Пэлем Вудхауз - Билл-завоеватель
Однако, собравшись, решительно обмакнул перо и продолжил:
"Спасибо Bам за письмо, оно пришло на прошлой неделе, спасибо и за приглашение. К счастью, принять я его могу. Если ничего не случится, надеюсь отплыть к Вам в середине следующего месяца, и радостно предвкушаю нашу встречу.
Есть у меня и что показать Вам. Когда распродавали библиотеку Мортимера, мне посчастливилось купить всего за 8000 долларов экземпляр «Полины», принадлежавший Браунингу (Сандерс и Отли, 1833), его же экземпляры «Парацельса» (Э. Уилсон, 1835) и «Страффорда» (Лонгманс, 1837). Я уверен, что Вы оцените другую мою находку, рукопись девятой песни «Дон Жуана», почерк, несомненно, Байрона. Именно этой песни недостает в коллекции Пирпонта Моргана, но я бы ее не продал и за 20000! Есть и еще кое-что, менее ценное,
Может быть, Вам будет интересно узнать, что в недавнее время у меня появился приемный сын, превосходный мальчик…".
На этом самом месте в дверь постучали.
– Войдите, – сказал мистер Параден, отрываясь от письма.
Английский язык так тонко передает оттенки смысла, что просто грех употреблять для недавних звуков слово «постучали». Больше подошло бы «заколотили»; и мистер Параден нахмурился. Он не привык, чтобы колотили в дверь его кельи. Как же удивился он, когда увидел дворецкого!
Именно дворецкие из всех смертных возвели стук в дверь на высоты искусства. До сей поры деликатный звук, производимый Робертсом, скорее ласкал, чем тревожил душу. Мистер Параден решил, что дворецкий совершенно забылся, и, взглянув на него, понял, что прав. Из Робертса просто била пена.
Выражение это обычно употребляют в переносном смысле, однако в данном случае все было не так. Нижнюю часть лица окутала пузыристая желто-белая масса. Как только он стирал ее платком, появлялась новая. Если бы дворецким служила собака, мистер Параден имел бы право ее застрелить. Поскольку это был человек, мало того – верный слуга, пришлось на него уставиться.
– Что такое… – начал хозяин.
– Разрешите спросить, сэр, – выговорил Робертc.
– Да?
– Я хотел бы знать, останется ли в доме мастер Гораций. Слова эти показались хозяину опасными, что там – зловещими, как крохотная, но темная тучка на горизонте. Посудите сами: дворецкий явно не одобрял превосходного мальчика.
– Да, – твердо отвечал он, ибо отличался упрямством.
– Тогда, – заметил дворецкий, пуская пузыри, – прошу вас принять мою отставку.
К чести мистера Парадена, такие заявления были редкостью. Слуги, как правило, не уходили от него. За четырнадцать лет он только раз сменил кухарку, дворецкий же пришел восемь лет назад и казался прочным, как колонны у входа. Если уж он, изрыгая пену, просит отставки, это, видимо, страшное сновидение.
– Что? – едва произнес хозяин.
Дворецкий был явно огорчен разлукой. Тон его стал мягче.
– Мне очень жаль, сэр, – сказал он не без трепета. – На вашей службе я был исключительно счастлив. Но оставаться в одном доме с ним я не могу и не хочу.
Казалось бы, пресеки такие дерзкие речи, но любопытство сильнее строгости. Мистер Параден знал: если он отпустит Робертса, не выяснив, почему тот пенился, тайна его истерзает. Возникнет, строго говоря, что-то вроде тех исторических загадок, которые веками мучают людей.
– Чем он вам не угодил? – спросил мистер Параден. Робертс какое-то время складывал и даже комкал платок.
– Мои возражения, – сказал он, – имеют и частный, и общий характер.
– Что это значит?
– Разрешите объяснить…
– Да, да!
– Нам, слугам, неприятна его манера. Один из лакеев выразил это на днях удачным словом «нахал». Мы так преданы вам, сэр, что решили терпеть. Но сегодня…
Мистер Параден подался вперед. Любопытство вытеснило все другие чувства и страсти. Сейчас, понял он, откроется тайна пены.
– Несколько дней назад я запретил мастеру Горацию лазать в кладовую.
– Правильно, – одобрил хозяин. – Он и так толстеет.
– Он принял это дурно, обозвав меня… нет, забыл. Но сегодня перед прогулкой он попросил прощения, замечу – с исключительной теплотой, и протянул пирожное. Я его взял, люблю сладкое, но отведал не сразу, и потому, что был сыт, и потому, что мастер Гораций посоветовал отложить удовольствие. Когда же…
Мистер Параден, человек немолодой, был некогда и мальчишкой.
– Господи! – вскричал он. – Мыло.
– Вот именно, сэр, – подтвердил дворецкий, извергнув пузырь-другой.
Они многозначительно помолчали. Мгновенье-другое мистера Парадена томило, как ни странно, не возмущение, а то печальное чувство, которое древние римляне именовали desiderium (тоска по утраченному (лат.)).
– Лет пятьдесят я так не делал… – тихо прошептал он.
– Я, – сообщил дворецкий, – не поступал так никогда. И со мною так не поступали.
– Какой ужас, – сказал хозяин, с трудом подавляя смех. – Нет, какой ужас. Вот мерзавец! Я с ним поговорю. Конечно, если посмотреть с его точки зрения…
– На это я не способен, сэр, – сухо вставил Робертс.
– Знаете, мальчик – мальчик и есть…
Робертс так поднял бровь, что мистер Параден поспешил сказать:
– Нет, нет, я его не оправдываю. Что вы, что вы! Ни в коей мере. Но нельзя же, честное слово, бросать прекрасную службу из-за…
– Поверьте, сэр, мне очень жаль.
– Никуда вы не уйдете! Я без вас и дня не обойдусь.
– Спасибо, сэр.
– Я с ним поговорю. Он попросит прощения. Да, да! Мы все уладим. Хорошо?
– Э… хм, сэр…
– Только не уходите.
– Если вы желаете, сэр…
– Желаю? Конечно! Господи, мы с вами восемь лет! Идите к себе, выпейте вина.
– Спасибо, сэр.
– Да, Робертс! Я возмещу убытки. Каждый месяц будете получать на десять долларов больше. Уйти! Нет, что же это такое! Чепуха, полная чепуха.
Дворецкий, словно месяц март, явившийся львом, ушел агнцем, а хозяин его остался, в задумчивости грызя перо. Собственно говоря, он и сам удивлялся Горацию. Усыновление еще не закончилось, это дело долгое, но такой упрямый человек не мог отступить. Да и какой жест, какой афронт этим подхалимам! И все же, все же… Он пытался отвлечься от таких мыслей, вернуться к письму, но они не уходили, тем более что за окном появился герой событий с Шерманом Бастаблом, своим наставником.
Учитель и ученик пересекли лужайку и скрылись за углом. Гораций казался усталым и угрюмым, в отличие от бодрого Бастабла. Недавний студент, тот был поджарист и любил пешую ходьбу. Гораций, по всей видимости, не разделял его пристрастий.
Мистер Параден и раньше удивлялся, что его приемный сын, вроде бы вполне крепкий, вечно валяется по шезлонгам. Разве так создашь сверхчеловека? Нет, не создашь. Он рассердился.
Именно тогда за дверью раздался топот, и в комнату ворвался Бастабл.
– Мистер Параден! – кричал он. – Я больше не могу!
Хозяин совсем оторопел. До сей поры учитель поражал мягкостью манер и речи, но сейчас они удивили бы и команду грузового судна. Лицо у него горело, кулаком он стукнул по столу, заорав при этом:
– Хватит!
Мистер Параден воззрился на него, а воззрившись – понял, что так удивляет в его внешности. Здесь,.в святилище своего хозяина, Шерман Бастабл не снял шляпу!
– Хва-атит! – кричал он.
– Снимите шляпу! – закричал и мистер Параден. Казалось бы, одумайся, смутись – но он засмеялся, да еще каким-то особенно гнусным смехом.
– Интересно! – воскликнул он. – Ха-ха, снимите шляпу! Ну, знаете!
– Вы пьяны! – возмутился хозяин, багровея.
– Ничего подобного!
– Пьяны. Врываетесь сюда в шляпе…
– Вот именно! А почему, хотите узнать? Потому что этот гаденыш смазал ее клеем. И вот что я вам скажу…
То, что он сказал, отличалось такой силой, что мы это опустим, приведя лишь последние фразы.
– С меня довольно! Ухожу. За миллион долларов не останусь.
Звук, произведенный дверью, замер, но мистер Параден еще не очнулся. Он размышлял. Потом подошел к шкафу, вынул тонкую трость, со свистом рассек воздух – и вышел из комнаты.
2
Тем временем в саду, за кустами рододендронов, под большим рожковым деревом отдыхал от прогулки виновник домашних смут. Развалившись в шезлонге, положив ноги на столик, да еще и смежив веки, он восстанавливал жизнеспособность тканей. Рядом, в траве, стоял стакан, лишь кусочком льда напоминающий о лимонаде, а внимательный наблюдатель различил бы на жилете Горация крошки от печенья.
Тепло весенних лучей располагало его ко сну, а потому легкий свист не сразу проник в истомленное сознание. Поначалу Гораций приписал его птичкам, но постепенно он так усилился, что исключил возможность ошибки. Открыв глаза, Гораций сонно вгляделся в кусты и увидел лицо.
Слово это мы употребляем в самом широком значении. Точнее было сказать «конгломерат кое-как сляпанных черт». Нос, к примеру, подошел бы человеку поменьше, тогда как подбородок привлек бы внимание, будь он у гиганта. Узкая полоска лба не гармонировала с ушами непомерной величины, да еще под прямым углом.
