Светлана Багдерина - Волшебный горшочек Гийядина
– П-поздравляю… вот мы… и на месте… – только и смог пробормотать измученный ковер.
Не менее страдальческий стон в три сдавленных голоса у подножия высокой башни был ему ответом.
– А кто это к нам пожаловал… Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка?..
К хору мучеников сулейманской пустыни неожиданно присоединился еще один голос, Масдай был взят за край и откинут, и перед помутившимися от немягкой посадки и туч вьющегося в воздухе песка взорами троицы предстало с десяток незнакомцев, закутанных во всё черное.
И лица их было трудно назвать гостеприимными и добродушными даже после очень продолжительной тренировки. Но если даже неизвестный слабоумный оптимист и преуспел бы в таком нелепом начинании, разнообразный арсенал, направленный группой приветствия на свалившихся им на голову гостей, автоматически сводил к нулю все усилия. Ибо и оружие, и позы, и физиономии окруживших их людей говорили, что лозунгом сего жилища является незатейливая мудрость «Хороший гость – мертвый гость».
– Э-э-то… кто?.. – усиленно моргая, слабо попыталась приподняться Серафима, слегка контуженная ударом о гранитные плиты двора.
– Эт-то… они?.. – неуверенно прокряхтел Агафон, лихорадочно пытаясь нащупать среди кучи-малы порученную ему новую лютню, оставив на потом протирание глаз и выплевывание песка.
Клинки ножей, занесенные для приветственного[31] удара, тускло сверкнули в затянутом бурей полуденном солнце…
– Это они!!! – запорошенные пылью очи Селима расширились до предела. Рука метнулась к поясу, вырывая из ножен трофейный кинжал.
Стражник перекатился на колени, готовый купить лишнее мгновение жизни своих друзей ценой жизни собственной… И с изумлением увидел, как лица встречающей делегации расплылись в улыбках, а смертоносная сталь – красно-черная, как и у него – безвредно и тихо вернулась на свое место.
– Так это ты, Абдурахман Серебряный Кулак? – выступил чуть вперед человек с густой короткой черной бородой, покрывающей его лицо вплоть до глаз, словно маска из гуталина.
– Э-э-э… я… – сглотнув сухим горлом остатки песка во рту, нервно кивнул Селим, хотя испуганная душа его из пяток вопила дурным голосом: нет, это не я, прирежьте меня так, чтобы я не мучился!..
– А мы уж думали, что ты не прибудешь, – покачал головой его товарищ справа.
– Я… тоже так думал… – вполне искренне отозвался Охотник.
Первый достал из-под складок плаща какую-то бумажку с привязанным карандашом, и деловито что-то то ли подчеркнул, то ли вычеркнул.
– Ты не признал своих, что ли – за оружие хватаешься? – тонко усмехнулся между тем третий.
– Вы-то своих больно признали, – недовольно пробурчала Сенька, больше всего которую подмывало спросить: «А ваши свои – это кто?»
– Мы думали… что к волшебникам… попали… – тоже ничуть не лукавя, хмуро сообщил Агафон.
– Д-да… – покачал головой первый. – В такую погодку в Лукоморье занесет – и не поймешь, пока зад ко льдине не примерзнет…
– А это кто с тобой, Абдурахман? – спохватился четвертый.
– А-а-а… это… жена моя… Салима… И наемный музыкант. Заграничный. Звать Кириан Златоуст.
– Так ты свои вирши будешь под музыку читать?! – вытаращила глаза команда, доселе невозмутимая, как сто улиток.
– Свои вирши?.. – шире их глаз открылся рот Селима, невзирая на непрекращающуюся опасность словить за секунду не меньше стакана песка.
– Ну да!
– Или ты правила состязания поэтов забыл?
– Представленные на суд жюри стихи должны принадлежать только твоему перу!
– С плагиаторами у нас разговор короткий, – сообщил первый. Все трое гостей, моментально и без дополнительных убеждений, слову его поверили.
– Д-да нет… свои… Конечно свои! – возмущенно надул щеки стражник. – Чужих стихов на дух не надо, но и своих не отдадим!.. Когда начало? Я готов!
Второй сощурился на небо, туда, где, по его мнению, должно было сейчас находиться солнце, встретил глазами лишь песочную круговерть, пожал плечами и задумчиво проговорил:
– Полагаю, часа через два. Ты успел как раз вовремя. У вас есть время, чтобы совершить омовение, перекусить, настроить ваш… э-э-э?..
– Лютню, – поспешно подсказал его премудрие.
– Да, ее… И старейшина Муталиб, – голос говорящего почтительно понизился, словно на Белом Свете уже лет сто как не оставалось человека, не ведающего, кто есть такой сам старейшина Муталиб, – даст сигнал начинать.
– Как? Сам старейшина Муталиб? Не могу поверить! – не удержавшись от ехидства, сделала большие глаза Сенька, и тут же прикусила язык.
Но люди в черном, казалось, ее неосмотрительной язвительности не заметили. И даже напротив – приняли за чистую монету.
– Состязание восхваления кинжала – любимое детище старейшины Муталиба, – торжественно проговорил первый.
– Ибрагим, время идет, пусть Абдурахман подготовится – он и так прибыл на день позднее остальных приглашенных, – вполголоса проговорил на ухо командиру второй, и тот, кого назвали Ибрагимом, согласно кивнул.
– Пусть подготовится. Ведь меньше двух часов осталось… Вахид, проводи Абдурахмана и его свиту в отведенную им келью. А за десять минут до начала зайди за ними – сами они тут заблудятся.
– Вас понял, преподобный Икрам, – почтительно склонил голову второй. – Пойдем, гости. Надо поторопиться. Если, конечно, Абдурахман не хочет выступать со ртом и глазами, забитыми песком.
Не успела дверь крошечной комнатушки, похожей больше не на келью, а на тюремную камеру, захлопнуться за Вахидом – человеком без возраста, с любезно улыбающимся ртом и холодными мертвыми глазами – как ноги Селима подкосились. Он привалился к створке, придавливая спиной, и с душераздирающим стоном съехал по гладко отполированному черному дереву на пол.
– Премудрый Сулейман… Премудрый Сулейман… Пожалей нас, грешных… За какие провинности… Премудрый Сулейман…
– Селим, колись: во что мы вляпались? – Сенька содрала с себя пропыленный насквозь балахон и тревожно уставилась на старого стражника.
– Кто это был? – спросил Агафон, нервно оглядывая окружающие их голые стены, такие же голые кушетки, наводящие на мысль о медицинском кабинете, жестяной рукомойник и маленькое окошечко, затянутое бычьим пузырем вместо стекла.
– Ассасины… – проговорил Охотник тоскливым шепотом, жалобно взирая в потолок, словно рассчитывая, что премудрый Сулейман услышит его сетования, спустится оттуда и заберет их. – Самое их логово… Осиное гнездо… Штаб-квартира, как они это называют… на своем жаргоне… Всего по Сулейманскому полуострову их около двух десятков… говорят…
– Кто говорит?
– Те, кто пообщался с ними и остался в живых, полагаю…
– А кто они вообще такие?
– Орден убийц, если не углубляться в отвлекающие от сущности подробности. Некоторые из них служат правителям в качестве исполнителей секретных приговоров… не совместимых с жизнью, – не повернулся язык у Селима выговорить нависшее над их злополучными головами слово на букву «с» из почти суеверного страха накликать раньше времени.
– Масдай? – вопросительно уставилась царевна на примолкший на одной из кушеток ковер. – И это, по-твоему, и есть место твоего рождения?
– Колдуны где?! – возмущенно потребовал ответа чародей.
Если бы это было возможным, то старый заслуженный ковер сейчас покраснел бы еще больше, чем позволял ему узор, и сконфуженно опустил глаза.
– Э-э-э… я был уверен, что это оно… училище… Типовой проект постройки… чтоб его моль съела… Перепутал… Но в прошлый раз – честное слово! – оно было где-то на этом месте… – смущенно пробормотал он и умолк, давая понять, что больше вариантов и комментариев на эту тему от него ждать бесполезно.
– Угу, на этом… – мрачно кивнула Серафима. – Только вчера встало и ушло.
Масдай обиженно шевельнул кистями, но не сказал ничего.
– Ну и что делать будем? Чего они от тебя хотят-то, Селим, что-то я не очень понял? – волшебник воззрился на стражника, застывшего на полу, как сестрица Аленушка на бережку – с коленями под подбородком и неисправимо-скорбным выраженьем на лице.
– Они приняли нас… меня… насколько я понял… из-за кинжала того ассасина, которого ты отправила в лучший из миров, о воинственная пэри… за какого-то Абдурахмана, участника состязания поэтов-ассасинов… – убито сообщил сулейманин.
– Убийцы, которые пишут стихи?.. – заморгал недоверчиво маг.
– Да, о любопытный чародей, – закивал Селим. – Ты видел, что изображено на клейме клинка? Кэмель, крылатый верблюд, а в руках его – кинжал!
– И что это означает? – объяснение не натолкнуло любопытного чародея ни на одну идею.
– В Сулеймании крылатый верблюд – не только символ поэтического вдохновения, но и смерти, которая прибывает на нем за умершим и уносит душу его туда, куда он заслужил – в бесконечные пески забвения, в подземелья вечных мук, или на облака непрекращающегося блаженства…
