Эфроим Севела - Остановите самолёт – я слезу
И был я не в Ленинграде, а в Америке. В городе Вилмингтон, штат Северная Каролина. Крейсер за окном стоял тоже на реке, но не на Неве. Это был тоже исторический крейсер, но из американской Истории, и как две капли похожий на нашу «Аврору». Его тоже под музей пустили.
Скажу вам откровенно, это большое чудо, что я не стал тогда импотентом. Но заикался я довольно продолжительное время, правда, окружающие такой дефект объясняли слабым знанием английского языка.
Кстати, обратите внимание, блондинка-то поглядывает в нашу сторону. Значит, моё внушение на расстоянии не прошло бесследно, и она что-то чувствует. Кто знает, что мсгло бы получиться, если бы не вы, а она села рядом со мной?
Над районом острова Ньюфаундленд. Высота – 27 тысяч футов.
Ну, кажется, и нам несут ужин. Вот это я понимаю! По-царски! Ну, как тут не закричать на весь мир: "Летайте самолётами «Аэрофлота!» Икра! Красная и чёрная! Где, в каком еше самолёте вам подадут такую роскошь?
Я полетал немало. Разными авиакомпаниями. И «Эл-Ал», и «Пан-Америкен», и «Эр-Франс», и «Люфтганза»... и «Юнайтед Артистс»... Нет, что я говорю? Прошу прощения. «Юнайтед Артистс» – это не авиационная, а кинокомпания, снимает фильмы. Я уже начинаю заговариваться. Видно, действует запах русской кухни.
Нигде так не кормят, как в «Аэрофлоте»! У них там всё малюсенькими дозами, всё отмерено в миллиграммах, как в аптеке. И безо всякого вкуса. Будто резину жуёшь.
А у нас? В первом классе едят, а во втором голова кругом от запахов. Какой борш! Какой аромат! Дымится! Клубится!
А девица-то... стюардессочка. Какие стати! Какой взгляд! Пава! Ей-богу, пава! Как поётся в известной песне: посмотрела, как будто рублём подарила. посмотрела. как будто огнём обожгла.
Что может быть лучше русской женщины?! Заграничные стюардессы тоже, канашки, неплохи. Но с нашими... никакого сравнения. Там стюардессы как из одного инкубатора. И улыбка не своя. Положено по службе, вот и скалит зубы. Без чувства, без души. Как манекен в витрине.
А наша? Никакой улыбки. Даже бровки хмурит соболиные. Строга, мать. Знает себе цену. А уж улыбнётся, так персонально тебе, и никому другому. От всей души!
Боже мой, боже! У меня сердце выпрыгнет. Я ведь не железный. Посмотрите, как она ходит! Как ногу ставит. Как бедром работает... левым... правым... Уй, глаза бы мои не глядели... можно схватить инфаркт. Естество... грация... врождённая. Такому не обучишь. Такой надо родиться... а это возможно только в России.
Ну, слава Богу, отошла. Поехала, мать, за новыми порциями. Теперь хоть остыну немножко, успокоюсь. Знаете, такая и мёртвого подымет.
Уф-уф-уф. Остываем. Берём второе дыхание... Хотите верьте, хотите – нет, но у меня была такая вот, и раз у нас разговор мужской, то и грех не поделиться. Тем более. что ни имён, ни фамилий, поговорили – и забыли, все репутации в полной сохранности. А кое-что полезное осядет в памяти. И весёлое тоже.
Значит, была у меня стюардессочка, и не простая. как скажем, в нашем самолёте, а из правительственного отряда, что возят по заграницам руководителей советского государства. Коллективное руководство. Святую троицу. Ха-ха. Ведь в Кремле как принято? Один летает, а двое других дома сидят, чтоб власть не отняли.
Вот она и летала стюардессой в этом самолёте. То с одним вождём, то с другим, то с третьим. Там отбор строжайший. Самые красивые и самые проверенные политически и морально. Непременное условие – девичья невинность. После каждого полёта – проверка. Их начальница в полковничьем звании кладёт стюардессу на коечку, ножки повыше и врозь, пальчиком наощупь – девственность не нарушена?
Такой уговор был в коллективном руководстве, чтоб никто из троих не мог попользоваться, злоупотребить своей властью – все стюардессы невинные девицы. С комсомольским значком на юной груди.
Тут вы меня, по глазам вижу, поймали на слове. Как же, мол, так, уважаемый товарищ Рубинчик, заврались вы совсем. Живёте с такой стюардессой из такого отряда, и её что, не выгнали за потерю невинности? Что-то не сходятся концы с концами.
Вы абсолютно правы, дорогой. Но прав и я. Дело в том, что я с ней жил, когда она была уволена из отряда, по случаю замужества. Замужних там не держат. И всё узнал, как говорится, постфактум.
Интересные, скажу я вам, подробности мадридского двора. Но это – строго между нами. Не каждому посчастливится спать с бывшей правительственной стюардессой, и не каждому повезёт лететь рядом с этим счастливчиком. Поэтому вам – из первых рук, но дальше – рот на замок.
Летала моя красавица по всей планете, юная, сексуальная, кровь с молоком, только тронь – брызнет. Члены коллективного руководства, – каждый из трёх вождей советского народа хоть и в преклонном возрасте. но всё же живой, не из бронзы отлит, – шалеют. глядя на неё, да и на её подружек. Но... партийная дисциплина. а гланное – уговор. Нарушитель сразу всплывает. Не тюрьмой, полагаю, пахнёт, но потерей доверия остальных из троицы. Раз в таком деле слово не держит, значит, и в более серьёзном политическом акте может заложить коллег, подвести их под монастырь.
Любуются ею в полёте, облизываются. По-отечески расспрашивают, нет ли в чём нужды, не надо ли помочь. Кобели в намордниках. Око видит – зуб неймёт.
Один оказался самым находчивым, но имени не скажу. Даже под-пыткой. Зачем нам позорить своё родное правительство? Никакой нужды. Обойдёмся без имён. А догадаетесь – на вашей совести.
Значит, один из них, когда ему предоставляют правительственный самолёт для официального визита к какому-нибудь президенту или королеве, на высоте девять тысяч метров соберёт в салоне своих советников для совещания: как, мол, будем решать судьбу такой-то страны,– и её, стюардессу, к себе зовёт. Приучил её всегда стоять рядом со своим креслом. Спор идёт, дым коромыслом: холодная война, детант, разрядка, посылать оружие, нотой протеста грозить – а он, главный-то, при всех держит руку у неё под юбкой, гладит дрожащей рукой по трусикам. Такой вот, греховодник. И уговор соблюдает, и своё удовольствие имеет. Она же молчит, не хочет места лишиться.
Так и летала. И с теми, кто потише, и с этим приходилось. Возбуждал он её жутко, до мигрени доводил своей руководящей дланью. Не выдержала, уволилась, выскочила замуж.
И как с цепи сорвалась девка. За все годы, что держала себя в узде. У мужа рога пробились гроздьями, целым букетом. Не человек, а стадо маралов. Через этого мужа и я к ней в постель попал и в паузах слушал её истории, как служила в правительственном авиаотряде и летала в разные страны с нашими вождями.
Девка – первый сорт, не поддаётся описанию. Наша с вами стюардесса чем-то её напоминает. Бывало, делаю ей причёску, дома, в роскошной спальне. Муж в отьезде. Она сидит нагая у зеркала, волосы распустит. Гляну на мраморные плечи, коснусь шёлка волос и – готов. Приходится опять раздеваться и нырять в постель. Пока сделаешь ей причёску, полдня ухлопаешь и еле живой ползёшь до метро.
Досталась она в жёны скотине, и очень справедливо поступала, награждая его ветвистыми. Этот муж, я его имени тоже не стану называть, из писателей, что пишут детективы про героизм чекистов и деньги гребут лопатой. Толстый, с животом, без зеркала свой член не видит.
Никто из соседей по дому, из писателей, ему руки не подаёт. Официальный стукач. Едут писатели за границу, он к группе приставлен следить за поведением и потом куда следует рапорт писать.
И со мной вёл себя по-свински. Другой писатель – настояший, почти классик, – за ручку здоровается, пострижёшь его – обедом угостит, бутылочку заграничного виски с тобой раздавит. А уж заплатит не по прейскуранту, а с хорошим гаком. Этот же, чтоб от других писателей не отстать, тоже по телефону стал меня на дом вызывать. Словом не перекинется, сидит как сыч в кресле, щурится в зеркало нехорошо, не любит он нашего брата, а как платить – требует квитанцию и сдачи до единой копеечки.
Я б ему в харю плюнул, и пусть его черти стригут на том свете. Но увидал жену...
Тут я взял реванш. Работаю с ней только в его отсутствие. И платила она, должен вам сказать, не в пример супругу. И за себя, и за него, и ещё лишку. Не жалела его денежек, не обижала мастера.
Я человек не мстительный. У меня мягкое отходчивое сердце. Но вот этой свинье я на большом расстоянии отвесил плюху. И, кажется, метко. Не мог простить ему антисемитский взглял маленьких поросячьих глазок. Вспомнил я этот взгляд в Америке. когда гулял олнажды по Нью-Йорку и в витрине книжного магазина увилел что-то его очередное детективное... В переводе на английский. Ах. думаю. гад. всюду тебе дороги открыты. отыграюсь на тебе твоим же оружием. надо прикончить твою карьеру литературного вертухая. А как это сделать? Лишить политического доверия.
Взял грех на душу. Пошёл на почту и латинскими буквами русскими словами отправил в Москву по его адресу телеграмму такого содержания:
«ГЛАДИОЛУСЫ ЦВЕТУТ ЗАПОЗДАНИЕМ»
