Андрей Шляхов - Доктор Данилов в реанимации, поликлинике и Склифе (сборник)
Антона Владимировича буквально достали особы (или, может быть – особи), привлекавшие мужчин фотографиями двадцатилетней давности.
В своей анкете Лилия сообщала, что ищет не спутника жизни и не спонсора, а чуткого и понимающего друга для редких, но запоминающихся встреч. Не женщина, а мечта! Мечта женатого мужчины. Чутким и понимающим другом симпатичной женщине готов стать каждый. Чуткость – это не спонсорство, она никаких трат не требует, а вознаграждается порой очень хорошо. Антон Владимирович отправился на встречу, полный самых радужных надежд...
Вскоре после ухода главного врача вечеринку покинули и остальные представители администрации. Тогда и началось самое веселье, с каждой минутой все больше и больше принимавшее характер разнузданного – народ накачивался алкоголем со страшной силой.
– У нас всегда так, – сказал Рябчиков.
Данилов волей-неволей прибился к малолюдной непьющей компании, состоявшей из Рябчикова, Козоровицкой, невропатолога Гаспаровой и окулиста Юнусовой. С одноразовыми тарелками (одноразовую посуду на все праздники обеспечивал хирург Башкирцев, жена которого работала в компании, эту самую посуду выпускавшей) они уселись в дальнем от орущего проигрывателя углу и вели светскую беседу.
С подачи невропатолога, заговорившей о сериале «Доктор Хаус», беседа съехала на вечную тему – разницу между отечественной и зарубежной медициной.
– Вы заметили, что там нет врачей, которые плохо разбираются в пограничных областях? – спросила невропатолог.
– Кино есть кино, Аида Ашотовна, – улыбнулась Козоровицкая. – «Доктор Хаус» – это сериал о гении и кандидатах в гении, которые работают у него под началом.
– Но они подаются не как гении, а как обычные врачи, умеющие делать спинальную пункцию, проводить эндоскопию, разбирающиеся как в болезнях крови, так и в эндокринологии, и в токсикологии.
– Если они не будут во всем этом разбираться, то не будет и сериала, – сказал Рябчиков. – Хотя в целом вы правы, требования к врачам там и здесь разнятся очень сильно. Это можно понять хотя бы при сравнении зарубежных руководств по специальности с отечественными. Там, кстати, и рентгенологов как таковых уже не осталось. Снимки делают техники, даже не медики, а оценивают их врачи, заказавшие снимок. Заключения рентгенологов там не нужны, так же, как и не нужны врачи, расшифровывающие кардиограммы. Если для снимка или скопии надо ввести контрастное вещество – это делает кто-то из лечащих врачей. Рентгенологи в странах капитализма давно стали радиологами.
– Там и подход к больному другой, – подала голос окулист. – Если вы обратите внимание, то ни в одном американском медицинском сериале не собирают анамнез так, как это принято делать у нас.
– Ой и не говорите, – поддержала Гаспарова. – Как вспомнишь в институте: «анамнез, анамнез, прежде всего анамнез», аж тошнит! У каждого больного описываешь подробный анамнезис витэ (anamnesis vitae – анамнез, или история жизни больного), затем идет анамнезис морби (anamnesis morbi – история болезни)... Напишешь меньше, чем на два листа, – профессор демонстративно разорвет их и вернет историю со словами: «учитесь слушать больных». А что там слушать? Нет, конечно, в диагностически сложном случае надо выпытывать у больного все подробности, чтобы, оттолкнувшись от них, поставить верный диагноз. Но когда перед тобой хроник с установленным в клинике диагнозом и совершенно ясным течением заболевания, нужен ли тут подробнейший анамнез?
– Разумеется – не нужен, – поддержал Данилов. – Все должно быть по уму. Насколько я понимаю – собирать подробнейший анамнез у нас принято от бедности. Чтобы после расспроса пациента обследовать его не полностью, а избирательно, в одном, наиболее предпочтительном направлении. В тех же Штатах пациенты обследуются куда шире. По тем сериям «Доктора Хауса», которые я видел, можно составить представление об их общем методе. Выявлен симптом, берем все заболевания, при которых он встречается, и начинаем проводить дифференциальный диагноз, обследуя пациента по каждому направлению. Этот метод более результативен, но и более дорог.
– «Помочь ничем не можем, так хоть поговорим», любил повторять один наш профессор, – сказал Рябчиков.
– Слово лечит, – добавил Данилов. – Особенно – если сказано от всего сердца.
– За словами, сказанными от всего сердца, сразу же следуют жалобы, – сказала Козоровицкая. – Чемпион нашей поликлиники – Сабуров, на втором месте – Башкирцев, а на третьем – наша пострадавшая Виктория Анатольевна.
– Букина?! – удивилась Гаспарова, обводя глазами зал. – А чем она пострадавшая? Слушай, а вправду – ее тут нет. Что случилось?
– Я думала, вы знаете, – Козоровицкая округлила глаза и сообщила: – Ее сегодня с вызова госпитализировали! По «скорой»! С сотрясением головного мозга!
– Бедная Вика! – всплеснула руками Гаспарова. – Куда только мэрия смотрит? На улицах худо-бедно лед чистят, а во дворах – как придется!
Данилову невропатолог Гаспарова напоминала наседку – невысокая, полная, подвижная и все время чем-то озабоченная. Полной ее противоположностью была окулист Мария Сергеевна – высокая, худая, спокойная до полной непробиваемости. Правда, пациентам удавалось и ее вывести из себя. Но нечасто – раза два в неделю, не больше.
– Там не лед виноват, Аида Ашотовна, а какой-то придурок, – продолжила рассказ Козоровицкая. – Пьяный в дребадан вызвал, чтобы получить больничный, а когда Букина ему отказала, набросился на нее с кулаками.
– Ой!
– Хорошо хоть ей удалось вырваться и выбежать на лестничную площадку. Так он и там ее бил, пока соседи не вмешались. Хотел с лестницы спустить.
– Вот сволочь! – высказала общее мнение Гаспарова. – Сажать таких надо!
– Надо, обязательно, – согласилась Козоровицкая. – В милицию его, во всяком случае, забрали, посмотрим, чем закончится. А Букину увезли в сто пятнадцатую больницу. Она звонила из приемного, мобильник у нее разбился. Хочет домой, кому охота Новый год в больнице встречать. Говорит, что уже ничего себя чувствует, как она выражается: «проблевалась и оклемалась». Невропатолог смотрел, травматолог смотрел, ждет, когда поведут на рентгенснимок черепа.
– Слава богу, что ничего серьезнее не случилось! – Гаспарова перекрестилась, Козоровицкая последовала ее примеру. – Я вообще удивляюсь – почему врачам не дают средства самообороны. Хотя бы травматические пистолеты.
– Ими надо уметь пользоваться, – сказал Данилов. – Даже баллончик со слезоточивым газом требует навыков, а уж травматические пистолеты...
– Да, Аида Ашотовна, – поддержала окулист. – Представьте себя с кобурой под мышкой. И на раз-два вам надо вытащить пистолет, прицелиться и выстрелить.
– Боже упаси! – отмахнулась Гаспарова. – Я хоть по квартирам не хожу. У нас все надомные выезды Маняка делает. Ему доплачивают, он рад, а я еще больше рада. Тут на приеме сидишь – и то людей боишься.
– Да, к вам самые нервные и идут, – посочувствовал Рябчиков. – Впрочем, все они психи.
– А я думаю, что если считаешь всех пациентов психами, то в медицине делать нечего, – сказала Козоровицкая.
– Юлия Павловна! – невропатолог чуть не подавилась только что откушенным куском торта. – Уж вам ли не знать, что представляет собой наше население. Они же все чуть что – сразу к вам бегут, правды искать! Здоровые на голову по поликлиникам не ходят, им работать надо. Так, раз в год придут за справкой или больничный по радикулиту откроют. А девяносто процентов ходят сюда, как в клуб. Выговориться, поскандалить, таблетками затариться. У моей подруги недавно свекровь умерла, инвалид второй группы. Так после нее огромная тумбочка лекарств осталась. Четыре здоровых ящика, набитые битком – капотен-мапотен, пирацетам-мирацетам... Короче говоря, подруга все это наследство собрала и к своей знакомой аптекарше подкатилась. Не выкидывать же. Та, конечно, взяла за треть цены, но восемь тысяч с чем-то подруге заплатила. Как раз пригодилось на поминки. А в коридорах только и скулят – врачи жадные, мало выписывают, мы таблеточки пополам делим, чтобы до новой выписки дотянуть... Можно подумать, что мы это от жадности. Я один раз бабульке, которая на дачу уезжала, выписала таблеток на полтора месяца, вошла, называется, в положение, так меня Пахомцева потом месяц мурыжила...
– Она умеет! – вставила окулист.
– «Как вы могли? Это же перерасход! А если она умрет за это время?». Я не выдержала и спросила: «А если я сейчас тут умру, Татьяна Алексеевна, тогда что? Вам не стыдно будет, что из-за трех копеечных рецептов вы мне уже который день мозг сверлите?» А ей хоть бы что! «У меня работа такая!» – вот ее ответ. Работу, между прочим, каждый сам себе выбирает и каждый сам для себя решает, останется он на этой работе человеком или собакой станет. Юлия Павловна, ничего, что я при вас, секретаре главного врача, критикую его заместителя.
