Александр Силаев - Так хохотал Шопенгауэр
…Телевизор живописал деяния Вторника. За неимением броневика народный трибун пользовался подручным: ящиками, трибуной, автомобилем. Один раз даже загибал речь, не вставая с носилок.
— Ясно, кто виноват, — божился он. — Надо лишь скота за хвост выдернуть. И жизнь пойдет клевая. Верьте мне, ребята, не подведу.
Иногда он придумывал гениальное.
…Например, крестовый поход на Москву-столицу. Собрал в каждой провинции голодующих стариков, насовал им немного денег и послал на попутках в стольный град. С хитрым условием: чтоб в каждом городке останавливались, выползали на городскую площадь, разворачивали партийный флаг и славили его и без того известное имя. Стариканы так и делали, чем привлекали к себе пристальное внимание СМИ.
…А еще повадился Железов газетенки скупать. Деньги-то есть, инвесторами дадено. Видит Железов — лежит на боку какая невзрачная газетенка. Он, не будь дурак, с бока ее поднимет, отряхнет, пригладит, расчещет, денег сунет и давай похвальбу заказывать. А газетенке что? Лишь бы денежки. И хвалили они Железова вразнобой дурными голосами.
…Компру, как водится, собирал. Предложат ему, бывало, чернуху про вице-премьера — не торгуясь берет. Или порнуху про министра, или видеокадры, как депутат себе героина вводит, или педофильские сюжеты из жизни мэров — страсть был охотник до таких вещей. Не знал, правда, что с ними делать: народец уже ко всему приученый, покажи ему по ТВ, как губернатор взятки дерет — даже не прослезится. Так и лежала пресловутая компра у него на даче скучными чемоданами. Но Железов верил, что настанет честное время — когда воровать, например, станет элементарно стыдно. Ну мало ли, вдруг. И тогда извлечет он чемоданчики, и закрутится чернуха с порнухой по всем каналам. Да не простая, а из жизни общероссийских лиц.
…Диспуты обожал. Вызывает кто Железова на полемику, тот радостно соглашается (знает, чем дело кончится!): приходят в студию, рассаживаются лицом к лицу. И давай оппонент выкладками пулять, графики экономические вертеть и уличать Железова в неподобающем поведении. Тот скучает, лицо каменное. Вдруг прерывает собеседника на самой интересной эмиссии и орет страшным голосом: а куда ты, нечестивец, подевал народные деньги?! Пропил, поди, старушкины сбережения? Собеседник от такого тупеет и враз теряет ориентацию. А Железов пользуется моментом, начинает всякую хрень нести, лишь бы позабористей. Обвинения вообще-то стандартные: за что сдал Наполеону Смоленск, почему переметнулся к хазарам и зачем такие холода зимой допустил? Можно и поабстрактней вопрос найти: почему народ плохо живет? Собеседник начинал плести какую-то ерунду, что-то на тему макроэкономических факторов, валютного коридора, реструктуризации… А Железов свое знал: выжидал момент, когда телезритель от такой хреновушки начинал похрапывать — и выдавал правду. Что-нибудь про молодильные яблоки, как Кощей с его собеседником запродали их в Америку. И сразу обвиняет в неурожае, истреблении бизонов, нищете пенсионеров, вымирании динозавров, проблемах ВПК, монголо-татарском иге. Или спрашивает, почему шахтеры плохо живут. Собеседник про реструктуризацию, а Железов, умница — про народное горюшко. Рвет на груди рубаху и вопит, что правда в земле российской поизвелась. Правда, значит, поизвелась, оттого так хреновенько и бытуем — а ежели его собеседнику рога пообламать да копытца спилить, правда, глядишь, наладится. Ибо нет ничего превыше правды! — на такой обычно фразе заканчивал вопль. Оппонент, конечно, морально ломался, не держал он такой риторики. Ушки у него вяли, ручки тряслись и даже научное слово эмиссия он не мог толком выговорить. Не говоря уж о своей любимой реструктуризации. Дальше Железов общался с телекамерой один. Вставал напротив и орал привычное: про Кота в сапогах, про Бармалея, про падлу трехголового, что приватизацию проводил. Собеседник только конвульсивно дергался, когда невзначай поминалось его имя — а так не мешал, лежал себе под столом и лежал, не поганил своей харей общение с нацией. Железов уходил под воображаемые аплодисменты, легонько пиная тушку поверженного соперника.
…Любил он также наряжаться Дедом Морозом и потчевать в таком виде детишек. Выйдет с леденцами — и ну расшвыривать. Детишками нравилось, балдели сопливые от нежданной ласки. А телекамеры фиксировали, как положено. Он и пенсионерам много чего полезного надарил. Носки, скажем. Студентам раздавал презервативы, женщинам чулки подносил, однажды бабуське от своих щедрот телеящик выкатил. А мужикам, само собой, водки; какой же добрый мужик за чулки и леденцы продаваться будет? Однажды какому-то хмырю тачку всучил импортную. Будешь ездить, сказал, по дорогам обновленной Родины. Супостаты потом прикинули, что тачка стоила сорок железовских годовых доходов — если, конечно, верить налоговой декларации. Хотели его охальники на таком ущучить. Но он, не будь растяпой, по матушке их послал и все как надо наладилось. Больше его с подлыми вопросами не затрагивали. И дарил он леденцы направо и налево, детвора за ним хвостом бегала.
…Побалаганить умел. Знал же чутьем, что народу любо: чтоб дерябнул заступник водочки и сплясал без комплексов. Он им и плясал, и в прорубь нырял, и на воздушном шаре катался, и лиходеев разных за бороденку таскал. Матернуться умел, к месту, в прямом эфире. И если брали у него газетчики интервью, наказывал им: все как есть пишите, без пробелов, еще сами наваритесь на моей нецензуршине. И газетчики, понятно дело, рады стараться, им же тоже поотвязней статейку хочется. А народ замирал. Как Железов начинал кого куда посылать, вся страна застывала перед экранами. И шептались мужики с бабами: ну, е мое, кузькин хер, вот наш человек!
…«Линкольн» своей продал, яхту подарил партии. К собакам роскошь! Хотел ради простоты на велосипеде раскатывать, но имиджмейкеры предостерегли: перебор все-таки, народ не поймет. Остановил выбор на «жигуленке». Ездил на нем по деревням и на посиделки к парламентариям. Но потом невмоготу стало, пересел на джип. Правда, уже подержанный. И яхту обратно вернул. А вот на самолет плюнул — черт с ним, пусть сиротам достанется, не забирать же назад.
Смотрел Шопенгауэр на делишки такие и хохотал знающе.
А Леха тем временем ополчение собирал. Вдруг, допустим, военный переворот или еще какая лабуда? Должны же честные люди себя защитить, а то, глядишь, страна негодяям и достанется. В каждом городке начал создавать филиал национальной гвардии, так он свою контору обозвал. И все как положено: стрельбища, рукопашный бой, кувыркания с парашютом. И неприменная идеологическая зарядка. Научал молодежь Родину спасать. Пацанва такому делу учалась радостно. Здорово во дворе сначала по морде дать, а потом сказать: да я национальная гвардия. Уяснили, щенки?
Илюха с Добрыней больше бухали в дым, но советом изредка помогали. Огромную роль играла Дюймовочка. Вдохновляла главного вдохновителя.
А Шопенгауэр, как водится, повестушки гнал.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, В КОТОРОЙ ШОПЕНГАУЭР ЗАНУДСТВУЕТ И ВИТИЙСТВУЕТ, МИМОХОДОМ ДАРУЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ ДЕСЯТЬ ЗАПОВЕДЕЙ
Каждому все-таки свое: кому варежки, кому лапоть, а кому и вечная благо дать. А кому и мелкая благодать, на жизнь или на год. А кому и на день работы, час подвига, минуту оргазма. Каждому свое, заслуженное или не очень. Кому-то — умереть в возрасте десяти лет. Нормально это: умереть в таком возрасте. Потому что кто-то по правилам должен умирать именно в таком возрасте, а если умирает не абстрактный представитель людского рода, а конкретный индивид с именем — что ж, судьба его такая, рулетка. Нельзя, нельзя пенять на рулетку. А кому-то и мировое господство. А кому-то и сапоги. И неча на Господа пенять, если карма не та.
— Ну да ладно, — сказал Артур Шопенгауэр.
Он чувствовал легкую нерешительность. Впрочем, он умел преодолевать легкую нерешительность, сначала превращая ее в большую, а затем взрывая внутри себя. И получалась решительность. Большая или не очень, но это по удаче, по обсnоятельствам, в зависимости от того, какой день, какие люди и что надлежит сегодня завершить.
— Давайте выведем некую модель правильного человека, — предложил он небольшлому уютному залу. — Давайте, да? Только будет брать внутренние константы, а не внешние атрибуты. Внешние — это слишком просто. Правильно ездить на правильной машине, правильно общаться с правильными людьми. Но это неинтересно рассматривать, такая атрибутика правильности весьма самоочевидна. Интереснее сознание, то, что закрыто. Вот что закрыто и неочевидно, то и привлекает внимание. Иными словами, структуры сознания и внутренней жизни. Очень часто они приводят и к успеху в материальном мире, а иногда не приводят — если не везет, но в любом случае обладают и некоторой ценностью в себе.
Это опять-таки не рецепты счастья, потому что его нет и вряд ли таковое объявится. Это рецепты того, что все-таки есть и подвержено распространению. Скажем так, рецепты правильной духовности, правильной гигиены сознания, да и вообще правильной жизни по некоторым законам. Она тем и отличается от неправильной, что подразумевают в себе законы, а в неправильной все хаотично и неосмысленно.
