Виктор Рябинин - Леди в бане
– Безвинна я, незваным он явился, – возопила она, ломая руки по локоть и роняя непроизвольно слёзы благодарности к стопам маркиза.
– Сам зрю, – отчеканил граф и, сняв с печи сушившиеся там перчатки, бросил ими в побледневшее лицо растерявшегося от местных обычаев француза.
Дуэль назрела.
Обговорив детали, маркиз хлопнул дубовой дверью и отправился на антресоли точить шпагу, а граф и, пришедший на шум, свояк стали составлять завещание, одновременно утешая графиню каплями датского короля и мятными лепёшками. Постепенно, благодаря притираниям по некоторым частям белопенного тела, виновница ранней побудки успокоилась и даже пожелала кофею в постель.
Утро выдалось пасмурным. Дождь поливал озимые, дамы мыли посуду, а свояк горевал у подносов. Ближе к полудню гувернантка поднесла мужчинам по шкалику. Хозяин дома принял, и не один мускул не дрогнул в его справедливых руках.
Отобедав без маркиза вчерашними отбивными и чем бог послал ещё, граф приоделся в походный сюртук и велел закладывать жеребцов. Свояк, охотно согласившийся услужить родственнику судейством на поединке, уговорил Грегория пропустить по маленькой для твёрдости глаза и верности руки.
Ближе к вечеру, запряжённые цугом кони, уже рыли копытами землю у крыльца. С их губ клочьями слетала пена и с шумом билась о мокрую землю. Поезд был готов тронуться в скорбный путь.
Граф с далёким родственником легко вскочили на облучок, возница взялся за шлею, и лошади помчали. Конюх во след и по обычаю послал их аллюром в три креста, а графиня перекрестила нательной иконой.
Долго ехали яровыми. От вида родных и унылых угодий ямщик запел. Граф подхватил, и песня разнеслась широко.
– Вот мчится тройка почтовая, – констатировал граф, окончив петь и указывая кнутовищем на обгонявший их возок.
– Ямщик, не гони лошадей! Нам некуда больше спешить! – встрянул в разговор свояк и обратил внимание графа на удобную для ристалища поляну с четой белеющих берёз.
– Тут и обождём супостата, – согласился Грегорий и велел осадить каурых.
Карета стала, господа спешились и пошли разминаться. Кучер же, разнуздав меринов и сев в сторонке на хомут, приготовился наблюдать развязку житейской драмы.
Через полчаса подоспела кибитка с супротивником. Из неё вышли секунданты из местных помещиков в чёрных кафтанах и сам маркиз в защитной душегрейке с позументами.
«Когда он кинется на грудь, сумею ль я его проткнуть?» – грустно засомневался граф, оглядывая доспех недруга, но быстро взял себя в руки, вспомнив поруганный очаг и нежную супругу.
Тем временем арбитры расставили барьеры и дали свисток. Соперники начали неумолимо сходиться.
Бились долго по всем фронтам. Граф ушёл в глухую защиту, а маркиз делал ложные выпады, норовя перейти в рукопашную. Когда же ночь повеяла прохладой, и луна отразилась на клинках, граф Грегорий изволил поскользнуться на куче сырого валежника. Это и предрешило исход встречи. Маркиз прямым уколом приказал графу долго жить.
– Чистая победа! – невольно сквозь горькую слезу подвёл итог встречи свояк, а секунданты откровенно всплакнули.
Граф лежал вытянувшись, как живой. И всем стало ясно, что он уже не гость на этом празднике жизни…
Хоронили Грегория всем поместьем. В соборе негде было упасть яблоку не то, что в обморок. Кругом горели свечи и чадила кадила. Граф покоился пред аналоем с епитимьей на челе. Вдова рыдала, утираясь гарусным шарфом. Свояк тихо точил слезу и творил молитву.
В конце панихиды из-за притвора вышел архиерей с образами и огласил с амвона весь послужной список графа. Ко всенощной началось отпевание. Прихожане затянули на разные голоса. Вышло громко и благолепно. Обряд закончили к обедне.
После похорон гости съехались в усадьбу на поминки. Мужчины пили горькую на помин души, мирянам подносили кутью, и все вспоминали графа добрым и крепким словом. Свояк опять безутешно молился, а душеприказчик огласил завещание. Это скрасило скорбь. Убиенный никого не забыл и все получили по заслугам.
Через месяц, на святки, графинята устроились в приют получать образование. Вдова коротко постриглась и ушла в монастырь на службу. Свояк же, присмотрев за недвижимостью и пустив её с молотка, продолжил бдения в богадельне.
Так печально оборвалась древнейшая ветвь Обломских, ибо сыновей к тому времени свояк не завёл по причине плодовитой бедности.
ПЛОДЫ ВОЗДЕРЖАНИЯ
Николай почти неделю не употреблял и потому к выходным дошёл до состояния скотской трезвости. Такой воздержанный расклад жизни очень угнетал его нервную систему и травмировал рабочую психику.
А всё дело было в Валентине. Это она по своему бабьему и упрямому недомыслию воздвигла перед ним слабоумную альтернативу – или она, или похмельный синдром по утрам. И этот подлый удар был нанесён как раз в момент его бурного сватовства к вышеупомянутой особе.
Николай умом не понимал противоречия между женщиной и водкой. Наоборот, воздав должное напиткам, он чувствовал прилив неуёмной любви к слабому полу и запросто мог начать с одной, закончить со второй, славно отдохнуть на третьей и при этом не опоздать на работу.
А тут на тебе, новости: и угроза будущему потомству, и крах семейного бюджета, и грядущий цирроз печени с размягчением мозгов. Словом, дикие женские фантазии на почве недопонимания исторических путей развития мужской ветви человечества, как наивысшего творения природы.
Николай горько тосковал в жёстких руках Валентины, возненавидел кинематограф, а заодно и всю эстраду, и лишь огонь любви подогревал кровь и озарял надеждой перемен остатки мужского самолюбия в тёмном царстве женской кабалы.
А в выходные Валентина упорхнула за город к родителям, чтобы обрадовать стариков скорым бракосочетанием и своими плодами перевоспитания их будущего зятя. Поэтому Колька, идя навстречу настойчивым пожеланиям трудящихся с ним товарищей и желая как-то светло и празднично отметить свою перековку и скорый брак, решил немного отойти от крутой диеты и посидеть в старой тёплой компании с общими интересами родного производства.
Сбор был назначен в пивной. И там, за кружкой доброго пива и принесённого с собою вина, прямой мужской разговор полился вольготно и задушевно, без оглядки на литературные нормы и условности общественных мест. О работе, начальниках, бабах и политике.
Пива и вина хватало, поэтому обмен мнениями затянулся до закрытия этого славного заведения и, покидая его, вся компания была уже очень уважительно к себе настроена, о чём не очень назойливо, но прямо в глаза, успела заверить обслугу этой питейной точки.
На свежем воздухе немного поговорили о планах. Мнения разделились. Посему, холостая часть общества в количестве трёх человек решила посетить пульсирующий ночной жизнью ресторан, чтобы ещё больше развеяться от тягот трудовых будней и культурно отдохнуть, на сколько хватит денег. Ресторан встретил гостей миролюбиво, почти без ругани, а финансов хватило не только на водку, но даже и на богатый салат из мятого горошка.
Холостяцкий вечер продолжился на новом и более весёлом витке своего развития, так как сквозь сигаретный дым и словесный гам пробивалась разудалая музыка, выделяясь громом барабанов, а дамы, блистая нарядами и броской красотой, не возражали против танго или иного, более огненного танца.
В одно из своих челночных путешествий между столиками в поисках достойной партнёрши, Николай заприметил даму очень соблазнительной стати. Она сидела, слегка склонившись к столу, а из глубокого выреза её платья прямо-таки рвались на волю в своей жажде обнажённости, два, размерами с хорошую папаху каждый, налитых тугой плотью шара, которые намертво приковывали взгляд и требовательно притягивали к себе крепкие мужские руки.
Николай, зачарованный этим видением, пригласил даму на танец, а когда та гордо впереди него пошла на круг, то враз понял, что помогало обладательнице таких весомых прелестей удерживать вертикальное положение. Ниже мощной спины, под туго натянувшимся платьем избранницы, перекатывались и волновались при ходьбе тоже два, но уже пушечных ядра грозного берегового калибра. Николай даже впал в некоторый транс от вида такого изобилия даров природы. Казалось, эти жернова скрипели, когда их неразделимые половины соприкасались при движении, перемалывая затуманившийся взор Николая.
Танец был медленным и вязким, как горячие Колькины помыслы. Парное тело женщины впитало в себя всю его податливую волю, а язык уже лепетал о снисхождении к страстному зову природы и нёс прочую околесицу с золотыми горами в придачу, опережая реакцию мозговых извилин.
Словом, сдерживающие центры Николая ослабели, выпитое звало на мужской подвиг, а дама была согласна на продолжение вечера в более интимной обстановке у неё дома. И, надобно заметить, безо всякой предоплаты, а из чистой любви к искусству человеческих сношений в период всеобщего озлобления и меркантильности.
