Михаил Жванецкий - Собрание произведений. Шестидесятые. Том 1
жизнь идет быстро… А у нас, в конторе, она тянется хо-
рошо, медленно.
Зубами бы стрелки переводил, чтоб день кончился,
а он не кончается, не кончается. И до отпуска время тя-
нется, тянется. И до пенсии тянется, тянется!
Человек летит на работу, убивается в трамвае, куба-
рем катится по лестнице… Прибегает. Зевает четыре
часа. Вылетает в обед. Убивается в трамвае. За полчаса
обегает столовую и магазин. Прибегает — зевает четы-
ре часа…
Главное — числиться! Как, ты нигде не числишься?
Бегом в архив, в управление, в снабжение. Зачислил-
ся—и все. Сиди. И тысяча человек сидит и смотрит на
бумагу. А один работает. А если оставить одного, куда
тысяча пойдет? А безработицы быть не должно… Так,
может быть, их хотя бы испугать?.. Мол, если они бу-
дут валять дурака, их, мол, выбросят на улицу… На са-
мом деле не выбрасывать, но хоть напугать… а?
Спрос — сбыт
Я люблю заснуть и проснуться среди запасов. Весь
в продуктах. Хоть какое-то спокойствие на какое-то
время.
А кто знал, что уксус будет, а исчезнет горчица? Ну
кто? Есть у нас в доме хиромантка, так она все о любви,
а когда просишь раскинуть насчет продуктов, неверные
сведения дает.
Мы в одном месте ажиотаж взвинтили, касторки на-
брали и валидола. А он есть и есть. А, наоборот, исчез-
ли от головной боли тройчатки-пятерчатки и вот эти…
противники детей из аптек исчезли.
Только я набрал слабительного, как исчезла туа-
летная бумага. Ну, без нее можно обойтись. Я как
запорного принял, так в прекрасном настроении на-
хожусь. Вторую неделю. Только салфеткой рот обо-
трешь.
Правда, сами салфетки… Ну, скажи! Ну кто ожидал…
Стали культурно так рты обтирать, носы промакивать
и втянулись. А я так скажу: все начали рты обтирать,
а на всех рассчитано не было, только на тонкий слой
интеллигенции. Или пятерчатка. У всех сразу как
схватила голова, видимо, все об одном и том подума-
ли. Или на горчицу налетели… Видимо, что-то слад-
кое съели.
Но тяжелое это дело, в жизни не догадаешься, что
завтра пропадет. Потому что, если бы догадывались,
что завтра пропадет, все б сегодня бросились и сего-
дня бы пропало. А так никто не ожидает, все спокой-
но прохаживаются…
И вдруг кто-то первый вскочил, выскочил и все
забегали-забегали, родных задергали… А этого уже
нет ни в Москве, ни в Воронеже, ибо здесь очень важ-
на одновременность, чтоб не создавать очередей. Во
всех городах сразу нет и всюду — тишина. Я удивля-
юсь людям. Ходят, щупают кастрюли и не берут.
Утюги стоят — бери, один есть, второй бери. Второй
есть — третий бери. У меня в доме все по два, по четы-
ре… Дверь нельзя открыть, кастрюли на голову падают,
мука сыплется, постное масло из постели вытекает, за-
то месяц могу автономно сидеть, как в подводной лод-
ке, без выхода на поверхность.
Все знаю. Изучение покупательского спроса?! Да
как можно изучить спрос, если спрос сам мечется как
угорелый, изучает сбыт. Потому что сбыт о завтраш-
нем дне не думает, а спрос у себя в квартире аж блед-
ный сидит.
Каждый день…
Каждый день…
А вообще у нас есть все, но не везде…
Не всегда…
И в недостаточном количестве.
Скажи им, что ты Витя
— Если спросят, как зовут, скажешь: Витя. Фами-
лия? Скажешь: Ильченко. Где живешь? Говори в гос-
тинице «Киевской», в № 515. А кто это с вами малень-
кий? Ну, говори, скажем, Кац. А чьи это вещи слева?
Говори: мои. А это чьи вещи справа? Говори: его. А как
вы попали на пятый этаж? Скажи: лифтом. А ключ?
Скажи: попросил у администратора, и мне дали. Все
запомнил?
— Все!.. Только непонятно зачем. Я же действитель-
но Витя, моя фамилия Ильченко. Живу с Кацем на пя-
том этаже…
— А это чьи вещи?
— Мои.
— А эти?
— Его.
— Умница. Так и отвечай, если спросят.
— Зачем же так отвечать. Это действительно мои
вещи.
— А эти?
— Его.
— Запомнил?
— Чего тут запоминать? Это действительно его вещи.
— Правильно.
— А фамилия его как?
— Кац.
— Умница. А твоя?
— Ильченко.
— Не собьешься?
— Как же я собьюсь! Я же действительно Ильченко!
— А он?
— Кац.
— Видишь, как ты быстро запомнил.
— А чего тут запоминать, я от рождения Ильченко,
а он — Кац.
— Браво! Но когда будут спрашивать, не перепутай.
— Зачем мне путать. Он Кац, я Ильченко, то есть на-
оборот. Нет, правильно. Я — Ильченко, он — Кац.
— Вот теперь правильно. И не дай бог!
— А почему не сказать правду?
— Какую? Что ты Ильченко, а он Кац. Кто поверит?
В общем, говори, что ты Ильченко, а он Кац. Эти вещи
твои, те вещи его, понял? Если спросят.
— Я, конечно, могу, но лучше говорить правду.
— Говори так, как я сказал, понял?
— Понял.
— Давай повторим…
— Я Ильченко, а тот маленький Кац. Так?
— Так.
— Эти вещи мои…
— Какие?
— Вот эти.
— Да — эти твои.
— А те его?
— Точно!
— Значит, я взял ключ у администратора. Так?
— Так.
— Пошел наверх.
— Поехал.
— Поехал наверх… На какой этаж?
— На пятый.
— На пятый, на пятый, на пятый… Открыл дверь
этим ключом и вошёл …
— Номер комнаты?
-515,515,515,515,515!
— И лег на какую кровать?
— На левую, на левую, на левую!
— Все! Вот это вызубри наизусть.
— Хорошо. Значит, я Ильченко. Я Ильченко…
— А вот и Кац… Ты слышал, о чем мы с ним говорили?
-Да.
— Скажешь, что ты Кац, если спросят.
— Ни за что! Плевал я.
— Ты хочешь все угробить?
— Не хочу я. Почему я должен прикидываться.
Я действительно Кац, и я не желаю…
— Ну действительно, действительно.
Скажешь, что ты Кац, эти вещи твои и все!
— Не хочу я.
— Ты все сорвешь!
— Ну и пусть. Я буду говорить правду.
— Идиот. Ты его заложишь. Меня — ладно. Его за
что. Ильченко в чем виноват?
— Слушай, ты хочешь меня заложить?
— Ой, отстаньте от меня! Не хочу участвовать в ва-
ших авантюрах.
— Вот собака. Все угробит. Посадит всех.
— Слушай, если ты не скажешь, что ты Кац, я за се-
бя не ручаюсь, хоть мы друзья, но в тюрьму из-за тебя
я садиться не хочу. Ясно?
— Все равно сядете. С вашими авантюрами. Жулики!
Жулики! Нина Ивановна — а — а! (Ему затыкают рот.)
— Тихо, сволочь, убью! Все! Ты сам скажешь, что он
Кац. Ничего. С кляпом во рту, но на свободе!
Я жду
Я жду… Каждый день на этом месте я жду. Время
в ожидании тянется медленно. Жизнь в ожидании про-
ходит быстро. И тем не менее я жду, жду, жду…
Я часто стоял в очередях. Я смотрел на лица, на ко-
торых отражалось только ожидание. Я видел тоскли-
вое, бессмысленное стояние. Я физически чувствовал,
как из моего тела уходят минуты и часы. Мне шестьде-
сят лет. Из них три года я провел в очередях. Я иногда
болел. Иногда жаловался. Меня иногда вызывали. Мне
назначали прием на двенадцать часов. Ни разу. Ни ра-
зу за мои шестьдесят лет меня не приняли ровно в две-
надцать. Кому-то нужно было мое время. Полчаса, час,
два моей жизни, и я отдавал.
Мне шестьдесят лет. Из них на ожидание в прием-
ных ушло два года. Два с половиной года я провел
в столовых в ожидании блюд. Два года — в ожидании
расчета. Год ждал в парикмахерской. Два года искал
такси. Три года валялся на чемоданах в вестибюле гос-
тиницы и смотрел собачьими глазами на администра-
тора. Всем нужно мое время. У меня его мало. Но если
нужно…
Мне шестьдесят лет. В ожидании я провел пятнад-
цать. Двадцать лет я спал. Осталось двадцать пять. Из
них семнадцать — на счастливое детство. И только во-
семь я занимался своим делом.
Мало. Я бы мог сделать больше. Зато я научился
ждать.
Ждать упорно и терпеливо.
Ждать, не теряя надежды.
Ждать, сидя на стуле и покачиваясь.
Ждать, стоя и переминаясь.
Ждать, прислонясь к стене.
Ждать в кресле, пока оно поговорит по телефону.
Ждать и ни о чем не думать.
И только сейчас, когда мне шестьдесят, я думаю: не
слишком ли долго я ждал? Но прочь эти мысли, подо-
ждем автобуса.
Она
Она крадется и подкрадывается со всех сторон. Она
так может подкрадываться не сразу, а постепенно. Ок-
ружить и ждать. И мы чувствуем, что окружены.
Мы пьем, едим и поем в ее окружении. Играем под ее