Борис Штерн - Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II
— Скажете такое…
— Водку не забыла? Шкфорцопф водки хочет!
— Везу, везу водочки Николаю Степанычу!
ГЛАВА 12. Чемоданчик
А это был не мой чемода-анчик!
Песня про чемоданчикНгусе— негус циклевал свои щеки опасной бритвой и продолжал прислушиваться к пенью внизу. Он боялся засмеяться, чтобы не порезаться. Фитаурари I обладал сильно развитым чувством юмора и потому не любил смеяться по любому поводу. Сашко тихонько завел песенку про чемоданчик:
А поезд тихо шел на Берди-ичев,
А поезд тихо шел па Берди-ичев,
А поезд тихо шел,
А поезд тихо шел,
А поезд тихо шел на Берди-ичев.
Фитаурари I был известен всему миру своей экстравагантностью. Английский король Георг V однажды через переводчика спросил его на сафари, знает ли он английский язык. «Нет», — ответил нгусе-негус. «Французский? Немецкий?» — «Нет. Нет». Английский король был в замешательстве. Он понял нетактичность своих вопросов и не знал, как выйти из неловкого положения. Нгусе-негус помог ему. Он спросил короля, знает ли Георг V офирский язык? «Нет». Языки тигре, галлиния или амхара? Получив отрицательный ответ, нгусе-негус с милой улыбкой обнял короля за плечи и заметил, что ему неприятно это констатировать, но оба они одинаково невежественны.
Сашко внизу тихонько напевал:
На полочке лежал чемода-апчик,
На полочке лежал чемода-анчик,
На полочке лежал,
На полочке лежал,
На полочке лежал,
Чемода-анчик.
Государственная культурная программа — вырастить из российского хлопчика собственного офирского Alexandr'a Hannibala-Pouchkin'a — конечно, отдавала черным юморком, но, в конце концов, черный юмор происходил из черной же Африки, и нгусе-негус понимал, что делал. Сашко продолжал:
Ах, уберите свой чемода-анчик,
Ах, уберите свой чемода-анчик,
Ах, уберите свой,
Ах, уберите свой,
Ах, уберите свой
Чемода-анчик.
«Каждый великий народ должен иметь своего великого поэта, — думал нгусе-негус — Иначе какой же он великий народ? Великий поэт зовет свой великий народ за собой, вперед и вверх. Если сравнить народ с телом человеческим — почему бы и не сравнить? — то поэт в этом теле является чем-то вроде детородного органа: он не подчиняется разуму и поднимается вперед и вверх, когда ему заблагорассудится. Без великого поэта великий народ кастрат, евнух, импотент. Надо иметь хотя бы одного великого поэта, чтобы называться великим пародом. Великому народу без великого поэта никак нельзя — хотя бы одного великого поэта великий народ должен вырастить; одного великого поэта вполне достаточно. Если такового поэта нет, мы должны его объявить, даже назначить, но назначенный великий поэт не сможет подняться вперед и вверх, а просто будет бесполезно свисать или болтаться во всех направлениях между ног государства поливальным шлангом. Лучше все же иметь настоящего великого поэта. Это раз».
Сашко убыстрял темп чемоданчика:
А я не уберу чемода-анчик,
А я не уберу чемода-анчик,
А я не уберу,
А я не уберу,
А я не уберу
Чемода-анчик.
«Во-вторых, — продолжал размышлять нгусе-негус, — чтобы вырастить хотя бы одного великого поэта, нам понадобится совершить много проб и ошибок, понадобится множество — десятки, сотни — стихоплетов разного уровня для перехода количества в качество. В этом трудность, мучительная трудность выведения и ожидания великого поэта. Это длительный процесс, но он оправдывает себя».
Я выброшу ваш чемода-анчик,
Я выброшу ваш чемода-анчик,
Я выброшу ваш,
Я выброшу ваш,
Я выброшу ваш
Чемода-анчик!
Третье: нгусе-негус понимал, что с этими поэтами забот не оберешься, предстоит много возни, нервов, проблем, неприятностей, связанных с пребыванием великого поэта в обществе. Ни Гамилькар, ни нгусе-негус все-таки серьезно не задумывались о природе поэтического таланта и мастерства, о предназначении поэта, о вечных проблемах «поэт и гражданин», «поэт и царь» или, например, о такой проблеме: «Поэт в России больше, чем поэт, или меньше?» А в Украине? А в Латвии? А в Офире?
Выбрасывайте мой чемода-анчик,
Выбрасывайте мой чемода-анчик,
Выбрасывайте мой,
Выбрасывайте мой,
Выбрасывайте мой
Чемода-анчик.
И эти вопросы следовало обязательно решить хотя бы для себя, хотя бы грубо и приблизительно решить: ну, появится в Эдеме или где-нибудь в другом уголке Офира угрюмый неразговорчивый курчавенький черный толстенький мальчонка, ну, подрастет, ну, отправят его в офирский национальный лицей, где он проявит свой скверный характер, будет плохо учиться, грубить учителям, задирать друзей и юбки горничным, курить гашиш, пить с друзьями вино «Червоне мщне»,[47] писать скабрезные частушки: «Эфиопку эфиоп — опа-опа-опа-оп. Эфиопка эфиопа — опа-опа-опа-опа», оскорбительные для властей стихотворения «Анчар» и «Вольность» и эпиграммы па самого нгусе-негуса: «Полуподлец, полуневежа…», подбивать неграмотных офирян к топору, на бунт кровавый, святой и правый, на спор таскать диких львов за хвост, дразнить носорогов, купаться в реке Уйби, кишащей крокодилами, удирать в Эритрею к валютным итальянским проституткам, лечиться от сифилиса, рифмовать «кровь-вновь» и «розы-козы», любить и ненавидеть родину, стреляться с каким-нибудь атташе итальянского посольства… — это и есть великий национальный поэт Hannibal-Pouchkine?
Я выбросил ваш чемода-анчик,
Я выбросил ваш чемода-анчик,
Я выбросил ваш,
Я выбросил ваш,
Я выбросил ваш
Чемода-анчик.
Нужен ли Офиру такой Ганнибал-Пушкин?
Африканцы поют вечером после ужина, но и на голодный желудок тоже, поют то, что видят, о происшедших дневных событиях и об их участниках; вот примерное прозосодержание бесконечных африканских песен под дворцом негуса, изводивших бессонницей нгусе-негуса, напоминавших, впрочем, безразмерную южно-российскую песню о поезде, который тихо шел на Бердичев:
Вот белый человек:
он не священник,
не доктор и не учитель.
Он пришел из далеких краев
и едет неведомо куда.
Он много пьет,
он много курит,
но никого никогда
не угостил сигареткой.
Или такая песенка:
А это Уайт,
все женщины к нему льнут,
подмигивают, заигрывают, тормошат,
но проказницы стараются напрасно,
совсем, совсем напрасно.
Не знают женщины стыда,
пытаются добраться…
Да!
Куда?
Вот именно — туда.
Но каждой станет ясно:
стараются напрасно,
совсем, совсем напрасно!
Ужасно!
Нгусе— негус был для Африки великим Pohouyam'ом Фитаурари I вроде русского Петра Великого, ведь это он, командуя из Эдема, выгнал из Африки полумиллионную армию итальянцев и выиграл войну у самого Бенито Муссолини.
А это был не мой чемода-анчик,
А это был не мой чемода-анчик,
А это был не мой,
А это был не мой,
А это был не мой
Чемода-анчик.
Фитаурари I вообще приводил офирян в чувство, учил с какого конца ложки щи хлебать. Офиряне — народ простой, упертый, похожий на русских — то любят, то ненавидят, то бунтуют, то в задницу целуют. С таким пародом не соскучишься, надо держать ухо востро и уметь вовремя уйти. Но Фитаурари I слишком много взвалил па свои плечи, на троне он пересидел, зацарствовался без всякой меры, ему следовало вовремя озаботиться о собственной старости — как-нибудь тихо уйти или просто помереть, не доводя дело до тайных офицерских собраний, заговоров, кинжальщиков и бомбистов — ведь на каждого цезаря есть свой брут, на каждого хайле селассие свой менгисту хайле мариам, — но подобные советы легче давать, чем им следовать.
А чей же это был чемода-анчик?
А чей же это был чемода-анчик?
А чей же это был,
А чей же это был,
А чей же это был
Чемода-анчик?
Нгусе— негус все это отлично понимал и прятал от себя золингеновую бритву, чтоб избежать соблазна и не перерезать самому Наше горло от долгих идиотских африканских песен; в ночи и от Сашковых чемоданчиков днем. Сашко уже орал:
А это был ваш чемода-анчик!
А это был ваш чемода-аичик!
А это был ваш!
А это был ваш!
А это был ваш
Чемода-анчик!
Соблазн был очень велик. Нгусе-негус чисто выбрился. Умыл и погладил щеки. И полоснул себя бритвой по горлу. Боли он не почувствовал. Пошел на вокзал и сел в поезд, который тихо шел на Бердичев, а поезд тихо шел на Бердичев, а поезд тихо шел, а поезд тихо шел, а поезд тихо шел на Бердичев.
