Евгений Венский - Рассказы
— «Земля народу, а воля и казначейство вам!»
— Дудки! — говорят: никакой земли народу не надо, все нам!
— А, вы, — спрашиваю, — не из махновцев будете?
— Нет, — говорят: — у нас программные разногласия. Мы Добрармия, а потому по доброму ложись и скидавай.
Не успел путем оправиться я, сижу с «дроздовцами» и прочими добровольцами в шашлычной на Темернике, большевики лезут.
— Кто такой?
— Такой-то, — говорю. — Пролетарского происхождения и даже в партию желаю вписаться.
А сам еле на ногах стою, за шкаф вездер- живаюсь от сплошного пьянства.
За эту неустойчивость в Чеку посадили.
Три месяца! Ровно! Потом семь месяцев за дезертирство, да четыре за золото, да три за спирт! Беда! Понятно: гражданская война!
А тут НЭП! Вздохнул я полными жабрами. Теперь, — думаю, — отдохну и за честную работу возьмусь! Спекульнул вот на Сушке кое-чем, достал за последнее домашнее барахло триста семьдесят рублев, комнатку снял, инструментов разных купил, — бостонку, вот, камень, красок, бумаги… Сижу, работаю. Хорошо выходит!!! Прямо душа радуется! Сижу и печатаю… Всю краску и бумагу стравил, три дня не ел: истратил-же все на производство, не пил, не спал, а вчера выхожу купить колбасы на свеженькие, — не берут!!!
— Не подходит, — говорят, — не всамделишная!
— Как?!
— Так! Оно, может, и лучше настоящей, только вместо «Рысыфысыры» надоть было «Сысысыры».
Кинулся я к себе, хватаю оригинал, и в обморок: с фальшивого червяка самые настоящие пять дней печатал.
Протест
— Конечно, я больше из Рабиса, — изображаю народ на спектаклях, но эти безобразия нам надо изжить.
К кодексу вполне присоединяюсь, но прошу сделать пункты, а то все будет по-старому.
Вчера подхожу к столовой на Кабанихином проулке, гляжу, — на афише напечатано:
Обеды от 1 до 6.
С этим надо в первую голову бороться. Рабочему человеку нельзя за обедом пять часов пыхтеть: мы не элементы.
И на первое были обозначены ленивые щи.
Не довольно ли нам прогулов и отгулов, чтобы еще поддаваться ленивой агитации?
И в смысле контр-революции тоже.
Подавал товарищ, хотя в красном платочке, но фартучек с уклоном и ботинки фасон «отрыв от масс»; а когда я уткнул нос в прейскурант.
Действительно, если князю Пoжapcкoм поставили памятник, то единственно по старости лет, как известному археологу, а Скобелев был генерал и угнетатель.
На второе — министров теперь нигде нет и не надо, а Оливье был, да весь вышел, и его «Эрмитаж» теперь «Дом Крестьянина».
Царской ухи я есть не желаю, потому что состою в профсоюзе и вообще довольно попили, временно можно и перестать.
Лапши монастырской я тоже не желаю, довольно затемнения желудка и мозгов опиумом, а кто был граф Строганов тоже известно.
Пускай в Антанте свои бефы ест вместе с кардиналами папы римского, а мы и со штей не помрем.
Насчет тараканов надо тоже пункт.
Им ровно нечего делать в штях, пускай живут в своей федерации за печкой, а в чужие дела не вмешиваются.
В рассуждении кошек я тоже протестую.
Кошки созданы для ловли насекомых: мышей и мышат, а из нее делают антрекот.
Нельзя залезать в чужой профсоюз…
Трофим Ликмахеров.
Без политики
Сидели в Моссельпроме густой компанией.
Примадонна Заливай-Римская вспоминала.
— Меня однажды вызывали в Милане. Ужас! Феерия! Правда, я была в ударе. Начали вызывать с первого. Кончилась опера, — уже час, а все вызывают… Два часа, три, четыре… Уже открыли магазины, зазвонили к обедням, «Самолет» уже отошел от пристани, а меня все вызывают. Я упала в обморок… Мне поднесли двадцать два миллиарда.
— В знаках 22 года? — спросил комик.
— Золотом! Это же было до войны…
— Меня однажды тоже… Вспомнить страшно, — вступил Гайда-Тройский. — Играл я «Гамлета» в Александринке. Со мной Костя Варламов, Володя Давыдов, Коля Ходотов, Юрьев Юрочка, Пров Садовский, Савина, Мария Гавриловна. Вот и начали меня вызывать. Шесть дней вызывали. Хлопают, хлопают, сходят домой, пообедают, снова в театр, — и опять хлопают… А я не етчи, не питчи, шесть дней у рампы стою и кланяюсь… Какой был энтузиазм молодежи. Половину университета замертво отвезли в Обуховскую: вместо ладоней у них были куски окровавленного мяса.
— На манер отбивных котлет? — задумался комик.
— Именно! 4 бестужевки от голода чуть не умерли: далеко было домой идти. Уж потом градоначальник Драчевский догадался пожарную команду вызвать. Разогнали публику и меня домой на автомобиле отвезли.
— Меня тоже неоднократно вызывали! — сладко прищурился, комик.
— Публика? — недоверчиво спросили с трех сторон.
— Да, и публике приходилось. Раз в Симбирске гимназистка на улицу вызывала и уксусной кислотой из бутылки… Катастрофа! Раз еще вызывал портной. На углу (в Симферополе было) Мсковской и Салгирной, и давай охаживать зонтиком. Много раз вызывали… Есть чем вспомнить. Раз даже на дуэль вызывали. Я согласился, но того… залил немного. Утром будят, — я не слышу. Вызывали, вызывали, а я нырк под кровать, так и не вышел. Всего было…
Трагик сердито выпил пива.
— И меня много раз вызывали. Помню, в Вологде вызывают: — «Три рубля штрафу по 38 статье!» — «За что?» — «Бесчинство в публичном скоплении публики». — «Извольте-с!»… В Темрюке тоже. Повесткой. Не являюсь. Бац! Околодочный! «Пять рублей по заочному решению»… — «За что-с?» — «Появление в нетрезвом состоянии по 41-й в публичном скоплении публики»… Извольте! В Семипалатинске по 39 вызывали. Три дня сидел в клоповнике. Уж не помню, за что: не то к Гламу-Далай-Ламского бил, не то он меня. Обоих вызывали.
— Меня вчера вызывали! — механически заявил антрепренер Укуси-Епишкин.
— Публика? — оживился весь столик.
— В «Рабис» вызывали. Нарушение кодекса труда. Поднесли…
— Подарок?
— Нет, подарка не подносили. Штраф в пользу безработных… Отдавать нужно…
Все замолчали, погруженные в воспоминания. В кафе влетел запыхавшийся режиссер и подпорхнул к столику.
— Друг! Вызволи! — заломил он руки перед антрепренером.
— Кто вызывал?.. За что?.. — снова оживились все.
— На беспризорных «вызвали», будь они сто раз прокляты… А у меня ни сантима, ни сантиметра… Вызволи, братцы!
— Да кто вызвал-то?..
— Никто не вызывал, — вы меня вызволите… К вашим чувствам взываю! Братцы, али я!.. Господи!..
Все замолчали. И молчали очень долго, до тех пор, пока антрепренера не вызвали дела, примадонну к телефону, а остальных — к другим столикам…
Режиссер сидел один и мрачно тянул пиво…
Плакаты
В Сызранском УЗУ на входной двери лозунг:
— «Коли дело есть — смело
можешь лезть».
Несомненно, увлечение краткими, но строгими плакатами, в роде «без доклада не входить», «время деньги», «вытирайте ноги», и т. п., проходит.
Самоснабжение, хозрасчет, снижение цен, конкуренция и иные жупелы диктуют более нежное, деликатное обращение, галантерейность и другие фрикасе.
Предлагаем несколько готовых плакатов:
На двери директора:
— «И за делом и без дела шпарь, товарищ, обалдело!»
На двери помзава:
— «Тут сидят чины постарше: обратитесь к секретарше!»
На двери ответ, секретарши:
— «Петя, я ушла в киношку. Принимайте понемножку!»
Над входом к машинисткам:
— «В эту комнату не при, — мы вас очень же ву при!»
У кассы:
— «Не отсвечивай у кассы: ты. один, а прочих массы».
В справочном отделе:
— «Просим граждан с нежной лаской: справку взял, катись колбаской!»
В месткоме:
— «Задарма не проедайся, об’яснил, и убирайся!»
У швейцара:
— «Просят на пол не плевать и окурков не бросать!»
У уборщицы:
— «Посетителев хороших просим шлендать без калошев!»
У дворника:
— «Останавливацца строго воспрыщяецца, потому за ето полагаецца!»
Физилогическая потребность
— Теперь лафа на чугунках ездить: ляжешь внизу, аль наверху, чисто американский граф, — и едешь. Хочешь туда, хочешь сюда. Тепло, просторно и мух нет. Хочешь поешь, хочешь чаю попей, — никакого запрету. И ежели физилогическая потребность — то пожалуйте: сколько вам угодно. А не через людей, как в 18 году. Помню раз насчет этого со мной было… С’ел это я…
— Ишь… Не нравится мой разговор эфтоей барышне: —пила… А что я сказал? Ни чего! Физилогическая потребность — она, я вам скажу, такое дело, что будь ты сама индейская царица Клиопатра, — и то…
