Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Лицо неприкосновенное
– Гляди, бабка, как бы пупок не развязался! – крикнула ей вдогонку Раиса.
– Не боись, – ответила бабка и скрылась за дверью. Не успела Раиса обдумать странное поведение бабы Дуни, как дверь распахнулась, в магазин вбежала Нинка Курзова. Косынка сбилась набок, волосы распатланы, лицо красное. Не поздоровавшись, стала шарить воспаленными глазами по полкам.
– Тебе чего, Нинок? – доброжелательно спросила Раиса.
– Чего? – Нинка стала лихорадочно соображать, что именно ей нужно, но то, что помнилось по дороге, теперь вдруг вылетело из головы.
– Ну а все ж таки?
– Мыло есть? – вспомнила Нинка, чего хотела.
– А много тебе? – осторожно спросила Раиса, покосившись на те два куска, которые оставила для себя.
– Сто кусков, – ляпнула Нинка.
– Да вы посбесились, что ли? – не выдержала Раиса.
– Ну, девяносто, – сбавила Нинка.
– А сто девяносто не хочешь?
– Давай сколько есть. Только быстрее, – согласилась Нинка.
– Да где ж я тебе возьму, когда баба Дуня только что все забрала.
– А, баба Дуня!
Нинка кинулась к дверям, но Раиса поспела раньше и загородила собой проход.
– Пусти, – ткнулась в нее Нинка.
– Погоди! Нинок, скажи мне, что это вы все за мылом бегете? Чего случилось-то?
На какой-то миг Нинка оторопела и удивленно уставилась на Раису.
– А ты не знаешь, что случилось?
– Не.
– Ну и дура! – сказала Нинка и, оттолкнув Раису, выскочила наружу.
8
Баба Дуня тащила свою добычу. Ноша была нелегкая. Одной соли пуд да мыла тридцать шесть кусков по четыреста граммов каждый. Плюс к тому два килограмма дрожжей, зубной порошок, кукла Таня № 5 (да еще в шляпе) и на мешок килограмм надо накинуть. Что ни говори, тяжесть получилась порядочная. Чем дальше, тем чаще старуха отдыхала, прикладываясь мешком к близлежащим заборам. Однако ж, говорят, своя ноша не тянет. И сознание удачного приобретения прибавляло сил. И вот, когда, отдохнув последний раз, баба Дуня была уже рядом со своей избой, когда осталось ей шагов, может быть, десять, от силы пятнадцать, кто-то сзади резко дернул мешок. Баба Дуня обернулась и увидела Нинку Курзову.
– Бабка, скидавай мешок, будем делиться, – быстро сказала Нинка.
– Ась? – в моменты личных катаклизмов баба Дуня сразу глохла на оба уха.
– Давай делиться, – повторила Нинка.
– А кто ж у меня будет, Нинушка, телиться? – посетовала старуха. – Я корову свою еще запрошлый год продала. Мне ее не прокормить. А коза зимой окотилась, а весной околела. – Бабка сокрушенно качнула головой и улыбнулась.
– Ты мне, бабка, своей козой голову не дури, а давай мыло, – сказала Нинка.
– Нет, – отказалась бабка, – полы не мыла. Не успела.
– Бабка, – устало сощурилась Курзова. – Давай делиться по-хорошему. Не то все отберу. Поняла?
– Не подняла, – вздохнула бабка. – Нешто с моими силами…
– Бабка! – начиная выходит из себя, Нинка отпустила мешок, ухватила старуху за грудки и закричала ей в самое ухо: – Ты, бабка, болтай что хошь, а мыло давай. Что же тебе все одной? У меня тоже семья и дети… скоро будут. Скидавай мешок, не тяни.
– А, ты насчет мыла! – против желания догадалась старуха. – А ты поди к Раисе, у ней есть.
– Врешь! – крикнула Нинка.
– Ты не кричи, – обиделась бабка, – я, чать, не глухая. Надо тебе, попроси – дам. А как же. Все ж таки суседи. Ежли мы друг дружке помогать не будем, то кто ж?
Бабка опустила мешок на землю и, испытывая Нинкино терпение, долго его развязывала непослушными пальцами. Потом запустила внутрь руку и стала шарить, общупывая куски. Ей хотелось выбрать кусок поменьше, но каждый следующий казался ей больше предыдущего. Наконец она вздохнула, вытащила один кусок и положила его перед собой на траву. И посмотрела печальным взглядом. Конечно, это был слишком большой кусок, и старуха мысленно резала его пополам, но воображение Нинки рисовало совсем иную картину. Баба Дуня еще раз вздохнула и стала завязывать мешок.
– Погоди, бабка! – Нинка опять ухватилась за мешок. – Ты это брось, давай дели по-честному. – Сколько там есть, половину тебе, половину мне. Не то все отберу.
– Нинок, ты что? – всерьез забеспокоилась бабка. – Обижаешь старуху. Я ведь тебя еще маленькую в колыске качала. Ты уж лучше пусти, не то закричу.
– Кричи, кричи! – сказала Нинка и толкнула старуху в грудь.
– Батюшки! – всхлипнула баба Дуня, валясь на спину.
Не обращая на нее никакого внимания, Нинка схватила мешок и кинулась прочь. Пробежав несколько шагов, остановилась, вернулась, подцепила с земли тот кусок мыла, который выкладывала баба Дуня, и побежала обратно.
Но тут кто-то схватил сзади мешок.
– Ух ты, вражина! – замахнулась Нинка, думая, что это баба Дуня. Но, обернувшись, увидела перед собой Мишку Горшкова, за которым стояла Тайка.
– Не спеши, – улыбнулся Мишка. – Давай поровну.
– Щас поровняю, – сказала Нинка, дергая мешок к себе. – Спешу, аж падаю.
– И-ии! – завизжала Тайка и вцепилась в Нинкины волосы.
– Грабют! – вскрикнула Нинка и двинула Тайке ногой в живот. А из-за огорода Степана Фролова уже надвигалась огромная толпа, во главе ее стремился Плечевой и размахивал над головой колом, выдернутым из чьего-то забора.
9
Когда председатель Голубев, парторг Килин, а за ними и Чонкин прибыли к месту происшествия, глазам их предстало неповторимое зрелище. Участники митинга, сбившись в один клубок, представляли собой многоголовую, многорукую и многоногую гидру, которая гудела, дышала и шевелила всеми своими головами и конечностями, как бы пытаясь вырвать что-то из собственного нутра. Отдельные люди были заметны частично и лишь в перепутанном виде. У председателя колыхнулись на голове редкие волосы, когда он увидел у вылезавшего из кучи Степана Фролова женские груди, которые при дальнейшем рассмотрении оказались принадлежащими Тайке Горшковой. Две разведенных в стороны ноги в парусиновых сапогах стремились втянуться обратно, а третья с задранной штаниной, босбя, торчала вертикально в виде антенны и на ней от щиколотки до колена синела размытая временем бледная татуировка: «правая нога».
Грустная эта картина дополнялась собаками, которые, сбежавшись со всей деревни, носились вокруг общей неразберихи и отчаянно лаяли. Среди них Чонкин, к удивлению своему, заметил и кабана Борьку, который бегал, хрюкал и визжал больше всех, словно пытался показать себя самой главной собакой.
Друга своего и соседа Гладышева Чонкин нашел неподалеку, стоящим над схваткой. Заложив руки за спину, с болью за своих односельчан наблюдал Кузьма Матвеевич вскипевшие страсти.
– Вот, Ваня, тебе наглядное доказательство, от кого произошло это животное, которое горделиво называет себя человеком.
Гладышев посмотрел на Чонкина и грустно покачал головой. Тут гидра выплюнула к ногам селекционера полураздавленный кусок мыла.
– Вот из-за чего люди теряют свой облик, – указал Гладышев на предмет всех несчастий и брезгливо поддел его носком сапога.
И пошел прочь, подталкивая объект своего презрения ногами, как бы в научной рассеянности. Но не прошел он и пяти шагов, как сбоку вывернулся какой-то мальчишка, подхватил на бегу этот жалкий кусок и, уклонившись от жесткой руки селекционера, кинулся наутек.
– Вот она, наша молодежь, – сообщил Гладышев, вернувшись к Чонкину, – наша смена и наша надежда. За что боролись, на то и напоролись. На страну нападает коварный враг, люди гибнут за родину, а этот шкет последний кусок рвет у старого человека.
Гладышев тяжело вздохнул и надвинул шляпу на лоб, напрасно ожидая от судьбы очередного подарка.
10
После минутной растерянности Килин и Голубев вступили в неравный бой с несознательной массой. Посоветовав парторгу зайти с другой стороны, председатель очертя голову ринулся в свалку и через некоторое время выволок наружу Николая Курзова в изорванной рубахе с прилипшим к плечу ошметком мыла и головой, убеленной зубным порошком.
– Стой здесь! – приказал ему Иван Тимофеевич и нырнул опять в кучу, но, добравшись до самого дна, нашел там все того же Курзова уже не только в разорванной рубахе, но с расквашенным носом и четким отпечатком чьего-то сапога на правой щеке.
Несмотря на обычную мягкость характера, Голубев рассвирепел. Вынырнув с Курзовым на поверхность, он подвел его к Чонкину и попросил:
– Ваня, будь друг, посторожи. Если что, сразу стреляй, я отвечаю.
Председатель третий раз кинулся к гидре, и она его поглотила.
Курзов, поставленный под охрану, сразу же успокоился, никуда больше не рвался, стоял, тяжело дыша и трогая пальцем распухший нос.
А Чонкин искал глазами Нюру, которая была где-то там, в этой свалке, и нервничал, боясь, что ее задавят. И когда перед ним мелькнуло знакомое платье, Чонкин не выдержал.
– На, подержи. – Он сунул винтовку Курзову и подбежал к свалке, надеясь, что ему удастся схватить и вытащить Нюру. Тут кто-то сильно толкнул его в бок. Чонкин пошатнулся и оторвал от земли одну ногу, пытаясь восстановить равновесие, но его дернули за другую ногу, и он повалился в общую кучу. Его крутило, как щепку в водовороте. То он оказывался в самом низу, то выплывал наверх, то опять попадал в середину между телами, пахнущими потом и керосином. И кто-то хватал его за горло, кто-то кусал и царапал, и он тоже кусал и царапал кого-то.
