Александр Федотов - Новые записки матроса с «Адмирала Фокина» (сборник)
Полупидор
Если ему как следует дать по башке, и оттуда ничего хорошего не вылетит, кроме соплей, то сразу видно – или режимщик, или политработник.
(Фольклор)
Справка : Форма № 5 – зимняя – Шапка-ушанка, фланелевая рубаха, форменная рубаха, тельняшка, черные брюки, однобортная шинель, галстук, черные ботинки, поясной ремень, перчатки. (Выписка из Правил ношения военной формы одежды)
По прибытии на кичу сопровождающий офицер провел меня тёмным пахнущим сыростью коридором до обшарпанного казенного кабинета и передал с рук на руки коменданту гауптвахты – старшему мичману Левицкому.
– К Полупидору повели, – услышал я негромкий голос из глубины коридора.
Так я впервые в своей жизни столкнулся с этим персонажем, с маленькими бегающими глазками, упивающимся своей властью над людьми и известным всем сидельцам Владивостокской кичи по кличке «Полупидор». Почему «Полу», я не знаю, но есть догадка, что он был настолько «П****», что даже звания «целого» не заслуживал.
Одетый в шинель под ремень и черную шапку-ушанку, с мешком сухого пайка в руке, я стоял в полутемном тюремном коридоре перед комендантским кабинетом, ожидая своей участи. Полупидор сидел за облезлым письменным столом и медленно писал что-то в потрепанном вахтенном журнале при свете зелёной библиотечной настольной лампы. Прошло две минуты, прежде чем комендант соизволил поднять на меня свои мутные с красными прожилками глаза:
– Оборзел, дух. Нехорошо это, – медленно, с расстановкой сказал Полупидор. – Моя фамилия старший мичман Левицкий. Запомни.
Я запомнил.
– Форма одежды – трусы – прогары! – рявкнул вдруг комендант.
От неожиданности я растерялся и не двигался.
– Ты что, совсем мутный? Только когда по кумполу бьют, понимаешь?
– Я думал….
– А вот думать-то как раз не надо. Я сказал: форма одежды – трусы – прогары!.. Время пошло!
Я бросился расстегивать ремень. Пальцы путались в пуговицах шинели. На пол полетели шапка, штаны, голландка. Через минуту я уже стоял перед мичманом по стойке «смирно» в синих уставных, семейных трусах и ботинках-прогарах.
Полупидор скучающе смотрел на меня:
– Не уложился. Форма одежды номер пять!
Я снова бросился исполнять приказание и через короткий промежуток времени, запыхавшись, стоял, перед комендантом в шинели и зимней шапке.
– Форма одежды – трусы – прогары, – лениво скомандовал старший мичман, не поднимая глаз от журнала.
Я снова стал расстегивать шинель…Я потерял счет командам. Я раздевался и одевался, а комендант, деловито позевывая, писал что-то в своём журнале. Минут через двадцать Полупидор угомонился:
– Головко! – крикнул он в коридор.
На пороге кабинета тотчас появился матрос с пышным чубом на гладко выбритой голове.
– Тебе, дух, чуб по статусу не положен, – сказал Левицкий, обращаясь ко мне. – Наголо его! – кивнул он матросу.
Головко принёс стул, собственноручно усадил меня в коридоре напротив раскрытой в комендантский кабинет двери и стал тупой ручной машинкой для стрижки волос выдирать с корнем мои волосы.
– В камеру – к карасям! – скомандовал Полупидор, когда моя голова приобрела неровно оболваненный лысый вид.
– Пошли, дух, – Головко подтолкнул меня в спину и повел по тюремному коридору в камеру.Камера
Плохая примета – ехать ночью … в лес … в багажнике.
(Фольклор)
Обшарпанная железная решетка с лязгом задвинулась за мной, и я оказался в камере. В нос ударил кислый запах сырости и мочи. Прищурившись, я огляделся. Зарешеченное двойной решёткой окно, утопленное в стене, как в бойнице, почти не давало света и лишь тускнело из глубины желтым пятном с грязными разводами. Одинокая лампочка под потолком скудно освещала испещрённый нацарапанными изречениями длинный деревянный стол. Этот стол, тянулся от окна до двери и делил камеру на две равные части. Кроме стола меблировку камеры дополняли только четыре трубы. Две из них тянулись по обеим сторонам стола, заменяя скамейки. Две другие тянулись параллельно им, вдоль стен. Оригинальное бытовое назначение последних мне стало понятно чуть позднее.
– Проходи, зёма! – раздалось из полумрака.
Я сделал шаг вперёд. Навстречу мне поднялся паренёк в помятой матросской форме.
– Саша, – протянул руку я.
– Лёха.
Мы обменялись рукопожатиями.
В камере, кроме Лёхи, оказалось ещё два обитателя. Они особнячком сидели по другую сторону стола.
– Саша, – протянул я руку ближнему из них. Тоскливого вида паренёк нерешительно привстал, опасливо косясь на Лёху. Лёха вдруг спохватился и поспешным движением отвёл мою руку в сторону:
– На этих духов, Санёк, внимания не обращай, – брезгливо сказал он. – Это «сапоги». Мы, моряки, здесь верх держим. Я их тут до тебя один строил, ну и годки из соседней камеры помогали немного. Теперь мы их вместе держать будем! – радостно заявил Лёха.
Только теперь я заметил на Лёхиных соседях солдатскую форму. Я чувствовал себя неудобно перед привставшим солдатом, но всё же опустил руку и понимающе кивнул: мол, без проблем, Лёха, конечно, будем держать, и как это меня угораздило этим чухонам ещё и руку подать…
Солдат понуро опустился на место.
– Караси сапогов строят! – донеслось до меня одобрительное гудение чубатых годков наблюдавших за происходящим через решётку камеры на другой стороне коридора. Слышать это мне было приятно, но на душе противно.
Я присел за стол, на трубу рядом с Лёхой, и он принялся посвящать меня в замысловатые правила тюремной жизни:
– Нас, карасей, здесь держат отдельно от годков, чтобы не зверковали, – пояснял он. – Поссать захочешь – стучи в решётку, конвойные отведут в гальюн. Правда, обоссышься пока достучишься, – посетовал он. – Вон эти суки, – Лёха кинул на понурых солдат на другой стороне стола, – всю камеру уже зассали…
Принюхавшись к едкому запаху мочи, я, вторя ему, осуждающе покачал головой.
– Если положишь руки на стол, голову на них не клади – дополнительные трое суток дадут, – продолжал наставлять Лёха. – Спичку на тебе найдут – сутки добавят, за сигарету – неделю…
– Да я, в общем, не курю.
– А тебя за чё к нам сюда упекли? – поинтересовался Леха.
– Неповиновение приказу. Макароны годкам нёс. Замполит прихватил, а я от него смылся…
– Понятное дело.
– А тебя за что?
– Самоволка. Годки за водкой послали. Я на подлодке служу. Здесь недалеко. Ну, они среди ночи меня подняли и говорят: иди – водку рожай. Сунули две банки компота чтоб сменял. Я из завода выбрался, темнота хоть глаз коли. Через стену перелез, до города добрался. А там на патруль напоролся. А патруль – морпехи – «сапоги», суки быстро бегают, злые, как волки… Леха недобро покосился на солдат по другую сторону стола. – Догнали. Меня сюда запихали, а компот спёрли гады.
– Сядь! – вдруг прикрикнул он на тоскливого вида солдата, который поднялся с трубы и начал ходить взад-вперед вдоль стены камеры. – Не мельтеши! Думаешь, если ходишь, то не сидишь!
Солдат покорно присел на другой конец трубы.
– За вертолётами – стройся! Быстро! – конвойный со скрежетом сдвинул в сторону решётчатую дверь, прерывая Лёхино повествование.
За какими такими вертолётами строится, спрашивать было некогда.
– Давай за мной! – на ходу бросил Лёха и кинулся в коридор.
Я рванул за ним. Солдаты-сокамерники зашуганно пропустили нас вперёд и выбежали только вслед за нами. Из коридора конвой выгнал нас в каменный колодец внутреннего двора кичи. Заснеженный плац со всех сторон окружали буро красные кирпичные стены, увенчанные спиралью колючей проволоки. По углам – сторожевые вышки. На вышках в свете ярких прожекторов в тяжелых зимних тулупах, ёжась от холода, топтались вооружённые «калашами» часовые. «Как в кино!» – мелькнуло у меня в голове.
Влекомый толпой, я побежал к кладовке. В тускло освещенном помещении к стене были прислонены странные конструкции из неструганных досок. Грубо сбитые вместе, по две доски, эти сооружения напоминали мостки, которые обычно кладут через лужу. Почему «вертолеты»? – подумал я. Но разбираться, что к чему, было некогда. Следуя примеру своих товарищей, я выбирал свой «вертолет» пошире и «понезанозистей».
– Положишь между труб в камере, вместо нар, – пояснил Лёха.
Так объяснилось назначение «камерных» труб. А почему «вертолёт»?
– По вертолётам! – отрывисто рявкнул закутанный в тулуп Полупидор.
Толпа заключенных стала торопливо закидывать на плечи доски, обхватив их сверху руками, как держат коромысло. Доски торчали в разные стороны, как крылья.
– Сегодня, орлы, бежим зигзугом! – приказал Полупидор.
– Зигзагом, – в полголоса поправил кто-то в толпе.
– Что?! Как я сказал, сынки, так и побежите!
И вся толпа, спотыкаясь, налетая друг на друга и ударяясь «крыльями», стала носиться «зигзугами» по периметру двора.
