Виктор Заякин - Роман Петровичъ
Итак, я продолжаю… сел на подвернувшийся под увесистый зад стул, подпиленные Ульяной ножки которого громко скрипнули, но не развалились. Петрович погрузился в глубочайший шок.
В комнату входит Ульяна Ленина в кепке. Едва успев втихаря сбрить выросшую за ночь бородку клинышком, предводитель местных пролетариев замечает Петровича за процессом плавного перехода из шока в транс. — Уу-у-ууу, гадина, отрыжка буржуазного общества, сатрап хренов беззлобно прошипела бабушка и с любовью размахнулась пудовой кочергой… В Злопукино и близ него завязывалась жестокая кульминация…
—7—
Петрович, обреченно вздохнув, прикинул на глаз траекторию кочерги. Глаз сразу же распух и начал болеть. Это взбесило престарелого помещика. Обнаружив, что кочерга пошла вверх для второго удара, сатрап, бодро привстав со стула, изящно присел, крутанулся на протезе и, одновременно переводя своим движением удар кочерги в скользящий, исполнил великолепную нижнюю подсечку. Страдалец за народ, заметив ее в последний момент, подпрыгнул и тут же влепился лысой головой в низкий заплеванный потолок; рухнув наземь, он тут же поднялся прыжком с прогибом и принял стойку "самурая с мечами", а кочерга в его натруженной руке принялась описывать зловещие круги. Петрович встал в "царя обезьян" (что, учитывая его социальный статус и внешние данные, у него всегда получалось идеально) и ждал. Свистнула кочерга. Петрович, сделав длинный шаг вперед, перехватил кисть борца за народное счастье; под тянув вторую ногу и продолжая движение народного трибуна, он дернул его вперед и, быстро развернувшись к нападавшему спиной, нанес ужасный удар локтем под ложечку и, почти одновременно, костяшками той же руки — в переносицу. Но оппонент, уже практически вырубленный, еще сопротивлялся: большой палец свободной левой руки пламенного революционера со сверхзвуковой скоростью метнулся в глаз Петровичу. "Во дает!" — восхищённо подумал помещик, подставляя под удар лоб. Лоб загудел, палец хрустнул… Для профилактики будущих право- и лево нарушений Петрович слегка выкрутил кисть агрессора, выключив тому локтевой сустав и со всего размаху саданул по нему снизу вверх здоровым плечом, добившись приятного хруста. Выбив то, что осталось от Ульяшки, мощным "хвостом дракона" за дверь, Петрович полез на карачках под продавленный диван и выволок из-под него здоровенную запыленную книгу, которую он не мог дочитать последние пятьдесят лет бросать было жалко, а других книг у Петровича не водилось. На обложке когда-то золочеными буквами было написано: "Масутацу Ояма. Самая полная история развития восточных единоборств от Адама и Евы и до Николая II". Пошатываясь под ее тяжестью, Петрович рухнул на диван, у которого привычно подломились ножки, и погрузился в чтение.
—8—
И несмотря на то, что перелистывать страницы ему мешал до сих пор о чём-то напряжённо размышляющий на его плече кузнец, выгрузиться из чтения Петрович не смог, пока не дочитал последние строчки руководства. Они гласили "Нагорэ зэнкуцу-дачи Каль-буль-буль маляки-шмачи!"
"Надо всех их отфигачить, будут знать как наезжачить!", — сразу же перевёл Петрович и воскликнул: "Ос, сэнсэй! Я понял! Ос!! Надо натравить на неё моих ос!!! Ос!!!"
Новоиспечённый Вам Дамм лёгким аллюром подался на задний двор, где он второй год дрессировал по системе Станиславского диких полуметровых ос. Во время преодоления вброд сточной канавы в аккурат возле уха жаждущего мести помещика, приятно прорезав ему весь слух, пролетел огромных размеров кухонный нож. Петрович перешёл на жесткий галоп. Две пятисоткилограммовые штанги звучно грохнулись тремя шагами позади пожилого спринтера. "Ну в этот раз, Ульянка, ты у мене добастуесся" скрипя двумя коренными зубами с запущенной формой кариеса подумал Петрович и сходу взял трёхметровый плетень. Вспышка разрывного фауст-патрона по левую сторону пути барина только раззадорила его. "Щас! Щас ты у меня докидаешься, старая перечница!", — зло пронеслось у него в голове. Тем временем мимо головы зло пронеслись два выточенных из ржавой пилы сюрикена. Последним препятствием на пути к подавлению мятежа был пруд имени Герасима. Переводя дух, Петрович оглянулся. В метрах двухстах сзади к нему приближались борцы за счастье всего трудового народа в лице Ульяны и её хахаля — почтальона Крупского. Последний представитель прослойки, выжимая всё из своей инвалидной коляски, выкрикивал грязные ругательства в адрес героя нашего повествования — Ивана Петровича Зимнего.
— Грязный ублюдок! Наконец-то твоему грязному тиранству придет грязный конец!!
"Почту уже взяли", — мысленно ужаснулся барин и прыгнул в горячую, богатую нефтью воду. "Хорошо, что телеграфист Сенька на этой неделе в город скупляться подался, а то ведь свергли бы, засранцы", — преодолевая пруд изящным баттерфляем думал Петрович. Переплыв на тот берег, он первым делом положил у сарая пришедшего в себя после водных процедур Акафеста и метнулся внутрь. Послышалось нетерпимо громкое жужжание. "Д-да, типерича Зимнего так просто не возьмёшь", — обречённо подумали гегемоны. Светало…
—9—
В сарае поднялась очень активная возня. Грохотало металлом по металлу, металлом по дереву, деревом по дереву, доносились удары почему-то мягкому и градом сыпались матюки. Наконец все стихло; скрипнула кособокая дверь сарая, и по представшей их глазам картине обалдевшие инсугренты поняли, что на этот раз Петрович осерчал очень круто.
Экипирован Петрович был с почти неприличной роскошью. На голове у него красовался новый котел из добротного чугуна, в котором предприимчивый помещик выбил две дыры для глаз. Правда, они у него получились слишком низко, и, стоя ровно, Петрович почти ничего не видел впереди, так что поза, в которой он выплыл из сарая, была довольно дерзкой и несколько неприличной. Одет старый боец был в несколько поношенный водолазный костюм — его Петрович выменял у каких-то чудаков из города на живую жабу, которую помещик пленил в очень интересном стиле — рухнув на нее вместе с подломившейся веткой с дерева в тот момент, когда бедняга пробегала внизу. В каждой руке Петрович держал по две пары нунчак, которые бешено вращались, издавая мерзкий свист. За поясом, за голенищами валенок и за спиной у него были заткнуты в большом количестве самурайские мечи, азиатские кинжалы и индейские томагавки, с обоих боков свисали две здоровенные дырявые торбы с сюрикенами. Даже из глазных отверстий казана торчала пара индонезийских духовых ружей, из коих Петрович довольно регулярно пулял в Божий свет, как в копеечку, какой-то пернатой мерзостью. К ногам великого воителя испуганно жались, перебирая мохнатыми ногами и щелкая челюстями, несколько одуревших от дневного света ос.
Петрович деловито взял одну из ос за свалявшуюся на загривке бурую шерсть, и, тщательно установив ей траекторию (для чего, учитывая особенности боевого шлема Петровича, ему пришлось принять крайне развратную позу), наладил ей кованым валенком под зад. Мгновенно набрав высоту, дрессированная тварь, с жужжаньем кувыркаясь в воздухе, через несколько мгновений шлепнулась во вражеский лагерь, где сразу же, согласно полученным инструкциям, начала щипать все подряд и плеваться вонючей слюной. Запустив весь свой десант в инвалидскую коляску, в которой Крупский, лучший шестовик деревни, бешено вращал своим любимым снарядом, отбиваясь от рычащих и плюющихся ос, Петрович решил идти на добивание, благо противник остался только один — Улька еще в начале схватки получила от своего товарища по партии шестом по лысине и сейчас мирно не возникала где-то под сиденьем.
Солнце палило вовсю. В небесах бодро и жизнерадостно сновали грифы, коршуны, ястребы и другая пернатая пакость со стервятническим уклоном. "В жизни всегда есть место подвигу!" — подумал Петрович. Издав воинственное рычание, которое, смодулированное горшком, живо на помнило Крупскому отрыжку Пегаса, обожравшегося комбикорма, он, набирая скорость, двинулся на супостата.
Окончательно обалдевший от всего происходящего, еще и так не пришедший в себя Акафест, робко попытался подняться на четвереньки… (Просвещенный читатель сразу же поймет, что, учитывая целенаправленность и непредсказуемость движений Петровича, это добром не кончится и будет КАТЕГОРИЧЕСКИ НЕПРАВ, поскольку все закончилось ЕЩЕ ХУЖЕ!)
В падении Петрович порезал себе ногу сюрикенами и треснулся головой о дверцу вражеского экипажа. Теряя сознание, он успел заметить, что Крупский, выронив свой дрын и покувыркавшись как следует в воздухе, врезался в стайку комаров-толкунцов, что, похоже, изрядно рассердило последних. Петрович удовлетворенно ухмыльнулся — ведь несмотря на то, что он был самым крутым в округе рукопашником — индивидуалом, выйти один на один и без оружия на местного толкунца он бы не согласился ни за какие коврижки.
