не выкурила восемнадцать сигар. Хотя — не знаю… Наверное, я старею, Джордж. Ночные гулянки потеряли для меня свою прелесть. Я готова была смыться в час, но это не по-товарищески. Выйти бы за фермера, осесть где-нибудь.
