Йозеф Лада - Картинки похождений бравого солдата Швейка
«Вы… вы… на-п-пились, — сказал фельдкурат. — Швейк, уведите их на кухню и держите под стражей, пока за ними не придет патруль. Я… я немедленно по-по-звоню в казармы!» Так и сделали. Солдаты расположились в кухне на лавке, а Швейк, расхаживая взад и вперед, нес караул у дверей. Солдаты упрекали его, что он их разыграл насчет виселицы. «Отпусти нас домой, — сказал Швейку долговязый, — не валяй дурака, приятель!» — «Отстань, теперь я вас знать не знаю!» — строго ответил Швейк.
В дверях появился фельдкурат. «Я… я н-не м-могу дозвониться в ка… ка-казармы. Ступайте домой и помните у меня, что при исполнении служебных обязанностей надираться не полагается. Шагом марш!» К чести господина фельдкурата будь сказано, что ни в какие казармы он не звонил, потому что телефона ему до сих пор не поставили, а просто говорил в большую тумбу от электрической лампы.
Швейк уже третий день состоял в денщиках у фельдкурата Каца, когда за ним послали, чтобы он отвел своего хозяина домой. Мертвецки пьяный Кац сидел перед дверью квартиры надпоручика Гельмиха, выкинувшего его вон. Его преподобие был в штатском. «Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, я уже тут!» — отрапортовал Швейк и как следует тряхнул своего начальника. «А что вам здесь… нужно? У меня никакого денщика нет, — ответил фельдкурат Швейку. — Я — свинья! Пустите меня, почтенный, я вас не знаю!»
Без лишних церемоний Швейк стащил фельдкурата по лестнице в подъезд, где тот неожиданно оказал сопротивление. «Я был принят архиепископом! — горланил он, держась за дверь. — Мной интересуется Ватикан!» — «Пусти, тебе говорят, — увещевал его Швейк интимным тоном, — пусти или руку перешибу. Идем домой — и баста! И никаких разговорчиков!» Наконец, после длительной борьбы, Швейку удалось затолкнуть фельдкурата в пролетку.
Что вытворял фельдкурат в пролетке, словами не передать! «Сударь, — говорил он Швейку просительным тоном, — дорогой друг, дайте мне по уху!» — «Раз или несколько? — осведомился Швейк. — Два?.. Пожалуйста!» Фельдкурат считал затрещины с выражением блаженства на лице. «Мне это очень помогает… Для ради желудка, способствует пищеварению! Двиньте меня еще разок!» Затем он выразил желание, чтобы Швейк ему вывихнул ногу, малость придушил и тому подобное. Словом, это был тяжкий труд — доставить фельдкурата домой.
На следующий день у Каца с похмелья жутко трещала голова. «Была б хоть настоящая ореховая настойка, — вздохнул он, — она бы мне в миг исправила желудок!.. Ступайте-ка, Швейк, к капитану Шнабелю, пусть он мне даст взаймы сто крон. Придумайте, что хотите, но с пустыми руками не возвращайтесь, иначе я вас отправлю на фронт!» Со своим заданием Швейк справился блестяще. Его честная физиономия вызывала доверие. Деньги он достал, подкрепив свою просьбу заявлением, что фельдкурат должен уплатить алименты.
Примерно в те же дни, когда происходили описываемые события, Швейк побывал на своей прежней квартире, где застал двоюродную сестру пани Мюллеровой. Заливаясь слезами, старушка ему сообщила, что пани Мюллерову арестовали и отправили в лагерь в Штейнгоф. Успокоить ее не было никакой возможности. К тому же под конец она выразила опасение, что Швейк удрал с военной службы, и разговаривала с ним, как с отъявленным авантюристом. «Так вот, чтобы вы знали, пани: мне, факт, удалось смыться. Пришлось, правда, ухлопать пятнадцать вахмистров и фельдфебелей! Но никому об этом ни гу-гу!»
И Швейк покинул свой дом, не принявший его. Потом он заглянул в трактир «У чаши». Пани Паливцева, увидев Швейка, заявила, что ничего ему не нальет, что он, видать, сбежал. «Мой муж — уж до чего был осторожный, а все ж таки сидит. А таких-вот земля носит, да с военной службы сигают!» Один пожилой дядя вывел Швейка на улицу и, хотя Швейк настойчиво уверял, что он вовсе не дезертир, сунул ему в руку десятку, присовокупив, что его сын тоже сбежал с военной службы. Домой Швейк вернулся поздней ночью, но фельдкурата еще не было.
Однажды фельдкурата посетил господин чрезвычайно строгий на вид. Говорил он сурово и резко: «Сам дома? Опять, небось, в кафе пошел! Как в кафе — деньги есть, а долги платить — так нет! Тьфу!» Посетитель плюнул на пол. «Уважаемый, вы тут у нас не плюйтесь! — сделал ему замечание Швейк. — Плюетесь на пол, будто в трамвае или там в поезде. Это, видно, из-за вас всюду пишут, чтоб на пол не плеваться!» Пришелец ответил лавиной отборной брани. Тогда Швейк распахнул дверь, повернул строгого господина лицом к лестнице и дал удар, за который не было бы стыдно даже лучшему игроку национальной сборной по футболу.
Фельдкурат пришел домой в расстроенных чувствах. «Дорогой Швейк, — обратился он к своему денщику, — мне сегодня ужасно не повезло в карты. Я пошел ва-банк, у меня был туз, потом я прикупил десятку, но у банкомета было тоже двадцать одно. Я продул все деньги… а под конец, Швейк, я проиграл и вас! Теперь вы будете принадлежать надпоручику Лукашу». — «А много было в банке? — спокойно осведомился Швейк. — Или у вас редко когда была первая рука?» Но фельдкурат сказал расслабленным мягким голосом: «Я беспринципный подлец!» — и заснул, словно провалился в бездну.
Вот как это случилось, что в тот день после обеда надпоручик Лукаш впервые увидел перед собой честную физиономию бравого солдата Швейка. «Так что осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я — тот самый Швейк, которого господин фельдкурат проиграл в карты! На действительной я был признан непригодным к службе по причине как есть полного идиотизма. Нас тогда, изволите ли знать, из-за этого отпустили двоих: меня и капитана фон Кауниц!» — «Послушайте, Швейк, вы на самом деле такая божья скотинка?» — «Так точно! — торжественно провозгласил Швейк. — Мне сызмальства не везет!»
Когда надпоручик Лукаш вернулся ночью домой, Швейк доложил, что кошка сожрала канарейку. Он, видите ли, хотел попробовать, не покатает ли кошка на себе канарейку, а она, бестия, откусила ей голову. Надпоручик учинил ему зверский разнос и завалился спать. Этак через часок Швейк разбудил его: «Осмелюсь доложить, господин надпоручик, вы не изволили ничего приказать насчет кошки!» — «Трое суток губы!» — заорал надпоручик и продолжал спать дальше. Швейк выволок несчастную кошку из-под кушетки и объявил ей: «Трое суток губы!»
Чтобы умилостивить надпоручика, Швейк пообещал ему хорошую собаку. Он отправился на Малую Сторону, и там в одной пивной имел доверительный разговор с каким-то штатским. «Каждый день ходит ее прогуливать в восемь, — шептал штатский. — Но только сволочь это жуткая, даже погладить себя не дает! Сосиски, и те не жрет! Разбаловали ее, ровно архиепископа. Я уже у служанки спрашивал, чего ей жрать дают. А та только знает: «Вам какое дело!» Она, конечно, не красавица, эта служанка, самая что ни на есть обезьяна, но с солдатом разговаривать станет… Надо сначала разузнать, что эта собака жрет!»
В восемь утра, дождавшись служанки с пинчером, Швейк завел с ней разговор, ввернув для начала, что они земляки. «Я служу у полковника, — рассказывала горничная. — Хозяин наш ужас как строгий! Когда нашим досталось в Сербии, он сбросил в кухне на пол все тарелки, а мне уже хотел дать расчет!» — «А это ваша собачка? — перебил ее Швейк. — Хорошая… только такие собаки, небось, жрут не все…» — «Наш Люкс такой привередливый»… — «А что он любит больше всего?» — с интересом продолжал расспрашивать Швейк. «Говяжью печенку». Так Швейк узнал, что ему было нужно.
На следующий день утром приятель Швейка привел украденного пса. Вот как, по его рассказу, проходила эта операция: «Когда ты мне сказал, что он жрет печенку, я ему сразу принес. Он ее учуял и давай вокруг меня прыгать. А я ему ничего не даю и топаю дальше. Пес за мной. Потом я дал ему кусочек и опять ходу. Так прямо сюда и привел!» Собаку привязали к столу, и Швейк предложил ей остаток печенки. Сначала пинчер бросил на печенку такой взгляд, будто хотел сказать: «Хватит, я уже раз обжегся, жрите сами!» Но потом вдруг передумал и стал «служить».
Увидев собаку, надпоручик Лукаш был приятно удивлен. На вопрос, откуда она и сколько стоит, Швейк с невозмутимым спокойствием ответил, что собаку подарил ему один приятель, а зовут ее Макс. «Хорошо, Швейк, первого получите от меня пятьдесят крон!» — «Этого я не могу принять, господин обер-лейтенант!» — «Швейк, раз я говорю, что вы получите пятьдесят крон, значит вы должны их взять и пропить! А сейчас собаку выкупайте, завтра я пойду с ней гулять!»
В то время как Швейк купал Макса, полковник Краус, бывший владелец чистокровного пинчера, нещадно дома ругался, угрожая тому, кто украл его пса, военно-полевым судом, расстрелом, смертной казнью через повешение, двадцатью годами тюрьмы и тем, что он разрубит вора на куски. «Черт бы эту сволочь!..» — гремело в квартире полковника с такой силой, что дребезжали стекла. «Я с этой подлой б… расправлюсь в два счета!» Над Швейком и надпоручиком Лукашем нависла катастрофа.
