Евгений Николаев - Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург
Завязался веселый разговор, шампанское пенилось, и лакеи едва успевали подносить нам новые полные фужеры. Меня расспрашивали о походной жизни, и я охотно рассказывал байки о службе, о своих товарищах по эскадрону и пересыпал эти рассказы анекдотами.
– Так для чего же вас, поручик, все-таки вызывают в Петербург? – вдруг поинтересовался кто-то.
– Проведать лучшую дорогу для эскадрона. – Тут я сделал лицо серьезным, насколько только мог. – Мои товарищи походной колонной уже следуют за мною.
– Стало быть, происходит передислокация?
– О нет, для нашего эскадрона это не передислокация, а маневры. А вот для стройных дамских ножек это действительно передислокация.
– Передислокация для дамских ножек? – разом воскликнуло несколько человек. – Как же это понимать?
– Да очень просто. После отхода нашего эскадрона их правые и левые ножки смогут воскликнуть друг другу: «Ну, наконец-то мы вместе!»
Пыхнул хохот, многие в зале обернулись в нашу сторону. В это мгновенье меня что-то кольнуло в висок, точно мошка укусила. Я повернул голову и увидел очаровательную молодую барышню. Она смотрела на меня сияющими глазами и улыбалась. Черты лица ее показались мне знакомыми, уже когда-то прежде виденными. Улучив удобный момент, я поинтересовался у Еланского, кто эта барышня.
«На балу»
– Как, разве вы не знакомы? – удивился тот. – Да ведь это же Настасья Ивановна Брындина, дочка Иванстепаныча. Ведь вы, помнится, бывали в его доме и должны знать его дочь.
– Это Настенька? – изумился я. – Неужто это она? Да ведь она была подростком!
– Что ж, годы быстро летят! Настенька, которую вы помните подростком, как видите, вполне уже выросла! Более того – она уж замуж успела выйти! Вон, кстати, ее супруг, господин Абросов. – Еланский кивнул на тучного господина в жандармском мундире, который с напором шмеля стремился сквозь толпу дам к комнате, где шла игра в вист. Судя по быстрому мельканию рук над зеленым столом и азартным восклицаниям, доносившимся даже сквозь плотную завесу музыки, игра там была в самом разгаре.
Настенька
– Вы ли это, Настенька? – подойдя к юной даме, спросил я и щелкнул каблуками. – Если это вы, то я глазам своим не верю!
– А я вот вас сразу узнала. – Настенька в смущении опустила взор.
– Ну, меня-то нетрудно узнать! – шутливо сказал я. – Я все так же громко щелкаю каблуками, и у меня все те же усы! Кстати, сегодня я их подрезал, и они стали жесткими, как щетка. Вот, потрогайте… Извольте…
Настенька еще больше смутилась, и на щеках ее выступил румянец.
– Впрочем, да… Не вполне было б уместно, если б вы стали сейчас на балу ощупывать мои усы! Вы ведь уже далеко не тот подросток, которого я помню. – Я посмотрел на красавицу, и по сердцу моему словно щелкнули серной спичкой. Спичка-то сама, пожалуй, не загорелась, но вот искры от нее так и посыпались куда-то в живот.
– Ужель я так сильно изменилась с тех пор, как вы видели меня в последний раз? – с придыханием спросила Настенька.
– О, да! – признался я.
– В чем же? Скажите!
– Ну, знаете… Я вот еду сейчас в Петербург… То есть не буквально сейчас… Не сию минуту, а вообще, в целом еду… из Конотопа, где стоит мой эскадрон…
– Из Конотопа? – как бы в полусне спросила Настенька.
– Да, из Конотопа… Меня в Петербург вызвали… Но не о том речь… не о том…
– А о чем же?
– Я еду в столицу и по дороге вижу всяческие поля со злаками. Овес, там, пшеница всяческая… А зайдешь в трактир отобедать – так там подают пироги из этих злаков. Так вот и вы… прежде были… как бы это сказать… ну, незаметны, как те невзрачные злаки в полях… Зато теперь…
– Я, что же, на пирог теперь стала похожа? – Настенька несмело улыбнулась и подняла на меня глаза.
Тут я понял, что взял неправильное направление – Настенька давно уж превратилась из подростка в цветущую даму, и подобные сравнения были неуместны.
– На пирог? Нет! Как могу я сравнивать вас с пирогом! Вы стали прекрасны! – воскликнул я с жаром. – Вы словно превратились из гусенка в лебедя! То есть я хотел сказать, что вы теперь прекрасны, словно трель жаворонка! Или зимородка! Да! Как восхитительная трель зимородка над прекрасным цветущим лугом!
– Признаться, я никогда не видела зимородков, – смущенно молвила Настенька.
– А слышали ли вы трели соловьев?
– Да, – тихо сказала она. – У нас в имении много соловьев, их пение я люблю слушать…
– Любите? Так знайте, что вы теперь прекраснее, чем пения этих соловьев при первых лучах зари!
Тут я начал говорить что-то уже такое, чего и сам теперь не припомню. Очнулся я, когда уж услышал, что вокруг нас перешептываются присутствующие. Дабы не скомпрометировать супругу господина Абросова, я щелкнул каблуками и отправился пить шампанское с Еланским и новыми своими товарищами. Я продолжал сыпать шутками и с показным щегольством приглашал на танцы всех барышень, которые только ни подворачивались мне под руку.
При этом, однако, кружась в танце с другими барышнями, я продолжал наблюдать за Настенькой. Я видел, что и она с меня глаз не сводит. Разумеется, не преминул я пригласить и ее несколько раз. Танцевала она, надо отметить, великолепно. Мы кружились и болтали о всяком вздоре. «А что, ваш папенька по-прежнему вольтерьянствует?» – спрашивал я. «О, да!» – отвечала Настенька. «А маменька все пасьянсы раскладывает?» – «О, да!» – с восторгом восклицала она.
Я был совершенно очарован Настенькой, и сердце мое было как серебряная ложка, которой кушали пирожное с вишенками.
…Когда бал уже подходил к концу, я, оставив товарищей, незаметно выбрался из дома и, сев в коляску, стал дожидаться, когда Настенька станет уезжать. Я уже понимал, что она влюблена в меня. Такое частенько случается с впечатлительными барышнями, которые умудряются во взрослую свою жизнь «затащить» романтические представления отроческих лет. В отрочестве они выдумывают себе героев, влюбляются в них и продолжают любить некоторое время даже после замужества. Особенно если муж не в полной мере соответствует их представлениям о том, каков должен быть настоящий герой. В доме Брындиных я бывал лет пять назад. Бывал, кажется, пару раз, не более, и, конечно, не обратил тогда особого внимания на девочку-подростка Настеньку, поскольку для меня она не представляла тогда никакого интереса. Однако юное созданье, начитавшееся всяческих романтических историй, а может быть, «нагадавшее» меня в предрождественскую ночь, уверовало в то, что именно этот блестящий гусар, то есть я, и является живым воплощением ее представлений о герое ее сердца, ее суженый. Она полюбила, собственно, не меня, а свою мечту о будущем муже. Но полюбила. Прошло время, она повзрослела, родители выдали ее замуж, и отроческое мечтанье рассеялось, как дым в суете дней. Но сегодня она увидела меня на балу, и прежнее мечтанье воскресло в ее сердце и вновь покорило ее ум. Вероятно, Настенька не была счастлива в браке. Да и могла ли она быть счастливой с человеком, который оставлял ее на балу одну ради игры в карты? Я был уверен, что прав в своих оценках сердечного состояния Настеньки и в оценке отношений ее с мужем, но все-таки дал этой супружеской чете последний шанс доказать, что я ошибаюсь. Если между ними есть любовь, то еще до рассвета я умчусь из Москвы сломя голову. Но нет, нет, такого не случится – она влюблена в меня!
Затаившись в коляске, как паук, подстерегающий жертву, я ждал, когда Настенька выйдет с мужем на крыльцо и направится к своему экипажу. Мне нужно было увидеть, как они пойдут рядом. Ведь здесь, в темноте, избавившись от внимания досужих глаз, оба они будут куда искреннее, и язык их движений скажет об их истинных отношениях куда больше, чем любые слова. Ведь слова обманчивы, а язык тела не лжет. Каждый шаг, каждый поворот головы явят всю подноготную их отношений.
Вот вышли и забираются в свои коляски незнакомые мне дамы и господа, вот, кажется, мелькнул Еланский с драгунским офицером. А вот и Настенька. Она плывет, словно облачко… ее муж топает рядом, опустив голову, как усталая ломовая. Они движутся вместе, но при этом между ними точно пропасть. Так ходят либо те, кто прожил вместе целую жизнь и уже не обращает внимания друг на друга, как не обращаем мы внимания на собственную руку или ногу – куда ж они денутся, либо совершенно чуждые друг другу люди. Они подошли к экипажу. Муж Настеньки даже не подал ей руку, когда она садилась! Решено, она будет моей!
…Я велел Тимофею следовать за Настенькой. Скоро мы подъехали к двухэтажному дому на Неглинной. Экипаж Абросова заехал во двор, а я приказал слуге остановить чуть подалее. Соскочив на землю, я прошелся по улице в ожидании, когда загорятся свечи на втором этаже.
Ах, что за дивная ночь окружала меня со всех сторон: звезды на небе и редкие огоньки в городе, было свежо и пахло отцветшим чубушником, да еще – водой и тиной. Так пахнет от днища выброшенного на берег долго ходившего корабля. По улице и в черных дворах погуливал теплый ветерок и постукивали друг о дружку цветочные головки на высоких стеблях.
