Виктор Заякин - Роман Петровичъ
Вот. Идём дальше. Комплекцию я имею не самую худосочную в районе, хотя пиво полюбил совсем недавно. Не люблю непрофессионализма и совковости как в кино, музыке, живописи и иже с ними, так и в окружающей жизни.
Люблю рок, в особенности арт.
Не люблю, когда совсем плохо.
Не люблю кого-нибудь или что-нибудь не любить.
Люблю неожиданно и красиво начинать абзацы и незаметно делать переходы от самовосхваления к действиям персонажей романа. Вот как сейчас, например:
Спустимся же, братия, на грешную землю. Все спустились? Мужик, ну давай, шевели поршнями, тебя только ждём! Опа! Ничего не сломал? Только кайф? Ну, ничего, ничего, до свадьбы заживёт.
А пока мы там летали, тусовка-то, я вижу, во всю разошлась по до мам. На пригорке стоял голубой туман, второй час ночи, и белела одинокая сцена. Красиво лежал оставшийся после веселья мусор. Его бросили. Ветер катал его по земле. Это был капитан Каталкин. Не пройдёт и двух часов, и он придет в чувство лёгкого сушняка, сработает выработанная годами упорных занятий привычка.
Ночь тоже стояла на этом пригорке. По правде говоря, пригорок этот был этим и примечателен, на нём всегда что-нибудь стояло. Будь то утро, сарай, холода, памятник Гоголю-Моголю, полки Мамая-Гамая, жара, всеобщее веселье, стойки для элекретных микрофонов, будки для секретных микрофонов, исключение составляло только внаглую садившееся там каждый вечер солнце. Но сегодня там село ещё и триста восемьдесят шесть голосов не в меру разоравшихся злопукинистов. Сидевшие на при горке голоса шумно спорили, пока их хозяева, шипя на жён, пробирались к родным хатам сквозь кромешную мглу. Кроме кромешной тьмы, не видно было ничего. Даже зги. Уж что-что, а тэмрява в Злопукино всегда была фирменная — хоть глаз выколи. Это оценил сам Кутузов, приезжавший сюда в позапрошлом году на картошку. Он тогда не был, конечно же, генералиссимусом, но лейтенантиссимуса ему уже по тем временам дали.
В такую ночку не то, что домой дойти, свою родную попу почесать и то весьма проблематично!
Но народ целенаправленно разбредался кто куда. Больше всех раз бредился тогда Варлам Сосипатыч. Его бредни были лучшими в районе и вторые по качеству на мировом рынке, он уступал только американской певице Бредятине Бредятёрнер, и то лишь потому, что всегда любил негритянок. На третьем месте и по сей день находится знаменитый писатель Рэй Брэдбери.
Добравшись до койкомест, жители нашего села-героя, с наслаждением отходили сначала к отхожему месту, а затем и ко сну. Перепутать эти отходные манёвры сейчас удалось только неопытному Сычу, который ещё не полностью доел собаку на земных ритуалах и народных обычаях, но, опять же, вследствие повсеместного мрака, это вопиющее безобразие, это гнусное наплевательство в лицо нашей высокой культуре, не заметил никто. Даже сам Сыч.
Первые лучики ласкового солнца нашли его плачущим в будке возле дома Клавдии Титькиной, единственной на всю округу учительке сельского аграрного университета железнодорожной авиации имени Михайла Ломозубова. Плакал наш псевдо-Петрович не от того, что замёрз в этой будке, как собака, а от того, что вспомнилась ему ночью родная планета, сочные химикаты на завтрак, период брачного почкования, платные сновидения, и, вообще, много чего ему вспомнилось. Ведь и заплакал-то он от того, что ему, среди прочего, невзначай вспомнилось, что давно пора валить ему из этого романа к себе домой — в глубокий, дикий космос. Но Бэдтрака на месте не оказалось, и это выбило Сыча из колеи. Улететь без него Бэдтрак-4 не имел права. Это было просто невозможно. Такие глюки возможны только с Windows-2000, но не с его бортовой системой, в этом Сыч был уверен, глубже некуда. Но примятая трава, появившиеся на поле пшеницы круги пустого места и космический мусор на месте намечавшегося взлёта говорили сами за себя. Его бросили. И он умрёт здесь, в одиночестве, тоске и дебильном окружении мерзких инопланетных тварей. Сыч застонал.
Клава Титькина проснулась раньше обычного, в первом часу дня, с часик повалялась на кровати, и, в конечном итоге, решила всё-таки пойти умыться и даже почистить зубы. Она легко открыла железную дверь, которую про себя называла "агрегат анти-кобель", вышла на крыльцо, широко открыла для зевка рот, и посмотрела на будку Бульки.
А так как в этом положении она пробудет следующие минут двадцать, я полезно использую это время для описания её внешности. Внешность у Клавдии Плутарховны Титькиной была очень привлекательная, не то, что внутренность. На вид ей было лет 18–35, в зависимости от настроения и освещения. В основном блондинка. Чувственные, зовущие губы, открываясь, демонстрировали окружающей природе блеск и сияние передних резцов, а закрываясь, скрывали от придирчивого взгляда гниющие мосты и кариес с эффектом дирола. Глаза были очень красивы. Это были самые красивые глаза, про которые я когда-либо писал, а уж я-то в этом деле, поверьте, очень некисло разбираюсь. Великолепные, тёмно-голубые глаза её имели такую глубину, что в ней потерялся бы любой мужчина, доведись ему хоть раз взглянуть в эти чудесные, манящие озёра страсти. Жаль только, что ни один дурак этого не оценил, потому что на носу и на страже Титькиной всегда стояли огромные очки с невероятными по своей толстоте линзами. Формы Клавдия имела очень пышные, но по ходку, ноги и руки имела лёгкие, о чём быстро догадались в местном казино "Ночной кутило", перестав пускать туда Титькину ещё на прошлой неделе. Завершает этот краткий портрет копна рыжих волос, скрывающая от постороннего взгляда премилую попку. В смысле, волосы закрывают её любимую майку с изображением самки австралийского попугайчика на гибкой и сильной спине.
Клавдия стояла с открытым ртом и сильно хлопала глазами. Под эти аплодисменты Сыч пришёл в себя окончательно, и начал торжественное выползание из своего ночного убежища. Гигантских размеров бультерьер Булька с огромным синяком под левым глазом (правый хук у Сыча всегда был не плох) удивлённо рассматривал выгнавшего его, грозу кошек и Клавкиных кавалеров, Бульку, из родной будки. Для порядка и зарисовки перед хозяйкой, Булька поставил на дыбы шерсть на загривке и зарычал. В соседском доме упал шкаф. Но Сыч только взглянул на собаку, как та сразу поджала хвост и жалобно заскулила. Видимо рисковать последним оставшимся после ночного выяснения отношений с Сычом зубом, Булька не собирался, вследствие чего, поспешно ретировался за сортир.
Сыч поднялся на ноги, отряхнулся, кашлянул в грязный кулак, и сделал неплохой реверанс.
— Доброго утра, хозяюшка.
Клавдия Плутарховна Титькина закрыла рот. Передником.
— Не обессудь, родимая, что собачку твою помял малость, так ить она ж первая почала…
Клавдия Плутарховна Титькина открыла рот. На всю округу.
Мысленно считая на сколько у неё хватит дыхалки, Сыч осмотрелся. Домишка был складный. Это был склад спецодежды до того, как в прошлом году его не отдали молодой специалистке Титькиной, приехавшей по направлению из Санкт-Петербурга работать учительницей химической культуры, английской географии и Булевой геометрии. Во дворе лежал свежесрубленный колодец. Все окна были открыты (и в отличии от Windows-95, никому работать не мешали). Двор был окружён бамбуковыч частоколом, который в свою очередь, был окружён сосновым редкоколом. Редко кому удавалось проникнуть сюда в целях соблазнения Клавдии. А тем смельчакам, которым это удавалось, доставалось от Титькиной колом, который и сейчас стоял возле трёхступенчатого крыльца.
Видимо тоже подумав об этом, Титькина перестала ревлать по второй контр-октаве и взяла в руки кол, а после него и себя.
"Пять минут двадцать восемь секунд." — отметил про себя Сыч, — "Неплохо для женщины. Молодчинка."
Молодчинка быстро приближалась, размахивая колом.
Тогда Сыч прочувствовал на себе не доходившую до него прежде русскую пословицу"… а ему — хоть кол на голове теши…". Медленно отрубаясь, он по привычке оценил силу удара, — "Шестьсот пятнадцать килограммов. Неплохо для женщины… Мало… Чинка…".
—39—
(предупреждаю честно — эту главу можно вообще пропустить)
Ну и ладно. Анкета, так анкета. Люблю петь дифирамбы самому себе, а если это еще и в массы бросить — вообще, круто!
Зовут меня Dark Doctor. Являюсь представителем самой гуманной и уважаемой (за рубежом) профессии. Работу, как ни странно, люблю. Возможно, эта любовь происходит от тайной твердой уверенности, что уж Я — ТО какой-нибудь там фигней заниматься не стал бы. В этом году перехожу в четвертый десяток своего существования как органического объекта. По характеру: флегматик — 40 %, сангвиник — 40 %, меланхолик 7 %, холерик — от 13 % до 89 % (в зависимости от атмосферного и артериального давления). Ем всю органику кулинарного происхождения. Не пью; этот недостаток успешно компенсирую курением — нравится, и бросать не собираюсь. Национальность — диффузная (по отцу — русский дворянин курско — петербургского происхождения, по матери — рЭпаннейший хохляра одесско — донецких кровей, с легкой примесью, в третьем колене, польской, румынской и цыганской крови). Люблю: спорт (занимался, в принципе, очень многим и долго, но не буду хвастаться); азартные игры (практически все, которые у нас культивируются, но исключая те, в которых выигрыш от меня вообще не зависит, и вообще — в тот день, когда при моей раздаче в преферансе я не буду знать после раздачи хотя бы одну карту прикупа — сразу на пенсию уйду!); литературу (Лем, Стру гацкие, Головачев, Гаррисон, Шопенгауэр, Моруа (!!!), Гюго, Венечка Ерофеев, Дюма, Верн, Конан-Дойл, Берроуз, Лондон, Азимов, Кир Булычов (!!!), Асс и Бегемотов и ОЧЕНЬ многое другое — все, в чем есть искра Божия). Люблю музыку — ЛЮБУЮ, в которой есть МУЗЫКА. Играю на форте пиано (музыкальная школа), на гитаре (десяток аккордов со словарем), пишу песни и стихи к ним. Знаю почти все и почти всегда. В критических ситуациях не теряюсь. Насилия не люблю, хотя и не боюсь. Имею огромное количество знакомых, с которыми отлично общаюсь на поверхностном уровне и безо всякого напряжения, а, иногда, и с интересом. Людей, в целом, не люблю, хотя некоторых уважаю. Социальная активность и гражданская позиция — минус двести семьдесят три по Цельсию (ввиду бесперспективности всего этого). Не привлекался. Не состою. В людях больше всего ценю способность распорядиться своим умом и порядочность. Любимая книга — когда как: долгое время "Град обреченный" Стругацких, затем "Акцентуированные личности" Леонарда; сейчас занимаюсь законом Мэрфи. Любимый композитор — Дидье Моруани: его музыка макромир в микромире, если воспринимать его в фокусе наведенных эмоций. Физически развит, морально непробиваем. Знаю смысл жизни.
