Виктор Рябинин - Леди в бане
Теперь ткань уже мешала, и Наташа, скользнув рукой под резинку трусиков, сразу наткнулась на мягкие завитки волос, которые стала разглаживать, как бы причёсывая, как бы готовя свою невесту под очередной венец. И благодарное женское лоно, как розовый бутон под бережным солнцем, начало расцветать, влажно раскрываясь в готовности отдать свой сладостный нектар усердным в нежности медосборщикам. И пальцы, влекомые страстным плотским призывом, коснулись припухлых лепестков, и мягко скользили по ним вверх и вниз, заставляя тело Наташи напрячься ожиданием наплывающего оргазма.
Трусики становились всё большей помехой, да и стоя было не очень-то удобно отдаваться самой себе в полную сласть, поэтому женщина совершенно обнажилась и легла спиной на кровать, согнув в коленях и широко разведя ноги.
И вновь левая рука начала ласкать спелые груди, а правая уже уверенно и знакомо легла на чуткие створки Наташиной искусительницы. Пальцы женщины начали бережно массировать их, а средний, раздвигая внутренние лепестки, устремился вглубь раскрывшегося бутона и, скользя по его выступающему пестику, неумолимо приближал агонию желанной разрядки.
Наташи, слегка постанывая, закрыла глаза. А палец уже полностью проник внутрь лона, погружаясь по мокрой и ребристой стенке влагалища и касаясь клитора. И тогда, уже неосознанно, пришла в движение попка и начала свои привычные маховые движения, помогая руке, которая уже двумя пальцами вошла в послушно раздвинувшийся проём влагалища.
Рука и попка быстро согласовали свои движения, а пальцы с каждым новым погружением наполняли тело женщины чудным состоянием невесомости и полёта в сказочный мир земного блаженства. Но вот с последними, почти судорожными движениями тела, с невольным вскриком, рвущим пелену одиночества, наступил желанный, всепоглощающий миг счастливого освобождения от сконцентрированной плотью энергии и сладость умиротворённого расслаблением сознания.
Наталья медленно освободила руку из объятий своей утешительницы, ласково погладила её и, засыпая, подумала, что, в принципе, можно и без мужика. На первых порах.
Во сне она увидела Его, стоящего одиноко и грозно на фоне малинового рассвета. И, кажется, искусственного.
ДРАМА ИЗ СТАРИННОЙ ЖИЗНИ
Всё смешалось, как определил когда-то классик, в доме Обломских: сам граф Грегорий, отцы и дети, дамы с собачками и человек со стороны – свояк. Готовились к встрече маркиза Мусьена де Профурье, француза и либерала, знатока балета и скачек, который ещё прошлым летом, будучи на водах Скандинавии вместе с графом, обещал последнему нанести ответный визит в российскую глубинку.
Графиня, обольстительная Нижеголонария, урождённая в княжеском роду Белоконских, сбилась с ног, накрывая столы. Граф беспрестанно воскуривал фимиам, глядя в дверной проём и роняя пепел под ноги домочадцам. Свояк разносил подносы с графинами и снимал пробу. Челядь моталась по сусекам в поисках съестных припасов. Дети и недоросли дичали по углам, а работа кипела лавой.
В суете грянул вечер. Росы упали на жнивьё, и чуткое ухо графини уловило звон бубенцов издалёка. Все затаились в предвкушении встречи с далёким другом по шапочному знакомству.
Вскоре у парадного заскрипели тормоза пролётки, и ямщики ввели в сени приезжего маркиза под руки. Общество тут же облобызалось, и француз, негодуя на дороги, слегка преставился, скромно прислоняясь к косяку А, показав галантные манеры, он скромно прислонился к притолоке.
– Кушать подано, – не растерялась хозяйка и зарделась маковым цветом.
– Мерси, ля фам, – с поклоном ответствовал иноземный гость, садясь под образа.
– И я причащусь, – поддержал беседу граф, развалясь в креслах у камина.
Ужин был обильным – из трёх блюд, не считая овсяного киселя. На десерт мужчины пили шампанское. Дамам подносили розы в бокалах и яблочное, а дети угощались сбитнем.
Во время приёма пищи много шутили, вспоминая былое, а также свежие новости про турецкую кампанию. Граф самодовольно улыбался в усы, а графиня местами алела.
После обильного ужина, сдвинув в угол столы, приживалки с упоением играли в фанты на интерес. Дети являли живые картины из великосветской жизни. Графиня с наперсницей исполнили в четыре руки прелестный пасьянс на рояле. Маркиз же показал забавный фокус с исчезновением столового серебра. Граф бурно и продолжительно впадал в аплодисменты, а свояк много пел.
– Уж полночь близится, – вспомнила некстати Нижеголонария и стала отходить ко сну.
Достойные господа, чтобы не мешать домашним отдыхать с миром, перешли на кухню, а свояк прихватил графины и посуду с закуской. И вечер продолжился без дам и свидетелей.
Освежившись напитками, граф предложил сыграть в рулетку. Остальные господа бурно поддержали почин и, объявив ставки, поставили на кон, что могли.
С первыми петухами поспешили с антрактом ради подсчёта выручки. Маркиз благородно прослезился, а свояк смотал рулетку на локоть.
– Пройдусь по кулуарам. Я чтой-то занемог в голове, – на ломаном полурусском языке вымолвил де Профурье.
– Ступайте с богом, – с готовностью напутствовал хозяин жилища и уточнил: – Наши кулуары в конце усадьбы за будуарами.
Маркиз немедля откланялся и пошёл вон, освещая себе путь лучиной.
Проходя мимо чьих-то покоев, иноземец уловил лёгкий и призывной храп, выдававший своей тональностью хозяйку. Тот же час шампанское и домашние наливки ударили по нервам невоздержанного француза, и праздная кровь с головы до пят бурно заструилась по жилам.
Не разбирая дороги и путаясь в мыслях, маркиз устремился в опочивальню, где предрассветная мгла не помешала безумцу различить широкую двуспальную кровать под балдахином, а на ней – в истоме и дрёме раскинувшуюся женщину без исподнего. Её приоткрытые и влажные уста сонно трепетали, а разлёт вскипевших грудей излучал сиреневое сияние своей беззащитностью. А откуда-то из чуткой глубины расхриставшихся в забытье бёдер, выбегали игривой пеной завитки волос цветом вороньего крыла, и смело растекались по треугольной выпуклости той части божественного тела, которое и во сне старалось прикрыть двумя перстами рука графини.
Увидев сей притягательный соблазн, маркиз бросился к нему, потеряв в пути голову и французскую честь. Он ястребом слетел к своей жертве, срывая на бегу одежды и заплетаясь в подвязках и жабо.
С проворством дикого вепря вспрыгнул инородец на невинное ложе и припал на колено между раскинувшимися в почивающем утреннем неведении ногами графини. Дрожащими и потными от неуёмной страсти пальцами левой руки он стал перебирать и гладить персты женщины, а затем, скользнув под них, и сам пушок на влажных дольках телесного розмарина. Робкая рука графини медленно и безвольно соскользнула на белоснежную простыню, она сладко вздохнула, объятая всё ещё девственным сном, и ещё шире и удобнее развела свои безгрешные бёдра. А француз более не сдерживался и покрыл своим волосатым телом живот и грудь Нижеголонарии, уронив свою тугую мужскую честь в истекающую мускатным ароматом таинственную бездну женского лона.
С первыми судорожными движениями инородного, но обещающего блаженство тела, графиня пробудилась и, не открывая глаз, жадно обвила руками и ногами мужчину, а влажным ртом прильнула к его губам. После жаркого и долгого поцелуя, женщина откинулась на подушку, тело её выгнулось из последних сил и плотно прижалось своим, уже слегка увядшим от частого употребления бутоном к грубой поросли, обрамлявшей мужскую алчную стать.
Почувствовав такую действенную помощь, заграничный блудодей взъярился и резко увеличил количество прицельных выпадов своего обезумевшего и приличных размеров клинка. Когда же количество ударов плоти вот-вот должно было перейти в агонию сладко испепеляющего тело качества, графиня вдруг до срока застонала, трепетная волна прокатилась по её нежному телу, и она открыла глаза.
Увидев перед собою безусое лицо маркиза, Нижеголонария сразу поняла, что так её смутило при первом поцелуе. Глубокое чувство вины перед уже рогоносным мужем наполнило до краёв её естество, и, собрав остатки женских сил, она резким движением тазобедренных суставов освободила свою ветреницу от всё ещё рыскавшего в ней и уже почти нашедшего телесное облегчение незваного и наглого гостя.
Презрительно оттолкнув маркиза коленями, графиня обмылком выскользнула из-под него и стыдливо заголосила:
– О, Грегорий, честь вашу попрал иноземец.
Едва маркиз, прикрыв бренное тело пледом, задумался о бренности жизни, в комнату влетел граф. При виде не совсем одетого гостя и совсем голой супруги, Грегорий пришёл к грустному выводу. Да и супруга помогала ему в этом, как умела.
– Безвинна я, незваным он явился, – возопила она, ломая руки по локоть и роняя непроизвольно слёзы благодарности к стопам маркиза.
